Рафаэль Сабатини - Ночи Истории
Поначалу их величали «королем и королевой» или «его и ее величествами», но к Рождеству, спустя всего пять месяцев после свадьбы, Дарнли начали именовать просто «мужем королевы»; во всех документах его имени теперь предшествовало имя Марии, а потом и монеты с двойным профилем и надписью «Ген. и Мария» были изъяты из обращения и заменены монетами новой чеканки, на которых его имя перекочевало на второе место.
Глубоко оскорбленный, Дарнли искал причину явной неприязни королевы где угодно, только не в самом себе и не в своих недостатках. Вскоре он решил, что обнаружил эту причину.
Около четырех лет назад в свите савойского посла мсье де Моретта к шотландскому двору прибыл странствующий менестрель Давид Риццо. В дурном влиянии этого пьемонтца, синьора Дэйви, и узрел Дарнли корень всех своих бед.
Сначала внимание Марии привлекла искусная игра Риццо на скрипке. Позже он стал ее доверенным секретарем по французским делам, и юная королева, воспитанная при утонченном французском дворе, привязалась к нему, словно к товарищу по изгнанию. Она не раз жаловалась на выпавший ей тяжкий жребий — царствовать в суровой и беспокойной стране — и всегда встречала его сочувствие. Благодаря своим способностям и изворотливому уму, Риццо выдвинулся столь стремительно, что вскоре ни один шотландец не мог похвастать такой близостью к королеве, как он. Когда по подозрению в сочувствии и пособничестве изгнанным лордам-протестантам был отправлен в отставку Мэйтленд Лесингтонский, синьор Дэйви стал его преемником на посту королевского секретаря, а когда аналогичное подозрение пало на Мортона, было открыто объявлено, что канцлером вместо него будет назначен Риццо.
Так синьор Дэйви сделался самым могущественным человеком в Шотландии, и наивно было бы рассчитывать на то, что упрямое и своевольное дворянство стерпит выскочку. Придворные начали плести против него интриги и подпускать сплетни — например, о том, что этот итальяшка — агент папы римского, замышляющий козни против шотландской протестантской церкви. Однако в начавшейся затем борьбе за власть грубая шотландская прямолинейность не смогла тягаться с итальянской изощренностью. Какие бы шаги ни предпринимали бароны и лорды, они не пошатнули положения Риццо. Тогда наконец пополз слушок о том, что расположение прекрасной королевы пьемонтец снискал отнюдь не только своими деловыми и музыкальными талантами. В частности, Бедфорд писал Сесилу: «Я не стану распространяться о том, какую именно благосклонность проявляет Мэри к Дэвиду, ибо королевской особе должно иметь доброе имя..»
Коль скоро начались перешептывания, нашлись и люди, которые с готовностью поверили слухам и выдавали их уже за несомненный факт. Вскоре сплетни достигли ушей Дарнли. Правдоподобно объяснив охлаждение к нему королевы, они болезненно задели его мужское самолюбие и подлили масла в огонь. Дарнли затаил злобу и с этого момента стал самым непримиримым из всех, кто добивался устранения Риццо.
Дарнли встретился с Ратвеном, другом Марри и прочих лордов-протестантов (изгнанных, как мы помним, за их выступление против самого Дарнли), и предложил ему восстановить беглецов в их правах, если те отомстят за поруганную честь сюзерена и сделают его настоящим королем Шотландии.
Измученный смертельной болезнью Ратвен специально для этой аудиенции поднялся с постели и теперь с мрачным видом внимал вздорным речам бестолкового смазливого мальчишки.
— Во всем, что касается этого мерзавца, Вы, без сомнения, правы, — хмуро согласился он и умышленно дополнил сказанное некоторыми подробностями о Риццо, еще сильнее оскорбившими чувства короля и мужа.
Ратвен решил не упускать случая и выдвинул условия, выполнение которых позволит Дарнли рассчитывать на его помощь.
— В начале следующего месяца собирается парламент, который должен обсудить вопрос о государственной измене и принять билль о лишении Марри и его сторонников всех владений, имущества и жизни за участие в мятеже.
— Судите сами, — говорил Ратвен, — сколь велико влияние этого чужеземца на королеву, если она намеревается поступить так с собственным братом. Марри всегда ненавидел Дэйви, он слишком хорошо понимал, что возвышение скрипача грозит королеве бесчестьем — вот мастер Дэйви и надеется с помощью парламента устранить графа и заткнуть ему рот.
Ратвен расчетливо сыпал соль на рану. Дарнли стиснул зубы и сжал кулаки.
— Что вы предлагаете? Что я должен делать? — срывающимся голосом спросил он.
Ратвен не стал ходить вокруг да около.
