Сокровище тамплиеров - Джек Уайт
Если по прочтении моей книги вы зададите вопрос своим друзьям и знакомым, подозреваю — вам непросто будет отыскать человека, который сможет с ходу дать точное и ёмкое определение слова «честь». Те, кто всё-таки попытается ответить, скорее всего, начнут использовать синонимы, выискивая в памяти архаичные, не характерные для нашего времени термины, такие как «честность», «неподкупность», «нравственность» и «цельность», базирующиеся на нормах этического и морального кодекса. Некоторые могут даже дополнить этот перечень словом «совесть», но вряд ли кто-нибудь успешно даст всеобъемлющее определение понятию «честь». Хотя бы потому, что честь представляет собой глубоко личный феномен, по-разному отзывающийся в душе каждого, кто даст себе труд задуматься об этом. Правда, в нашу эпоху постмодерна и пост-всего-остального о чести задумываются редко.
Честь — пережиток, милый анахронизм, слегка смешной отголосок былого; и к тем из нас, кто думает о ней или заводит о ней речь, относятся благожелательно-снисходительно, как к чудакам или эксцентричным личностям. Однако в былые времена честь уважали и ценили весьма высоко, превыше многого другого. Её считали неким неосязаемым, но вполне конкретным свойством, изначально присущим каждому человеку. Другой вопрос, что общепринятые стандарты чести всегда были чрезвычайно высоки и зачастую сознательно завышались, а боевые знамёна на протяжении веков реяли над полями сражений именно как символы чести и доблести их обладателей. Однако для всех людей доброй воли, мужчин и женщин, мерило чести всегда оставалось сугубо индивидуальным, глубоко личным, ревностно хранимым и не зависящим от чужих суждений, речений или деяний.
Джек Уайт.
Келоуна, Британская Колумбия,
Канада, июль 2007 г.
РОГА ХАТТИНА,
1187
ГЛАВА 1
— Нам ни в коем случае не следовало покидать Ла Сафури. Во имя Христа, это же видно и слепцу!
— Неужели? Тогда почему какой-нибудь слепец не выступил и не сказал это до того, как мы покинули упомянутое место? Я уверен, де Ридефор прислушался бы — особенно к слепцу — и принял во внимание его мнение.
— Можешь засунуть свой сарказм себе в задницу, де Беллин. Я не шучу. Что мы здесь делаем?
— Мы ждём, когда нам скажут, что делать. Ждём, пока представится случай погибнуть. Такова участь воинов.
Рыцарь Храма Александр Синклер слушал тихий, но жаркий спор за своей спиной, делая вид, что не обращает на него внимания. Отчасти он был согласен с горькими словами мессира Антуана де Лависа, но не мог допустить, чтобы другие поняли, что он согласен, — это непременно нанесло бы ущерб дисциплине. Потому Синклер лишь потуже затянул обмотанный вокруг лица шарф и привстал на стременах, чтобы обвести взглядом раскинувшийся вокруг лагерь, погруженный во тьму. Повсюду из темноты доносился шум невидимого движения, смешиваясь с далёким одиноким голосом, весь вечер выкликавшим по-арабски: «Аллах акбар!» — «Бог велик!»
За спиной Синклера Лавис продолжал бормотать:
— Зачем человеку в здравом уме оставлять крепкую надёжную позицию, с каменными стенами и со свежей водой, так необходимой его армии, и в разгар лета отправляться в пустыню, в самое пекло? Да ещё выступать против врага, для которого пустыня — дом родной; врага, которому нипочём любой зной; врага, который кишит в пустыне, как саранча? Скажи мне, пожалуйста, де Беллин. Мне нужно знать ответ на этот вопрос.
— Если тебе нужен ответ, спрашивай не меня, — раздражённо отозвался де Беллин. — Бога ради, ступай да спроси де Ридефора. Именно он уговорил короля сделать столь неразумный шаг, а почему — наверное, он будет рад тебе растолковать. По-своему. Скорее всего, привяжет тебя к своему седлу с завязанными глазами и голой задницей и бросит посреди пустыни на потеху сарацинам.
Синклер резко вдохнул. Было бы несправедливо возлагать вину за их нынешнее затруднительное положение исключительно на Жерара де Ридефора. Конечно, великий магистр ордена Храма был лёгкой и очевидной мишенью для обвинений, но не стоило забывать, что Ги де Лузиньяна, короля Иерусалима, просто необходимо было подталкивать, чтобы добиться от него хоть каких-то действий. Ги лишь назывался королём, да и короновали его только по настоянию жены, которая души в нём не чаяла, — Сибиллы, сестры прежнего короля, а ныне законной королевы Иерусалима. Новый монарх оказался человеком слабым, безвольным, совершенно неспособным править. Неудивительно, что другим приходилось брать ответственность на себя. Однако спорившим за спиной Синклера людям было не до рассудительности и справедливости, они сетовали и ворчали, выплёскивая свою досаду.
— Тсс! Глянь-ка, Морэя несёт.
Синклер нахмурился, всматриваясь в темноту, и слегка повернулся туда, откуда приближался верхом его друг мессир Лаклан Морэй, готовый к любым неприятностям, какие мог принести рассвет... Хотя до конца ночи оставался ещё полный час, Синклера не удивило его появление: насколько можно было судить, на протяжении всей этой ужасной, изматывающей ночи никто не сомкнул глаз. Повсюду слышался надсадный сухой кашель — люди, изголодавшиеся по свежему воздуху, прочищали глотки, забитые пылью и едким дымом.
Кишевшие вокруг сарацины заняли под покровом мрака склоны ближних холмов и жгли там сухую смолистую поросль; вонь от горящих колючек становилась с каждой минутой всё сильней и невыносимей. Чувствуя, что в горле угрожающе першит, Синклер заставил себя дышать неглубоко. Он вспомнил, как десять лет тому назад, когда он впервые ступил на Святую землю, ему вообще неизвестно было о существовании такой твари, как сарацин. А теперь это слово вошло в обиход для описания самых преданных и ревностных воинов пророка Мухаммеда — вернее, курдского султана Саладина — независимо от того, к какому племени воины принадлежали.
Империя
