Алан Саваж - Восемь знамен
Экипажи китайских судов работали что есть сил. Легкий ветер с моря лишь слегка прижимал стоящих на якоре остиндцев, зато китайской флотилии приходилось идти прямо против него, и кто бы осмелился предположить, что прямоугольные посудины с такими же прямоугольными парусами могли выполнять этот маневр столь искусно. Правда, для продвижения к цели китайцы использовали не паруса, а мускульную силу. Англичане в подобной ситуации спустили бы на воду свои шлюпки и двигались на буксире, китайцы же даже самую большую из джонок гнали вперед огромными веслами (по пятьдесят гребцов на каждом борту), проходящими через уключины размером с корабельные амбразуры; лопасти уходили в воду, чтобы некоторое время спустя появиться снова, а гребные команды тем временем спешили назад к корме, чтобы опять занести весла.
— Вам приходилось видеть подобное, Баррингтон? — полюбопытствовал Макартни.
— Приходилось, милорд. На Жемчужной. В этой стране человеческий труд — самый дешевый товар.
Роберт Баррингтон хорошо знал Жемчужную реку. За двадцать лет плавания на Востоке он несколько раз участвовал в рискованных путешествиях вверх по реке в качестве помощника капитана на торговом судне. До самого последнего времени это делало его одним из немногих избранных. Англичане были слишком заняты Индией — огромным, неудержимо влекущим сокровищем, случайно попавшим в их когти с крушением империи Моголов. Именно в Индии можно было сколотить состояние. О тех же, кто в погоне за китайским шелком считал необходимым идти на дополнительный риск и устремлялся в кишащий пиратами и наводненный голландцами Малаккский пролив, говорили, что они хотят слишком многого.
Словом, это было уделом одиночек. Набобы начали возвращаться в Англию с неправедно нажитыми капиталами и закладывать основы великого множества вошедших в историю семейных состояний, а между тем сама Ост-Индская компания погружалась в финансовую трясину. Каждая битва, каждая победа, каждая присоединенная или взятая под административное управление территория стоила безумных денег, а продажность чиновников была такова, что никаких полагающихся налоговых поступлений ожидать не приходилось. Возникла необходимость искать добычу где-то еще.
Взяться за Китай показалось блестящей идеей, возникшей в какой-то мере случайно. В Европу чай впервые привезли португальцы в середине XVII века. Чайные листья предстали тогда причудливой новинкой, что только с ними ни делали — разве что бутерброды. И только когда кому-то пришло в голову заваривать их и пить полученный настой, чай стал популярным напитком. В Англии и других странах со схожим климатом быстро поняли, что чашка горячего чая так же бодрит, как кружка эля, но при этом еще и голова остается свежей. За последние полвека потребность в чудесных листьях возросла неимоверно.
Торговцам чаем в Англии казалось, что Ост-Индская компания напала на золотую жилу. Но только в самой компании знали реальное положение дел. Ей требовалось все больше и больше чая для выполнения полученных заказов… Между тем китайцам, выращивающим чай, явно не требовалось ничего из того, что компания могла поставить взамен, — ничего, кроме серебряных слитков.
Тогда компаний обратилась за помощью к родному правительству, имея для этого веские основания, так как ее акционерами являлись многие влиятельные англичане. Правительство издало указ, по которому чай в розничной продаже облагался дополнительным налогом. Полученные средства шли на возмещение расходов компании. Любителям чая в Англии ничего не оставалось, кроме как платить налог, чтобы и впредь наслаждаться обожаемым напитком. А вот любители чая в американских колониях отказались платить дань, последовавшая война за независимость стоила Великобритании половины ее империи — и компания вновь откатилась на прежние позиции. Спасти положение должно было соглашение с Сыном Небес. Так возникла нужда в Макартни и его посольстве, снарядить которое, как утверждали, стоило около ста тысяч фунтов.
Шум стал совершенно оглушительным. Джонки и сампаны вплотную приблизились к стоящей на якоре Британской эскадре, обошли ее по правому и левому борту, а также со стороны моря и сомкнули кольцо вокруг возвышающихся над ними остиндцев. Громыхали барабаны, гремели трещотки, пронзительное пение труб прерывалось треском рассыпавшихся в небе шутих. Струйки дыма поднимались над судами, проплывали меж трепещущих знамен, смешиваясь с благовонными облачками ритуальных свечей, курившихся на шканцах каждого корабля.
Но вот по сигналу с китайского флагмана шум стих, и в заливе воцарилась полная тишина, слышалось лишь посвистывание ветра в корабельных снастях.
— Капитан Гауэр, поприветствуйте этих джентльменов, — распорядился Макартни.