— Этот билль не должен пройти. Более того, парламент вообще не должен собираться. Вы муж ее величества и король шотландцев.
— Это только титул! — горько усмехнулся Дарнли.
— Титула достаточно, — ответил Ратвен. — Вы подпишете указ об официальном помиловании и отказе от преследования Марри и его друзей за любые совершенные ими действия. Вы должны разрешить им беспрепятственно вернуться в Шотландию под охраной отряда вассалов, который обеспечит их безопасность. Сделайте это, а остальное предоставьте нам.
Нерешительность была врожденным свойством Дарнли. Он сознавал иронию ситуации: перейдя в тайную оппозицию к королеве, он вынужден собственной рукой подписать помилование повстанцам, взбунтовавшимся лишь потому, что Мария взяла его в мужья.
— А что потом? — спросил он после долгих колебаний.
Серое лицо больного Ратвена блестело от пота; воспаленнокрасные глаза обдали короля-консорта холодом.
— Потом, с нею или без нее, вы будете править Шотландией. Обещаю вам это от себя и от имени всех, кого коснется ваша грамота.
Дарнли взял перо и подписал синьору Дэйви смертный приговор.
В ночь на субботу 9 марта 1566 года над заснеженным миром завывал ледяной восточный ветер, а в маленьком кабинете, примыкавшем к опочивальне королевы, было тепло и уютно. В камине потрескивали душистые сосновые поленья, в изящных подсвечниках горели свечи.
За ужином собрался тесный кружок приближенных королевы; кроме прекрасной золотоволосой хозяйки здесь были ее сводная сестра графиня Аргайл, комендант Холируда Битон, капитан гвардии Артур Эрскин и, наконец, опасно вознесшийся странствующий музыкант Давид Риццо. Риццо не исполнилось и тридцати лет, но перенесенные лишения не прошли для него бесследно — выглядел он на все пятьдесят. Правда, внешняя непривлекательность искупалась живостью ума, светившегося в глазах итальянца. Одет Риццо был со строгим великолепием — в черный бархат, средний палец его левой руки украшал перстень с камнем огромной ценности.
Ужин подходил к концу. Королева прилегла на кушетку возле стены, завешенной гобеленом. Графиня Аргайл, сидя на стуле с высокой спинкой по левую руку от Марии, следила, подперев щеку ладонью, за тонкими пальцами синьора Дэйви, изящно пощипывающими струны лютни. Приятный и непринужденный разговор о ребенке, которым месяца через три должна была разрешиться ее величество, начал иссякать, и Риццо по знаку своей госпожи заиграл.
Смуглое лицо итальянца преобразилось, и он полностью отдался вдохновенной импровизации. Сначала негромко, словно прислушиваясь к теме, рождающейся в его душе, а потом все полнозвучнее Риццо заиграл одну из тех печальных мелодий, которые звучат в Шотландии по сей день.
Смолкла последняя нота, и наступившую на миг тишину внезапно нарушило звяканье колец, к которым крепились портьеры. Скрывавший дверь занавес отлетел в сторону, и на пороге возникла долговязая фигура короля.
Неожиданное появление Дарнли разрушило все очарование вечера. Итальянец резко положил лютню, и случайно задетая струна издала долгий жалобный стон. Этот звук и наступившее молчание почему-то подействовали на всех угнетающе; в сердце каждого родилось ощущение, будто необратимо утрачено что-то светлое и возвышенное.
Дарнли, шатаясь, шагнул вперед. Он был изрядно пьян, на скулах его горели пятна румянца, глаза лихорадочно блестели. Короля и трезвого не жаловали — многие разделяли неприязнь, которую питала к нему королева, — но сейчас он своим видом вызвал настоящее возмущение. Никто даже не встал, как того требовал этикет. Мария следила за супругом с молчаливым презрением.
— В чем дело, милорд? — холодно спросила она, когда он плюхнулся рядом с ней на кушетку.
Дарнли злобно посмотрел на жену, привлек ее к себе и неуклюже поцеловал. Все настороженно ждали продолжения, на лицах гостей читалось смущение. В конце концов он был ее супругом и именовался королем.
И тут в наступившей тишине из-за двери послышались шаги, сопровождаемые лязгом металла. Тяжелая поступь рока. Занавес снова отлетел в сторону, и на пороге возник мрачный призрак рыцаря. Графиня Аргайл вскрикнула. Вошедший был с головы до ног закован в железные латы, на широком поясе висел меч; правая рука покоилась на рукоятке заткнутого за пояс тяжелого кинжала. Забрало шлема открывало бледное лицо Ратвена, казавшееся столь жутким, что, если бы не горящий взор, его можно было принять за лицо мертвеца. Глаза Ратвена обвели всю компанию за столом, остановились на Риццо и хищно прищурились.
