Ежи Анджеевский - Мрак покрывает землю
— Слушаю тебя, сын мой, — сказал падре Торквемада.
Франсиско Дос открыл рот, словно ему не хватало воздуха.
— Дон Бласко де Силос не смог прибыть лично, досточтимый отец, — пробормотал он. — В последнюю минуту он тяжело занемог.
Сказал и умолк под взглядом Торквемады. А тот обратился к отцам-инквизиторам.
— Что ж, преподобные братия, пора во храм. Возблагодарим Господа Бога за благополучное завершение путешествия и помолимся за души еретиков и грешников, дабы Всевышний в бесконечной благодати своей помог им чистосердечно раскаяться и отречься от своих заблуждений.
— Аминь! — сказал фра Гаспар Монтихо.
— Нам кажется, досточтимый отче, в Вильяреале многие души поражены тяжким недугом, — отозвался падре де ла Куеста.
— Врачуйте их! — сказал Торквемада, поднимаясь по ступеням храма. — Чего вы ждете? Разве вы не врачеватели душ?
Он уже миновал портал, а братья-доминиканцы вступали в храм и высокими голосами пели «Magnificat»,[7] когда с площади донесся шум. Падре Торквемада приостановился, пение смолкло.
Внизу всадник на взмыленном коне, громко крича и жестикулируя, с трудом прокладывал себе дорогу в толпе. Окруженный воинами священного трибунала, он с минуту что-то говорил им, после чего один из латников соскочил с лошади и, гремя доспехами, взбежал по лестнице, ведущей в храм.
— Досточтимый отец, прибыл посланец из Сарагосы с важными вестями.
В ответ на мановение Торквемады он поднял руку и телохранители, лучники и латники тотчас расступились, давая дорогу приезжему. А тот — рослый, мускулистый мужчина, — соскочив с лошади, пошатнулся, но, удержавшись на ногах, сбросил с плеч дорожный плащ, глубоко вздохнул, неторопливым движением отер пот со лба и, тяжело ступая, как смертельно усталый человек, стал подниматься по лестнице.
Приблизясь к Великому инквизитору, он повергнулся на колени и склонил черное от пыли лицо.
— Ты прибыл из Сарагосы? — спросил Торквемада.
— Да, досточтимый отец. Три дня и три ночи не слезал я с коня.
— Кто прислал тебя?
— Священный трибунал.
— Говори.
— Досточтимый отец, свершилось страшное злодейство, взывающее об отмщении к небу! — молвил посланец и на миг умолк, переводя дух. — Убит святой отец Педро Арбуэс.
Ропот возмущения пронесся по толпе. Всем было известно, что лишь год назад, когда в Арагонском королевстве была учреждена инквизиция, каноника Педро Арбуэса д'Эпила назначили одним из двух инквизиторов Сарагосы.
— Боже, смилуйся над нами, — сказал падре де ла Куеста.
— Где совершено преступление?
— В храме, святой отец. Во время вечернего богослужения.
— Убийцы?
— Обоих схватили.
— Их имена?
— Видаль д'Урансо и Хуан д'Эспераиндео.
Торквемада наморщил лоб.
— Не знаю таких.
— Это простые люди, преподобный отец. Но оба на службе у высокородного дона Хуана де ла Абадиа.
— Значит, нити преступления тянутся так высоко?
— Досточтимый отче, его преподобие отец-инквизитор Гаспар Хуглар велел передать: гнусное злодеяние свидетельствует о существовании огромного заговора, в котором замешаны знатные особы Арагонского королевства.
— Иисусе Христе! — воскликнул падре Торквемада. — Если это правда, мне трудно поверить, что эти люди принадлежат к старинным христианским родам. Может, в их жилах течет иудейская кровь?
Посланец почтительно склонил голову.
— Твоими устами говорят простолюдины Сарагосы. Когда весть об убийстве преподобного отца Педро разнеслась по городу, народ высыпал на улицы, чтобы покарать марранов, этих проклятых фарисеев, которые хотя и приняли христианство, но сохранили свои обычаи и в душе остались верны иудейской вере. Его преосвященство архиепископ дон Альфонсо, чтобы предотвратить беспорядки, вынужден был проехать по улицам и объявить, что виновные понесут заслуженное наказание.
Падре Торквемада оглядел собравшихся.
— Слышите, преподобные братия? Слышите глас христианского люда? Да послужит вам это уроком! Тысячу грешников, босых, в санбенито[8] сгоните сюда, в собор, на покаянное аутодафе.[9] Передайте светскому суду сто, двести, а если понадобится, триста тайных и упорствующих еретиков, и пусть их сожгут на кострах, как сжигают плевелы и засохшие виноградные лозы. И народ, который сейчас попрятался по домам, выйдет на улицы. Больше того, он повергнется к ногам вашим.
