Галина Серебрякова - Вершины жизни
— Кто же из вас лучший садовод? — спросила Тусси, которой очень не хотелось уходить из теплицы.
— Конечно, дядя Фред, я только его ученица.
— Надобно превзойти тех, кто нас учит, не правда ли, Готтентот? — важно изрекла Элеонора.
— Не знаю, может быть, и так, — рассеянно ответила ей Лаура. — Ну, иди же домой, бэби. Тебе пора уже спать.
— Вам хочется выпроводить меня, чтобы снова болтать о любви, — хитро сощурившись, сказала Тусси.
Она приподняла пышную юбочку, из-под которой до щиколоток спускались панталончики в оборочках, юлой закружилась на одном месте и пропела:
Любовь что такое?Что такое любовь?Это чувство такое,Что сушит кровь!
Распевая, девочка вприпрыжку выбежала из оранжереи и тут же исчезла в темном саду.
— Ах ты бесенок! — бросила ей вдогонку Женнихен.
Вдоволь посмеявшись над шустрой Тусси, сестры замолчали. Женнихен закончила поливку и срезала несколько красных гиацинтов, чтобы поставить в вазу на рабочем столе отца.
— Как удивительно пахнут эти странные цветы. Я читала, что Магомет превыше всего на свете любил благовония. Он был прав.
— Надеюсь, ты не собираешься принять из-за этого магометанство, — пошутила Лаура.
— Атеизм объемлет в себе все религии, чтобы затем их опровергнуть. Но если бы я искала земное воплощение божества, то нашла бы его только в цветах — они предел красоты. Напиши об этом поэму, Какаду. Ты ведь у нас поэтесса.
За пристрастие к нарядам и умение красиво одеваться Лауру сызмала в семье прозвали мастер Какаду, по имени модного портного из старинного романа.
— Стихи для меня то же, что для тебя цветы, — ответила Лаура.
— Нравится ли тебе легенда о том, что двое возлюбленных созданы из одного куска материи? Они всю жизнь ищут друг друга. Необъяснимая тоска гонит их по свету. Они единое целое и, чтобы быть счастливыми, должны соединиться, — спросила Женнихен.
— Очевидно, наша мэмхен и Мавр сделаны из одной штуки этого божественного атласа, — усмехнулась Лаура. — Впрочем, я больше не люблю сказок. Они нас обманывают. В действительности все совсем по-другому.
— Жизнь немыслима без грез, — возразила Женнихен. — Посмотри, как загадочны эти цикламены. Знаешь ли ты, что в Италии их называют пармскими фиалками?
— Любить можно многое на свете: родителей, детей, сласти, веселье, наряды… — не отвечая сестре и продолжая мыслить вслух, сказала Лаура.
— И для каждой любви, как пишут сентиментальный поэты, свой бутон на цветущей ветке. И все-таки, что ни говори, это поистине волшебство — встреча среди миллионов людей с тем единственным, кто станет твоим вторым я, — заметила Женнихен.
— Ты романтик, а вот я боюсь, что не сумею любить, как Джульетта Ромео. Мне нравится побеждать. Это тщеславие, и только. Затем приходит скука.
— Ты думаешь о Чарлзе Маннинге?
— Он пока еще не говорил мне о любви.
— Лаура, береги цельность своего сердца, чтобы испытать чувство настоящей любви.
— Я хочу быть любимой.
— Зачем тебе чужая любовь, если ты ее не разделяешь?
— Мы с тобой разные, Женнихен.
— Для нас все только начинается.
— Я могу полюбить лишь выдающегося человека. Он должен хоть чем-нибудь походить на Мавра или на дядю Энгельса, — сказала Лаура. — Я еще не встречала такого. Чарлз Маннинг заносчив. Он унаследовал вспыльчивость от матери-испанки и тяжелодумье от отца-англичанина. Его мысль никогда не парит, а ползет по земле. Он пригибает меня книзу. Кроме того, он влюблен как-то очень смешно. А ведь это чувство должно быть героическим. Не правда ли? Я могла бы простить ому сумасшедшие поступки в любви, но только не глупость.
— Ты действительно к нему совершенно безразлична, Лаура. Мне кажется, хотя я еще никого не любила, что достоинства в любимом человеке являются только поводом, внешним оправданием любви, но не всегда ее причиной. Мы так часто говорим об этом, что могли бы написать с тобой еще один трактат о любви, дополнив Шекспира, Шелли, Бальзака, Стендаля и разных других поэтов и писателей, — смеясь, добавила Женнихен.
