Валентин Пикуль - Две картины
Из Петербурга прибыл в Тарутино для связи князь Петр Волконский, и Кутузов гусиным пером указал ему на лавку.
— Ты посиди, князь Петр, я письмо закончу.
— Кому писать изволите?
— Помещице сих мест — Анне Никитишне Нарышкиной…
Было утро 23 сентября 1812 года. В избу шагнул взволнованный Коновницын, — На аванпостах появились французы с белыми флагами и просят принять маркиза Лористона для свидания с вашей светлостью. Он письмо к вам имеет — от Наполеона.
Сразу же нагрянул сэр Роберт Вильсон, военный атташе Англии; извещенный о прибытии Лористона, он стал говорить Кутузову, что честь и достоинство русской армии не позволяют вести переговоры с противником:
— Герцог Вюртембергский, принц Ольденбургский, ближайшие родственники мудрого государя вашего, и мыслить не смеют о мире с этим корсиканским злодеем.
Кутузов в подобной опеке не нуждался.
— Милорд, обеспокойтесь заботами о чести своей армии, а русская от Вильны до Бородина достоинство воинское сберегла в святости… Избавьте меня и от подозрений своих!
Волконскому он велел ехать на аванпосты, требовать от Лористона письмо императора. Волконский сообразил:
— Лористона вряд ли устроит роль курьера, он обязательно пожелает вручить письмо лично вам… Не так ли?
— Известно, — отвечал Кутузов, — что не ради письма он и заявился… А ты, князь Петр, пошли адъютанта своего Нащокина ко мне в Леташевку с запросом, да вели ему ехать потише. Каждый день и каждый час задержки Бонапартия в Москве — к нашей выгоде и во вред и ущерб самому Бонапартию.
Волконский все понял и ускакал…
Кутузов всегда носил сюртук, но теперь ради свидания с маркизом решил облачиться в мундир со всеми регалиями. Однако эполеты его успели потускнеть от лесной сырости, а их бахрома даже почернела.
— Петрович! — позвал он Коновницына. — Ты, будь ласков, одолжи мне свои эполеты, они у тебя понарядней… Выйдя из избы, Кутузов сказал:
— Господа! Ежели возникнет беседа у вас с Лористоном или его свитою, прошу судачить больше о погоде и танцах-шманцах. А к вечеру весь лагерь пусть распалит костры пожарче, кашу варить сей день с мясом, музыкантам играть веселее, а солдатам петь песни самые игривые… Вот пока и все.
Очевидец вспоминал: «По всему лагерю открылась у нас иллюминация и шумное веселье… Мы уже совершенно были уверены, что наша берет и скоро погоним французов из России!»
***Волконский сознательно потомил Лористона на аванпостах, а Нащокин не спешил гнать коня до Леташевки и обратно… Посланец Наполеона заявился в главной квартире лишь к ночи. Солдатские костры высветили полнеба, в этом зареве было что-то жуткое и зловещее, за лесом играла музыка, солдаты плясали с местными бабами, а средь веселья бродили, как неприкаянные, пленные французы и делали вид, что приезд Лористона их уже не касается. Кутузов все продумал заранее, как отличный психолог. На длинной лавке в своей избе он рассадил генералов, меж ними поместил герцога Вюртембергского, принца Ольденбургского и сэра Вильсона. В маленьком оконце зыбко дрожали отблески бивуачных костров великой российской армии.
— Прошу, маркиз, — указал Кутузов Лористону место возле стола, а сам уселся в противоположном конце. — Всех, господа, прошу удалиться, — велел он затем генералам и таким образом избавился от принца с герцогом. Но сэр Вильсон не ушел, согласный сидеть даже за печкой, и тогда Кутузов пожелал ему очень вежливо:
— Спокойной ночи, милорд…
В избе остались двое: Лористон и Кутузов. Очевидно, пугающее зарево костров над Тарутином надоумило маркиза завести речь о московском пожаре, и он развил свое богатое красноречие, дабы доказать невиновность французов.
— Я уже стар и сед, — отвечал Кутузов, — меня давно знает народ, и посему от народа я извещен обо всем, что было в Москве тогда и что в Москве сей момент, пока мы здесь с вами беседуем. Если пожар Москвы еще можно хоть как-то объяснить небрежностью с огнем, то чем вы оправдаете действия своей артиллерии, которая прямой наводкой разбивала самые древние, самые прекрасные здания нашей столицы?..
Лористон перевел речь на пленных, благо обмен пленными всегда был удобной предпосылкой для мирных переговоров.
— Никакого размена! — возразил резко Кутузов. — Да и где вы наберете в своем плену столько наших русских, чтобы менять на своих французов — один на одного?..
