Белые степи - Рамазан Нурисламович Шайхулов
Созданное автором художественное полотно, надеюсь, станет отдушиной и отрадой для ценителей словесности и простых читателей, а также поможет найти для себя важные фундаментальные ценности в наши дни.
Валерий Михайловский,
писатель, лауреат Всероссийской премии им. Д. Н. Мамина-Сибиряка,
обладатель медали АСПУР «За служение литературе», член Союза писателей России и Русского Географического Общества
Взрастившей меня земле Башкортостана,
воспитавшей семье, бабушкам, дедушкам, матери,
любимой жене Рагизе и 95-летию отца – Нурислама Шайхулова
посвящаю…
Часть I
Свет и сумерки века
Все мое творчество
сводится к одному —
напоминать людям,
что они родились
не сегодня…
Мустай КаримВ тот день, когда за окном затихли февральские бураны, когда в синем бездонном небе уже ярко светило весеннее солнце, к обеду размягчая толстый и жесткий наст, в доме неожиданно появился гость. Он вошел, неуверенно озираясь, хромоного перевалившись через порог, стоял с таким видом, как будто уже виноват перед хозяевами за свой неожиданный визит.
– Здесь живет Зухра? – спросил он, слепо щурясь.
После яркого солнца его глаза долго привыкали к домашнему полумраку, и это еще больше придавало его согбенному виду отчаяния и неуверенности.
Зухра же сидела, уютно пристроившись за прялкой во второй половине дома, на своем привычном месте у окна, в который лился щедрый поток серебристых лучей. Её тень, закрывая тени от черемух за окном, срастаясь с ними, тянулась по полу и, повторяя движения женских рук, неторопливо покачивалась на тканных из кусочков тряпок половиках.
Слева от прялки расстеленная на газете кучка белоснежной, очищенной и взбитой шерсти. В ее правой руке жужжащее и танцующее в воздухе и на дощатом полу веретено. Левая рука тянет и крутит шерстяную нить.
– Что, меня спрашивают? – вскинулась она, недовольно останавливая хорошо отлаженную работу. Бывает так, что пряжа идет плохо, часто рвется, веретено обессиленно валится набок, а сегодня с утра работа шла споро и ладно. Уже не один клубок туго и ровно скрученной пряжи смотан с веретена и пристроен в картонную засаленную коробку. Направляясь к входной двери, она отряхнула с подола шерстяную пыль и волосинки. «Кого черти принесли, никого и не ждала…» – думала она, увидев незнакомый черный силуэт, топчущийся у двери.
– Зухра, ты?.. – хрипло и еле слышно выдавил незнакомец.
– Да, я, а ты-то кем будешь? – Она цепким и строгим взглядом рассматривала пришельца: черное морщинистое лицо, шрам возле левого глаза, несколько его скосивший, выдающиеся острые скулы и острый подбородок, жидковатые усы под крючковатым носом. – Что-то не признаю тебя?
– Это я, Ахат… Здравствуй…
– Ахат? Ты-ы… Ты живой? – Вздрогнув от неожиданности, узнав гостя и не зная, что делать, она затопталась на месте, двинулась было к нему, но остановилась, потом неуверенно протянула руку.
– Зухра, я давно искал тебя… – бережно и с опаской взяв ее мягкую и теплую ладонь в свои, шершавые и мозолистые, часто моргая, прослезился гость.
Домашние – сын Зухры, сноха – удивленно смотрели на них. Дети, ее внучки и внук с любопытством разглядывали из-за двери незнакомца – все в нем было непривычным для них – длинный до пят неуклюже и жестко топорщившийся коричневый с залысинами тулуп, шапка – то ли треух, то ли папаха.
– Это мой односельчанин из Мырзакая, сосед Ахат… Ахааат, ты все-таки живой, как я рада, а… а может, и Шакир?
– Нет, Зухра, погиб он… Сам хоронил…
Сноха Салима тут же собрала на стол. Гость же неуклюже разделся, долго разматывал непонятного цвета портянки, повесил их на свои бесформенные серые валенки. Затем вытащил из дорожной котомки черный бугристый каравай хлеба, большой сверток сырых семечек. Зухра с дрожью в руках бережно взяла в руки этот хлеб, понюхала, прослезилась:
– Это наш, степной домашний хлеб… – Осторожно отщипнула кусочек и, как некое драгоценное яство, с удовольствием, неторопливо, как будто прислушиваясь к вкусу, стала его разжевывать.
За обедом пришедшая в себя Зухра и Ахат, вспоминая детство, то до слез смеялись, то грустно затихали.
– Все наше детство прошло вместе в селе Мырзакай, – обращаясь к домашним, начала Зухра, – слева Ахат, справа Шакир. Вместе играли у Мендыма – речки нашей родной, вместе выполняли привычную домашнюю работу. Дома-то наши отделяли всего лишь плетни. Тогда все соседские дворы были на виду, не то что сейчас, когда стали строить дома, как у русских – двор, что крепость, стали закрывать от соседей. А тогда из крыльца своего дома было видно, что творится во дворе соседа. Перемахнул через плетень, и ты уже у соседей. Поэтому и жили дружно, все же на виду, ничего не скроешь… Я ж у них командиршей была, они меня слушались. А помнишь?..
Тут Зухра расхохоталась, зажмуренные от смеха глаза выдавили слезы. Всем за столом уже было смешно от того, что так задорно и заразительно она смеется. Кое-как успокоившись, вытерла кончиком платочка слезы и, похохатывая, от этого прерываясь, пустилась в воспоминания.
– Весной мы втроем пасем гусей…
И сразу перед ее глазами возникли яркие картинки из детства, и она с присущим ей красноречием стала рассказывать об общих детских приключениях. О том, что весной, когда остатки весенних луж и вода в ямках от разлившейся реки пестры от головастиков, и среди пробившейся ярко-зеленой травы вовсю цветут весенние первоцветы, гуси выводят цыплят, и их нужно пасти и стеречь от коршунов, которые так и норовят сцапать эти нежные щебечущие комочки. Вот они втроем и охраняют их – в руках длинные прутья, зорко выглядывая в синем небе очерчивающих плавные круги коршунов, важно вышагивают по весеннему полю.
И когда выводки с гусынями и настороженными, агрессивными в это время гусаками, наевшись, успокаивались, цыплята сбивались под крылья гусынь и дремали, дети тоже усаживались на сухом пригорке.
– Мне мой папа Гадыльша – известный в округе кураист и сочинитель баитов – рассказывал много сказок, я их все помнила наизусть, и мои друзья-соседи часто просили пересказать их.
– Кхе, кхе… – смущенно прокашлявшись, скрипучим голосом вставил Ахат, – славно она эти сказки рассказывала, как актриса. Всем голосам героев подражала. Где надо – споет, где надо – шепотом, а