Затем он обратился к коленопреклоненному посланцу:
— Мир тебе, сын мой! Ты принес нам печальную, но вместе радостную весть. Мы скорбим оттого, что преподобного дона Педро уже нет среди нас, но радуемся, ибо душе его уготовано бессмертие и вечное блаженство. Его мученическая смерть укрепит и сплотит наши ряды для борьбы с еретиками, для защиты христианской веры.
Смеркалось. На площади запылали факелы. В тишине голос Торквемады звучал особенно громко.
— Никакая сила на свете, никакое зло и козни врагов не помешают нашему делу. Но будем бдительны, братия! Нельзя спать, ибо пребывающий среди нас враг не дремлет.
— Viva el nombre de Jesus![10] — зычным голосом провозгласил падре де ла Куеста. — Viva la Virgen Santisima![11]
Посланец из Сарагосы вскочил с колен и, повернувшись лицом к площади, надсадно крикнул хриплым голосом во тылу, туда, где, дымя, горели факелы и сгрудились вооруженные воины:
— Viva la Santisima!
— Viva la Santisima! — дружно грянула в ответ толпа.
Тогда Торквемада, — высокий и прямой, — поднял сухую, старческую ладонь и, стоя перед входом в храм среди мерцающего пламени свечей, сотворил крестное знамение.
Поздней ночью — в монастыре доминиканцев давно уже отслужили вечерню — после долгого совещания с инквизиторами и советниками священного трибунала досточтимый отец Торквемада в сопровождении приора направился в келью, предназначенную для него на время пребывания в Вильяреале. Мрак, царивший под низкими сводами монастырских переходов, освещали факелы, которые несли два рыцаря Христовой Милиции.
В конце коридора падре де ла Куеста остановился и отомкнул дверь одной из келий.
— После тягот сегодняшнего дня ты заслужил отдых, преподобный отец. Да ниспошлет тебе Бог покойный сон. По свидетельству монастырских хроник в этой келье сто лет назад жил некоторое время наш брат святой Висенте Феррьер.
Торквемада, пригнув голову, вошел внутрь. Келья была маленькая и убогая. В одном углу горела масляная светильня. Под ней стояла молитвенная скамеечка. В другом — помещалось узкое ложе. Над ним висело деревянное распятие. От каменного пола и стен веяло подвальным холодом. В глубокой нише за окном распростерлось темное ночное небо, усеянное звездами.
Торквемада подошел к окну.
— Брат Висенте был несомненно святой. Но не кажется ли тебе, преподобный отец, что при всех своих христианских добродетелях он слишком большое значение придавал словам?
Падре де ла Куеста бесшумно затворил дверь кельи.
— Благочестивый Висенте был величайшим проповедником нашего ордена.
Торквемада, засунув руки в рукава сутаны, устремил взор на далекое небо за окном.
— Слова! Что значат слова, преподобный отец? Тысячью слов можно обратить в христианство тысячу еретиков. Ты говоришь, святой Винсенте был великим проповедником. Да, это так. Воистину, он обратил в нашу веру много тысяч евреев, которые спаслись от погромов. Ну, и что? А теперь дети и внуки этих самых новообращенных убивают из-за угла ревнителя веры. Почему они это делают? Потому что ненавидят святую инквизицию и лишь для вида исполняют наши обряды, а в душе как были, так и остались безбожниками. Слова — не игольное ушко, а врата, широко разверстые для всех. Как день неизбежно сменяет ночную тьму, так всяк проходит сквозь них. Воистину, отец мой, горе воителям за веру, если они будут возлагать слишком большие надежды на целительную силу слова.
— Ты полагаешь, слово не обладает действенной силой? — смиренно спросил падре де ла Куеста.
— Нет, отчего же, конечно, обладает, но только, если оно претворяется в дело. Истинность слов поверяется нашим вероучением, этой нерушимой твердью, на которой мы воздвигаем наше здание. Разве наше призвание не в том, чтобы истинность слова подтверждать делом? Поверь мне, отец мой, слова лишь тогда что-то значат, когда за ними — не далее, чем в шаге — стоит разящий меч.
— Если я правильно тебя понял, досточтимый отец, показания тайных доказчиков священному трибуналу, из коих следует, что некоторые вельможи и сановники нашего города пренебрегают догматами веры и вместо смирения и послушания выказывают гордыню, и есть те слова, за коими должен стоять разящий меч?
Торквемада отвернулся от окна. Его черные, глубоко запавшие глаза блеснули.
