Белые степи - Рамазан Нурисламович Шайхулов
Вообще отец не был похож на мужчин Мырзакая. Хоть и не слыл таким же состоятельным, как, например, Султанбек-бай, как его братья и дети, которые жили в больших пятистенных домах под железными крышами и владели лавками и мельницей, возили обозами товары из-за гор и Архангельского. Добрая половина плодородных земель принадлежала им.
Но он также не был похож и на простых мужиков, которые в основном были заняты тяжелым трудом – пахали, сеяли, управлялись лошадьми, что-то строили, возили. Глядя на их угрюмые, грустные лица, можно было подумать, что в этом и есть смысл их жизни. Хотя так оно и было – без этого труда не прокормили бы свои большие семьи. Гадыльша же в силу своих талантов смотрел на мир иначе.
Его род с незапамятных времен принадлежал сословию, которое было хранителем древних легенд, сказаний, сказок и баитов. Они все хорошо играли на курае, пели. Знали происхождение и истории родов, наизусть читали древние сказания. Их могли слушать без устали. Поэтому отношение к ним и властей, и богатеев, и всех сельчан было особенным. Их уважали, слушались и приглашали на родовые, семейные торжества. Они были вхожи во все дома, и им в помощи, если это было нужно, никто не отказывал. Его талант сельчане щедро одаривали мешками муки, мясом после осеннего забоя и отрезами добротной ткани.
Все это накладывало на него особенный отпечаток. Его стан не был согнут хождением, скрючившись, целыми днями за сохой, руки не огрубели, и лицо не загорало до черноты и не обветривалось. Он был статным и уверенным в себе. На светлом для деревни, довольно холеном лице, обрамленном ухоженной бородой, выделялись умные, проницательные глаза, движения его были плавными, артистичными, и постоянные выступления перед публикой сделали его речь правильной и богатой, почти учительской.
И если в большинстве домов в селе, в силу бедности, полы были земляными, то в доме Гадыльши – деревянными. Зухра постоянно скоблила пол большим ножом и отмывала до блеска. От такой постоянной шлифовки дерево мягко блестело, пахло свежестью, и крепкие основания сучьев, не поддающиеся скоблению, мягко выпирали и придавали полу бугристость. Основной лежанкой в доме были деревянные нары, на которых в углу громоздилась свернутая постель – одеяла, матрасы и подушки. А родители спали за занавеской на железной кровати, что в то время было большой редкостью.
Одевался Гадыльша всегда опрятно. Бабушка умершей жены была из оседлых поволжек и владела многими рукоделиями. Обшивала ладной, иногда вышитой узорами одеждой и мужа, и детей. Поэтому Гадыльша и не хотел, чтобы у его дочери была участь большинства девушек села – раннее замужество, работа по хозяйству от зари и до поздней ночи и куча детей.
– Зухра, наш род никогда никому не кланялся. Наши деды были сильными, будь достойной их, – часто говорил он.
Вот и мельница у запруженной реки Мендым. Как всегда в это время года – очередь. Пристроив лошадь, кинув перед ней охапку соломы, отец направился к мужикам, кучкующимся у навеса в ожидании своей очереди.
Зухра же отошла к запруде, присела на давно облюбованный ею гладкий речной камень. Отсюда открывался чудесный вид на мельницу. Справа – зеркальная поверхность пруда; окружающие пруд деревья, кустарники и сама мельница в безветренную погоду отражались на его поверхности, как в зеркале. Сорванные с прибрежных кустарников уже чуть прохладным августовским ветром, немного пожелтевшие листья сначала лениво, а ближе к плотине кружась ретиво, устремляются к искусственному водопаду. Слева – отработавший свое на колесе мельницы и вырвавшийся на свободу поток реки Мендым.
Все это казалось ей живым. Вот текла, текла сама по себе речка, но злые силы перекрыли ей дорожку тяжелыми валунами, дубовыми столбами, пленили ее и заставили работать на себя, дав волю лишь мощной струе стекать по желобку и крутить тяжелое колесо. Колесо же, тоже угрюмый невольник, недовольно скрипя, день и ночь крутит тяжелые каменные жернова внутри мельницы. Сорвавшись с колеса, обрадованная речка, весело журча, скачет по камням, радуя всех свежим и чистым потоком. Но ни речка, ни колесо, ни жернова не догадывались, какую важную работу они выполняют: после жерновов из лотка сыпется сама жизнь – беленькая мука, из которой получается все вкусное и сытное.
Подошла их очередь. Папа, закинув мешок на плечо, несет его по лестнице наверх и высыпает зерно в деревянную горловину, затем скидывает вниз опустевшую рогожу. Зухра выходит наружу и вытряхивает мешок, очищая от шелухи, соломинок и засохшей травы. Затем подставляет его под медленно ползущий по лотку рыхлый поток муки. Полные тугие мешки папа бережно укладывает на телегу, и все это наполняет сердце радостью – есть хороший урожай, значит, всю зиму будет сытно.
2На обратной дороге, когда кобыла, чуть поднатужившись, вытащила загруженную мукой телегу из низины, из-за кустарников, облепивших берега реки, открылся широкий вид на Мырзакай – слева в дымке сине-зеленые горы, справа – золотое пшеничное раздолье. Оно было, как лоскутное одеяло: кое-где уже опустевшие кусочки нивы виднелись, как сероватые квадратики, кое-где еще колосилась рожь, и в ней мельтешили пестрые фигурки сельчан. На скошенных серпами участках беспорядочно теснились связки снопов. Само село посреди этого степного простора зеленело пятнами огородов и кронами плодоносных кустарников.
Когда въехали в него, миновав почти вросший в землю, без ограды, с прохудившейся крышей крайний дом, папа натянул вожжи:
– Тпру-у-у! Доченька, осталось что-нибудь в нашей котомке?
– Да, еще краюха хлеба, яйца…
– Иди, занеси все это к ним. Голодают, наверное.
Зухра спрыгнула с телеги, зашла в темные сени. Изнутри раздавались чьи-то всхлипы. В доме было темно и душно; чуть привыкнув, она увидела отполированный до блеска босыми пятками земляной пол. На каких-то лохмотьях, прямо на полу, лежали и сидели полуголые дети. Взрослых не было. Она хотела поставить котомку на стол, но и его не обнаружила. Немного подумав, она подозвала к себе самую старшую девочку – грязно-серое лицо, спутанные, нечесаные волосы, латаное-перелатаное тряпье, едва закрывающее худое тельце. Но поразили ее глаза – черные, большие, они сверкали, излучая тревогу и тоску.
– Как тебя зовут?
– Фатхия…
– Вот, поешьте… – и Зухра торопливо всучила ей в руки остатки продуктов. Выходя из дома, за спиной услышала возню и свару, плач маленьких детей…
– Пап, а почему они так живут? – подавленная увиденным, чуть не плача, выдавила Зухра. – У них же ничего нет. Как они зимуют?
– Это семья пастуха Кильдебая. Лентяи они, доченька. Летом он еще кое-что зарабатывает, а зимой все побираются. Жалеют их все, помогают. Вот так на милостыню и живут.
Нередко Зухра об этом задумывалась – почему все так несправедливо устроено? Все люди одинаковы, но есть богатые и есть такие, как
