Елена Хаецкая - Мишель
— Ничего с вами не будет, — сказал Васильчиков безжалостным тоном. — Поверьте. Ничего не будет. Нужно возвращаться в город. Сразу ступайте на квартиру и ни с кем не разговаривайте.
— Меня ведь арестуют, — глухо пробормотал Мартынов.
— Вот и хорошо, — сказал Васильчиков. — Посидите пока в остроге, наберитесь терпения, а потом я скажу вам, что говорить и как поступать. Потом.
Он потянул за повод мартыновского коня, и оба вновь поехали в сторону Пятигорска.
Спустя несколько времени Мартынов крикнул своему спутнику:
— Надо врача прислать!
Васильчиков промолчал.
Мартынов повторил — настойчивее:
— Надо врача прислать, хоть для формы, иначе ведь это будет убийство!
— Это и есть убийство, — сказал Васильчиков.
Но о враче мысль засела в его голове — поскольку оставался еще Мишка Глебов, — и потому по дороге, едва лишь показались первые строения, они свернули к дому одного из медиков.
Вышел хмурый лакей, недовольный отчаянным стуком в дверь и ставни и вместе с тем — выкриком, донесшимся с господской половины: «С ума они посходили, что ли?!»
— Чего надобно? — спросил хмурый лакей.
— Врача, быстро! — сказал Мартынов. — Раненый за городом, у подошвы Машука!
— Сейчас, что ли? — спросил лакей, почесав за ухом.
— Что там? — надрывались с господской половины. — Филька, что там? Чего хотят?
Явился доктор — в домашней куртке, недовольный.
— В такую погоду, — сказал Васильчиков, извиняясь, — мы и сами понимаем, что это невозможно… Но, может быть…
Доктор поразмыслил мгновение и покачал головой.
— Нет смысла, — проговорил он сквозь зубы. — Везите на квартиру, где хоть горячая вода есть… Я буду. Только позовите и скажите, куда ехать.
— Дом Чилаева, — сказал Мартынов. — Знаете?
Доктор кивнул и без лишнего слова скрылся в глубине дома.
— Этот не поедет, — молвил Васильчиков, снова садясь на лошадь.
— Надо найти дрожки, — сказал Мартынов. — Перевезем… в дом придут.
Васильчиков покосился на своего спутника, однако промолчал. Они проехали еще с полверсты и наконец нашли извозчика. Мартынов остался в седле; о чем Васильчиков разговаривал с извозчиком и сколько предлагал ему денег за поездку по такой дьявольской погоде в горы — осталось неизвестным; только славный малый кивнул головой и отправился запрягать лошадей.
Васильчиков приблизился к Мартынову.
— Подождем здесь, — предложил он.
«Здесь» — было на почтовой станции, где в изобилии имелись тараканы, во всем сходный с тараканами местный лакей и очень жидкий чай в стаканах. Все эти блага окружили обоих, но не произвели ни малейшего впечатления: Мартынов расхаживал по тесной комнатке взад и вперед, высматривая что-то, одному ему известное, в темном маленьком оконце, а Васильчиков сидел неподвижно и наблюдал за ним без особенной тревоги.
Однако спустя полчаса все переменилось: извозчик вернулся и, еще не распрягая лошадей, с дороги, закричал:
— Ехать невозможно: колеса вязнут!
Васильчиков быстро встал, вышел на крыльцо.
Дождя больше не было, но под ногами страшно хлюпало. Мартынов показался вслед за своим товарищем.
— Что? — спросил он.
— Поищем другого, — отозвался Васильчиков и быстро, не оборачиваясь, зашагал к своей лошади.
Они снова двинулись в путь.
— Помещик Мурлыкин держит биржевых лошадей! — крикнул им в спину добросердечный извозчик. — Может, у него спросить? У него и линейка получше!
— Слыхали? — обратился Васильчиков к Мартынову.
Тот кивнул безмолвно.
— Вы, голубчик, ни о чем пока не заботьтесь, — с неожиданной ласковостью сказал ему Васильчиков. — Ступайте к себе, хорошо? Я распоряжусь. Я и к Мурлыкину съезжу. А вы — ступайте.
* * *Мартынов снимал комнаты во флигеле дома генеральши Верзилиной вместе с корнетом Глебовым. Когда он вернулся к себе, Глебова там уже не было.
Где теперь Михаил Павлович и куда отправился, Мартынов не знал. Он повернулся в комнате несколько раз, плохо понимая, для чего это делает; затем зажег свечу и сразу с какой-то мучительной растерянностью уставился в зеркало, озарившееся теплым, покойным светом.
«Уходите же, вы сделали свое дело». Мартынов повторил эти слова несколько раз, пробуя их на звук, — на русском и на французском, так, как они были сказаны в первый раз. В обоих случаях они заключали в себе непонятную сладость. Как от гниловатого яблока откусить, согнав с него сладострастную осу, — честное слово!