Она сложила садовые ножи, поставила лейку и, взяв фонарь, пошла к выходу. Лаура нехотя последовала за ней. У двери их ждал небольшой, лохматый щенок Виски. Женни ласково погладила его густую шерсть. Недавно Женнихен и Тусси нашли его, горестно визжавшего, на дороге, ведущей к Хэмпстедским холмам. Пес пылко привязался ко всем обитателям Модена-вилла.
Луна глядела сквозь решетку из черных ветвей. Лондон готовился ко сну. Сестры прошли на верхний этаж. Женнихен отправилась к отцу, чтобы отнести ему букет цветов. Виски лог на свою подстилку в углу коридора и сразу почувствовал себя сторожем на посту. Вскоре Женнихен вернулась в свою спаленку и, прежде чем лечь, порывшись в книгах, отобрала «Историю Ирландии» и тоненькую брошюрку Мори Вулстонкрафт о борьбе женщин за равноправие, чтобы почитать перед сном. Она жадно отыскивала в густой чаще истории имена выдающихся женщин разных веков и стран и торопилась познакомиться с их судьбами и творениями.
Маркс упорно проработал весь вечор над «Капиталом», первый том которого готовил к печати, и только после полуночи прошел в комнату жены. Они заговорили о дочерях.
— Женнихен и Лаура начинают свой путь по неизведанным дорогам чувств и мыслей, — сказала Женни задумчиво. — Мне немного страшно за них.
— Никто не может заменить их в этом путешествии, — ответил ей Карл. Глаза его, глубоко ушедшие под веки, все еще очень блестящие, добродушно улыбались.
— Не кажется ли тебе, Мавр, что они мало подготовлены к жизни?
— Я не понимаю тебя, родная. Вряд ли много в Лондоне девушек, столь хорошо образованных, воспитанных, правдивых и смелых, а вместе с тем неизбалованных и так часто видевших нужду и лишения с самого детства.
— Все это так, но они привыкли к высоким запросам, к духовной пище самой изысканной. Они знают о пошлости, обмане только по книгам и театру. Девочки беззащитны. Хорошо, если жизнь будет к ним благосклонна, как била к нам, послав людей, столь замечательных, как Энгельс, Вольф, Вейдемейер, Лосснер, Веерт, Либкнехт и многие другие. А если нет? Я боюсь за всех троих. Быть молодым тоже очень трудно.
Карл задумался. Жена была права.
— Я читала на днях в «Таймсе» о маленьком, недавно открытом острове близ Гаити. Это подлинный земной рай, и, однако, жители его быстро вымирают.
— Почему же?
— Воздух там настолько чист и лишен всяческих бактерии, что, когда к берегу пристал европейский корабль, люди, жившие на этой идеальной земле, никогда не хворавшие, начали вымирать от неведомых им ранее болезней. Они оказались лишенными какой бы то ни было сопротивляемости тому, что не причиняло уже вреда морякам.
— Будем надеяться, что наши девочки все же защищены. Жизнь была им суровой нянькой.
— Я призываю себе на помощь мой девиз: «Никогда не отчаиваться», да еще преждевременно. Во всяком случае, дети счастливы в одном — они обладают пока что завидным здоровьем. Однако я не могу избавиться от тревоги за их будущее.
— Милая, ты сама часто шутишь, что особенностью твоего характера является повышенная чувствительность и способность пугать себя, рисуя черта на стене.
— Да, Мавр, без тебя я давно была бы смята такой жизнью.
Маркс подошел к жене и почтительно поцеловал ей руку.
— Мы оба, в равной мере, необходимы друг другу, — сказал он нежно.
Работая в Интернационале, Маркс показывал пример точности и деловитости. В любую погоду он отправлялся на тихую и непримечательную Грик-стрит, Сохо, где в двухэтажном доме находилось небольшое помещение, снятое Международным Товариществом. Только тяжелая болезнь могла задержать Маркса дома.
Генеральный секретарь плотник Кример ревностно наблюдал за тем, чтобы члены Генсовета не пропускали заседаний. На разлинованном в клетку темными чернилами листе бумаги против имени каждого руководящего деятеля Интернационала он проставлял либо плюсы, либо минусы. Наибольшее число крестиков пришлось на долю Маркса, который был самым аккуратным из членов Генсовета. Очень редко отсутствовал также портной Эккариус.
Заседания Генерального совета происходили еженедельно по вторникам в восемь часов вечера. По субботам собирался Подкомитет, членом которого также состоял Маркс. Там сосредоточилась вскоре вся повседневная работа Интернационала, составлялись руководящие документы, отчеты и воззвания.
Деятельность членов Генерального совета и Подкомитета была не только совершенно безвозмездной, но, напротив того, Маркс и его товарищи сами давали деньги на оплату помещения, освещения, почты, печатных изданий.
«Чего не хватает нашей партии, так это денег…» — писал Карл Маркс Энгельсу.
