Николай Гейнце - Судные дни Великого Новгорода
– Да и злодей тот, которого уложил я первым, подтвердил, что этих женщин топить вели… В чем повинны они?.. – продолжал Карасев.
Малюта взглянул на девушку, и в глазах его сверкнул какой-то адский огонек.
– Краля-то, кажись, знакомая… Кабы по добру обратился ко мне, наградил бы я тебя, царского слугу, этим сокровищем… Отец ее, Афанасий Горбач, в изменном деле уличен и на правеже сдох под палками, а молодая, видно, сгрубила нашим молодцам…
При этих словах Григория Лукьяновича несчастная девушка как-то дико застонала и окончательно лишилась чувств.
Если бы Семен Карасев ловко не подхватил ее и не положил поперек седла, она бы упала на землю.
Занятый этим, он не успел даже ответить что-либо Малюте, но бросил на него лишь взгляд, полный непримиримой ненависти.
Тот же, между тем, продолжал с усмешкой:
– А теперь… невинность-то ее разберут после… Брось бабу, да и меч, оскверненный убийством своих и… следуй за мной. Бери его! – крикнул Малюта подоспевшим трем, четырем опричникам.
– Ну, это погодишь… ее я не отдам, да и меча не брошу… Коли своих бил этим мечом – пусть судит меня царь! Если скажет он, что губят народ по его указу – поверю… А тебе, Григорий Лукьянович, не верю! Погиб я тогда, не спорю и защищаться не хочу… Да и не жизнь мне, коли в словах твоих хоть доля правды.
Размахивая мечом, Карасев не давал к себе подступиться, отваги же броситься под шальной удар при виде убитых уже неожиданным ворогом у опричников не хватало.
– Вишь, он рехнулся, Григорий Лукьянович! – отозвался один из опричников. – Пусть идет к царю! – лукаво подмигнул он Малюте.
– Добро, пусть судит тебя царь, любимца своего… – поддакнул Малюта, не думая, чтобы горячему Карасеву удалось проникнуть к державному.
Сам он мысленно решил все-таки предупредить его и доложить Иоанну Васильевичу все дело предварительно, дабы колючая правда не представилась царю во всем неприкосновенном своем виде.
Озаренный этой мыслью, он повернул коня по направлению к Городищу, где были царские палаты.
Семен Иванов, все с поднятым высоко мечом, тоже выехал из толпы со своей драгоценной ношей.
Окружившие его опричники, казалось, застыли в неподвижности, как бы загипнотизированные видом твердо держимого меча, покрытого кровью, на лезвие которого весело играло яркое февральское солнце.
Съехав с моста, Семен тихо двинулся по пустынным улицам города, думая свою горькую думу и неотводно глядя на лежавшую недвижимо, поперек седла, свою невесту, дочь именитого новгородского купца, Елену Афанасьевну Горбачеву.
II. Начало судных дней
Описанные нами в предыдущей главе душу потрясающие сцены, имевшие место у Волховского моста, явились как бы финальными картинами той кровавой драмы новгородского погрома, разыгравшейся в течение января и февраля месяца 1570 года в «отчине Святой Софии».
Но еще месяца за два до наступления «судных дней» люди новгородские уже чувствовали сгустившуюся атмосферу, уже ожидали надвигающуюся грозу.
В начале ноября 1569 года в Новгород прибыл посланец царя – опричник, имя которого уже было заклеймено в России презрением и ужасом, Григорий Лукьянович Малюта-Скуратов.
Именем царским новгородский воевода был потребован ко владыке, где уже сидел Малюта со своими приближенными опричниками.
Воевода явился вместе с представителями города.
Вслед за ним собрались конецкие старосты и бояре владычные.
Григорий Лукьянович встал и сказал:
– Господа власти, идемте к святой Софии. Там я доложу волю государя нашего, великого князя Ивана Васильевича.
Слова эти всех озадачили. Что бы это значило? Какие новости в храме святой Софии поведает грозный посланец царский.
– Глянько-те, идем мы, а за нами кибитка едет с опричными людьми и со стрельцами, – говорили друг другу новгородцы, идя в собор.
Перекрестившись, вступили все они в святое место. У многих сильно почему-то забилось сердце. Не даром молвит пословица: «ретивое-вещун».
– Все ли здесь? – зычным голосом окликнул Малюта, когда толпа сановников остановилась под куполом храма.
– Все!
– Андрей и Семен, делайте свое дело! – крикнул Григорий Лукьянович, – и двое стрельцов, выступив вперед, пошли на солею перед царскими вратами.
Один из стрельцов влез по приставленной к иконостасу лесенке и стал отдергивать гвоздики у ризы на иконе Богоматери.