Гауэр кивнул старшему помощнику, и английский торговый флаг скользнул вниз и замер на середине флагштока. Остальные суда последовали примеру флагмана.
— Можете начинать, мистер Морли, приказал Гауэр.
Флагман содрогнулся от приветственного залпа, тут же подхваченного орудиями остальных судов эскадры. При первых мощных разрывах и клубах дыма гул волнения и тревоги пронесся над китайской флотилией, в какой-то момент показалось, что она готова открыть ответный огонь. Но тут же китайцы сообразили, что выстрелы холостые, и не успело еще смолкнуть эхо британской канонады, как вновь загремели фейерверки и все утонуло в душераздирающей какофонии.
Китайцы спустили на воду шлюпки, и те устремились ко «Льву».
— Баррингтон, вы будете говорить с этими людьми, — распорядился виконт. — Желательно, чтобы на борт поднялись не все сразу.
Пробил час Роберта Баррингтона, ради этого его и взяли в посольство. Он не претендовал на равное положение с посольскими чинами, с войсковыми и флотскими офицерами, не располагал финансовой поддержкой для сближения с торговыми представителями компании. Еще меньшее отношение он имел к посланцам английской церкви или миссионерских обществ, сгрудившимся сейчас на шканцах. Но… Роберт Баррингтон мог говорить по-маньчжурски.
В Индии Макартни уверяли, что в подобной роскоши нет никакой необходимости. В Китае дела вели, объясняясь либо на местном диалекте, либо на общеупотребительном наречии, и в Калькутте было достаточно много знатоков и кантонского и общепринятого китайского.
— Но разве я буду общаться не с маньчжурскими чиновниками? — поинтересовался виконт. — Ведь они правят страной.
— Совершенно верно, милорд. Однако они будут говорить на китайском.
— Да, со мной и моим переводчиком. А между собой?
— Как вам сказать… э-э, надо думать, на маньчжурском.
— Вот именно. Значит, я не буду знать, о чем они переговариваются. Мне нужен рядом человек, знающий язык маньчжуров, раз уж именно с ними мне предстоит встречаться.
Найти такого переводчика оказалось непросто. В калькуттском генерал-губернаторстве вынуждены были даже дать об этом объявление, и самые худшие опасения правительственных чиновников сбылись, когда одним-единственным откликнувшимся на него добровольцем стал не кто иной, как Роберт Баррингтон.
В маленьком замкнутом мирке, каким по-прежнему была Британская Индия, все члены английской общины хорошо знали друг друга, были оценены по достоинству и расставлены по своим полочкам; жены присоединялись к мужьям на отведенных им ступеньках. У Роберта Баррингтона жены не имелось, к счастью для нее: он давно и прочно занимал подножие социальной лестницы. Между тем по происхождению он был здесь не из последних. Только обстоятельства заставили его отца, приходского священника, послать в море младшего сына, когда тому исполнилось двенадцать. Мальчишка быстро осваивал морское дело и поднялся от юнги до шкипера торгового судна, а потом еще выше, на службе компании. Но за двадцать с лишним лет, в течение которых Роберт Баррингтон проделал долгий путь от берегов Темзы до рейда бомбейского порта, он приобрел репутацию человека, которому никогда не присоединиться к племени удачливых. И дело не в отсутствии способностей. Капитанское свидетельство он заработал еще совсем молодым, в двадцать семь лет. Однако доходы его ограничивались одним жалованьем, а жизнь Роберт Баррингтон вел слишком вольную для набоба; с равным успехом его могли видеть как в английском клубе, так и в портовой забегаловке, болтающим за выпивкой с каким-нибудь кули.
Конечно же, как и все вокруг, он мечтал о сокровищах Востока. Собственно, за пять последних лет он так ни разу и не выбрался домой — отец уже умер, а с братьями Баррингтон не ладил. Все его помыслы были теперь поглощены торговлей с Кантоном.
Так он заслужил окончательный приговор Британской Индии. Тремя годами раньше описываемых событий Баррингтон тяжело заболел в Кантоне, и капитан не нашел ничего лучшего, как там его и бросить. Никто не ожидал увидеть Баррингтона снова. Но год спустя он объявился в Калькутте — оказывается, его выходила маньчжурская семья, глава которой служил чиновником в порту. Забота, с которой за ним ухаживали, наполняла Роберта чувством глубокой благодарности; в глазах же окружающих он всего-навсего прожил несколько месяцев как язычник среди язычников, погрязнув в невесть каких варварских обрядах и обычаях. Поговаривали даже, что он возжигал ритуальные благовонные свечи, дабы умилостивить судьбу. А взять настойчивость, с которой он отделял китайцев от маньчжуров, тогда как что те, что эти были всего лишь желтолицыми язычниками…