В детстве Мартынов любил, чтоб яблоки непременно были подгнившие. Нарочно их околачивал или мял, катая ладонью о стол, а после оставлял на пару часов. И сейчас ему мучительно захотелось такого яблока. «Какие глупости в голову идут», — подумал он, приглаживая бритую на горский манер голову. Немного отросшие светлые мягкие волосы щекотали ладонь.
Мартынов вновь повернулся к зеркалу. Стекло отразило, хоть и с неизбежными искажениями, но довольно верно, очень красивого молодого человека с правильным лицом. Классические черты, чуть водянистые глаза. «Началась моя новая жизнь, — старательно подумал он. — Я — убийца. Я должен что-то почувствовать».
Однако никаких чувств не было, и в своем внешнем облике никаких перемен он тоже высмотреть не сумел. Напротив, начали представляться картины будущего, одна другой безотраднее. Смерть, черная подруга, зловещая красавица в траурной бахромчатой мантилье, обернулась казенным мурлом. Тишина, прохладные ласковые пальцы на висках, стройное пение, шум кипарисов над могилой — все это умершему; к живущим же повернут совершенно иной лик смерти: разбирательство, скучное сидение в тюремной камере, бесчисленные вопросные листы, бесчувственный часовой при входе… и так на долгие годы.
«Обманули! — хотелось крикнуть. — Где шорох кожистых крыл? Где дыхание хладное могилы? Где вся та красота, что в стихах?»
Только удушливое казенное сукно. С этим и живи.
Мартынов опустился на стул, надломившись в талии. Стал ждать — стука в дверь, прихода солдат. Глебов, наверное, уж отправился с докладом к коменданту.
Мартынов содрогнулся всем телом, подумав о том, что означает это для него лично, для Николая Соломоновича Мартынова. Убийство сделано, оно позади, оно теперь навсегда ляжетна сердце — хорошо, если не похоронит под своей тяжестью…
К Мартынову постучали:
— Николай Соломонович, вы дома?
Мартынов поднял голову. Он узнал голос — пришел их с Глебовым сосед по квартире, полковник Зельмиц, немолодой, очень заслуженный офицер, начинавший военную карьеру еще при Александре Благословенном.
— Входите, Антон Карлович.
— А я вижу — у вас свет… Что так тускло? Где Михаил Павлович? Вы собираетесь к генеральше? Моя мадам уже при полной боевой выкладке — готова, — сказал Антон Карлович, оглядывая растерянного Мартынова. Постепенно веселость покидала почтенного полковника. — Что это с вами, Николай Соломонович? Где ваша замечательная черкеска?.. Что с вами? — спросил он, вдруг мрачнея. — Что случилось?
Мартынов поглядел на него безмолвно несколько секунд, а потом глупо сказал:
— Я не хотел… Я вообще стрелять не умею… Третий раз за жизнь стрелял…
— Что? — по-птичьи вскрикнул Зельмиц.
— Лермонтов… — сказал Мартынов. — Я убил его.
— Бал, — сказал Зельмиц. — Ждут ведь.
Он зажмурился, и слезы беспомощно побежали из-под сморщенных век. Отвернувшись от Мартынова, Зельмиц выскочил из комнат и бросился прочь. Николай Соломонович слышал, как хлопнула входная дверь, как отрывисто прозвучали голоса; затем все стихло.
Мартынов пересел к окну. Воцарилась удивительная тишина. На ночное небо поднялась уже полная луна, и было светло, почти как днем. «Какой странный день, — подумал он. — Огромный. Нет ему конца, и не будет. Только в детстве, на Рождество, такое бывало. Думалось: все, отныне все пойдет теперь иначе. Стану другим, буду хорошо учиться, во всем угождать матушке, сестер лелеять… А после забывалось за суетой. Но этот день — этот не забудется».
* * *Князь Александр Васильчиков перехватил корнета Глебова уже на подходах к комендантскому дому — и мысленно поздравил себя с везением.
— Глебов! — крикнул он, подъезжая и резко останавливая коня.
Глебов замер.
— Вы? — спросил он. — Где дрожки? Я прождал больше часа… Миша кровью истекает…
— Он жив? — быстро спросил Васильчиков.
— Когда я уезжал, был жив, — сказал Глебов. — Я думал, вы уж там, с врачом и экипажем…
— Вышла задержка, — сморщился Васильчиков. — Никто ехать не хочет — погода канальская, колеса вязнут, доктора как один отказывают. Говорят — тащите на квартиру, там и посмотрим.
— Миша, — повторил Глебов. Он опустил веки, тяжело перевел дыхание, а затем поднял взгляд на Васильчикова.