Во храме все стихло, затаило дыхание.
– Готово, государь Григорий Лукьянович! Повели взымать кому ни на есть! – крикнул стрелец, отогнув край иконной визы и спустившись на земь.
– Господа власти и лучшие люди новгородские, – обратился Малюта к представителям города, – Государь и великий князь Иван Васильевич повелел избрать между вами мужа, кому вы доверяете, для одного дела… Назовите мне этого избранника вашего!..
Поднялся шепот и после непродолжительных пререканий выдвинули старосту Плотницкого конца, мужа именитого, пользовавшегося общим почетом в городе – купца Афанасия Афанасьевича Горбачева, по народному прозвищу Горбача, седого, благообразного старца.
– Изволь-ка ты, почтенный, влезть по лесенке к иконе Богородицы, к Знаменью, – обратился к выборному Малюта.
Тот повиновался.
Остановясь наравне с иконою, он вопросительно посмотрел на Малюту.
– Заложи руку под ризу, где отогнуто, и поищи: нет ли между иконой и ризой чего ни на есть, а буде ущупаешь, вынь и давай сюда.
Слова эти прозвучали в никем не нарушаемой тишине. Казалось, никто не смел дохнуть в напряженном ожидании. Взоры всех были устремлены на икону и на выборного.
Последний запустил руку за ризу и вынул оттуда бумажный столбец! Это было дело одного мгновения.
Степенно, со столбцом в руке, сошел он с лесенки и, подошедши к Малюте, подал ему.
Григорий Лукьянович развернул свиток и, возвратив доставшему, велел читать громко вслух.
Удивление слушателей росло с каждым новым словом никому неведомых условий, заключенных будто бы с королем польским Жигмонтом о предании ему Великого Новгорода и о призвании на княжество под его королевской рукой князя Владимира Андреевича.
– Совсем это неподобное дело… – прошептал про себя Афанасий Афанасьевич и бросил свиток.
– Читай! – крикнул с яростью в голосе Малюта. – Не кончил еще… не все…
Горбачев стал читать снова. Начался длинный перечень подписавших. При произнесении своего имени каждый из присутствовавших невольно вздрагивал.
– Слышите?.. Что скажите? – зарычал Малюта, когда чтец кончил.
В церкви все безмолвствовало.
– Посмотрите поближе подписи, похожи ли на ваши? – спросил Григорий Лукьянович.
– Я не писал, а подпись свою по сходству отрицать не могу и не смею… – отозвался первый Горбачев.
То же сказали и остальные.
– Воровски это сделано, милостивец, воровски!.. – объяснили все хором.
– Воровски?.. – повторил Малюта. – Стало быть, подлог подозреваете?.. Изрядно… Представим государю, что здесь было… и воровство укажем… несомненное, да получим приказ, что дальше делать. Перед вами все было, мы тут не причем…
Малюта направился вон из собора, унося с собой найденный столбец.
Вечером в этот же день он увез с собою связанного софийского ключаря, ничего не сумевшего ответить на вопрос, как очутился за иконой столбец.
Наступила для новгородцев пора томительного ожидания, чем разрешится вопрос о найденном и какими-то неисповедимыми судьбами попавшем за соборную икону приговоре, доказательстве огульной измены целого города.
Никому и не приходило в голову, что это дело рук любимца царя, Малюты Скуратова, и его клеврета, бродяги Петра Волынца.
Со дня на день паника ожидания возрастала. Из Александровской слободы стали, между тем, доходить далеко не утешительные вести. Пришло известие о смерти князя Владимира Андреевича и его супруги, княгини Евдокии, родом княжны Одоевской.
Готовящаяся гроза стала несомненна.
Наконец 2 января передовая многочисленная дружина государева вошла в Новгород, окружив его со всех сторон крепкими заставами, дабы ни один человек не мог спастись бегством. Опечатали церкви, монастыри в городе и окрестностях, связали иноков и священников, взыскивали с каждого из них по двадцати рублей, а кто не мог заплатить сей цены, того ставили на правеж: всенародно били, секли с утра до вечера. Опечатали и дворы всех граждан богатых; купцов, приказных людей оковали цепями, жен и детей стерегли в домах.
Царствовала тишина ужасная.
Никто не знал ни вины, ни предлога сей опалы.
Ждали прибытия государева.
Ужас горожан, увеличивавшийся с каждым новым распоряжением, предвещавшим незаслуженную, а потому и неведомую грозу, достиг полного развития со вступлением в слободы еще тысячи опричников, когда царь остановился на Городище.
Чуть брезжился дневной свет в праздник Богоявления, когда владыка Пимен со всем духовенством пошел крестным ходом на встречу самодержцу, при звоне всех колоколов в городе.