Маркиз заговорил о партизанах:
— Нельзя нарушать законные нормы военного права. Нам слишком тягостны варварские поступки ваших крестьян, оснащенных, словно в насмешку, первобытными топорами и вилами.
Ответ фельдмаршала: «Я уверял его (Лористона), что ежели бы я и желал переменить образ мыслей в народе, то не мог бы успеть для того, что они войну сию почитают равно как бы нашествию татар, и я не в состоянии переменить их воспитание».
От такого ответа маркиза покоробило:
— Наверное, все-таки есть какая-то разница между диким Чингисханом и нашим образованным императором Наполеоном?
Но Кутузов четко закрепил свое мнение:
— Русские никакой разницы между ними не усматривают.
В крохотное оконце все время заглядывали с улицы офицеры, силясь по жестикуляции собеседников определить содержание их речей…
— Вы не должны думать, — говорил тем временем маркиз, — что причиною моего появления служит безнадежность нашего положения. Однако я не отрицаю мирных намерений своего великого императора. Посторонние обстоятельства разорвали дружбу наших дворов после Тильзита, не пришло ли время восстановить их? Хотя бы, — заключил маркиз, — хотя бы…, перемирием…
«Вот чего захотели, чтобы убраться из Москвы, усыпив нас…»
Кутузов не замедлил с ответом:
— Меня на пост командующего выдвинул сам народ, и, когда он провожал меня к армии, никто не молил меня о мире, а просили едино лишь о победе над вами… Меня бы прокляло потомство, подай я даже слабый повод к примирению с врагом, и таково мнение не только официального Санкт-Петербурга, но и всего простонародья великороссийского…
Лористон резко поднялся, и в шандале качнулось пламя свечей. А за окном все еще полыхало зарево жарких костров. Нервным жестом маркиз извлек письмо Наполеона:
— Его величество соизволили писать лично вам… Вот что писал Наполеон нашему полководцу:
«Князь Кутузов! Я посылаю к Вам одного из моих генерал-адъютантов для переговоров о многих важных предметах. Я желал бы, чтобы Ваша Светлость верила тому, что он Вам скажет, и особенно, когда выразит Вам чувство уважения и особенного внимания, которое я издавна к Вам питаю. За сим молю Бога, чтобы он сохранил Вас, князь Кутузов, под своим священным и благим покровом. Наполеон».
Ну что ж! И на том спасибо. Кутузов сложил письмо.
— Чтобы передать его мне, любезный маркиз, можно было бы прибегнуть к услугам простого курьера.
— Да?! — вспыхнул Лористон. — Но мой великий император еще велел просить мне у вас разрешения проехать в Петербург для личных бесед с вашим императором Александром…
Кутузов со вздохом брякнул в колоколец:
— Князя Петра сюда! Живо… — Волконский предстал, что-то наспех дожевывая. — Вот человек, облеченный большим доверием нашего императора, и он завтра же отъедет обратно в Петербург, где в точности и доложит о вашем желании…
Время уже наступало Наполеону на пятки, и Кутузов верно расценил беспокойство маркиза, который сказал ему:
— Ради спешности дела мой император согласен пропустить князя Волконского на Петербург через… Москву! Волконский тоже был человеком ума тонкого.
— А мы, русские, не спешим, — усмехнулся он. — Думаю, что в объезд Москвы дорога-то моя будет вернее…
«Время, время!» Лористон истерзал перчатки, комкая их нещадно. Уже не скрывая волнения, он спросил напрямик:
— Какое значение может иметь наша беседа?
На колени Кутузову вскочил котенок, и он его гладил.
— А никакого! — был ответ, убийственный для Лористона. — Я не склонен придавать нашей беседе ни военного, ни политического характера. Все подобные разговоры мы станем вести, когда ни одного чужеземца с оружием в руках не обнаружится на нашей священной русской земле…
Лористон сложил руки на эфесе боевой шпаги:
— Не забывайте: наши армии почти равны в силах!
— Я знаю, — откровенно зевнул Кутузов… За полчаса до полуночи Лористон покинул главную квартиру и вернулся к аванпостам, где его с нетерпением поджидал неаполитанский король — Мюрат. Маркиз сказал ему:
— Коленкур умнее меня: он избежал позора.
— Нам следует подумать и о себе, — отвечал Мюрат. — Слишком много получили мы славы и слишком мало гарантий для будущего.
Горячий и необузданный Мюрат вскочил на коня и поскакал к бивуакам русских, где возле костра сидел генерал Михаил Милорадович, обгладывая большую жирную курицу.
— Не хватит ли уже испытывать наше терпение? — крикнул ему король. — Выпишите мне подорожную до Неаполя, и я клянусь, что завтра же ноги моей не будет в России.
