Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 1 - Юзеф Игнаций Крашевский
Такие люди, каким был Олесницкий, не родятся на камне, и не знаю, скоро ли Польша увидит второго, подобного ему. Ибо он был создан для господства над умами, а был убеждён в том, что не был предназначен ни для чего иного, шёл, поэтому, смело и гордо, ничего не боясь.
Ещё при Ягайлле, когда он восстановил против себя гуситов, ему угрожали смертью; его предостерегли, что сговорились напасть на него зимой и убить, когда он пойдёт на утреннюю мессу в собор. Он не принял это в расчёт, и как ходил с одним клириком впереди, который носил перед ним фонарь, так и потом больше никого не брал. Никто не решался на него напасть.
На епископском дворе, как я уже говорил, царило оживление и такая занятость, что минуты отдыха не имел никто, а он сам меньше всех. Утром вставал сразу на молитву, слушал святую мессу, потом сам её совершал, а едва служба кончалась, ждали уже ксендзы, спрашивали паны и сенаторы, когда смогут быть допущены.
День начинали ни с чего другого, только с церковных дел, потому что Збышек привык говорить:
— Сначала я слуга Божий и пастырь в костёле, потом только сенатор и советник.
Таким образом, ксендзы, клирики, академики, монахи теснились туда с разной нуждой и просьбами. Епископ строил, основывал, старался увеличить количество Божьих домов, и поэтому, должен был знать, где не хватало кирпичей или дерева для связывания.
Только позже сходились паны Совета, сенаторы, многочисленная семья епископа, брат, племянники, родственники, которые у него были среди краковских первых родов. Тех он был настоящим главой и вождём, а что он сказал, то лучше исполнялось, чем королевский приказ.
Меня, что был среди домашних слуг, так же как и прочих домочадцев, совсем не остерегались, как, в общем, епископ не любил и из чего-либо тайн не делал. Шёл явно напролом. Когда я, который вынес из Вильна великое почтение и любовь к нашим панам, а особенно к королю Казимиру, очутился на том дворе, на котором иначе, как с презрением, с гневом, угрозами, с пренебрежением не говорили о нём, это поразило как молнией. В моей юной голове не могло поместиться, как люди могли так открыто угрожать тому, который был паном, не боясь его мести.
В первый раз в мои уши стали попадать всякие виды упрёков в адрес Казимира. Как сильно его любили и почитали в Литве, тут равно ненавидели… а во-первых, его упрекали в том, что сердцем был с Литвой, что Литве благоволил, и прозывали его Литвином. Ксендз-епископ Збышек, хотя приводил на трон сыновей Ягайллы и помогал королеве-матери в том, чтобы они удержались на нём, теперь громко говорил, что сделал плохо, что нужно было тогда, когда Казимир сопротивлялся, когда уже Болеслава Мазовецкого объявили королём, удержать Пяста, хотя бы пришлось потерять Литву.
Я, в сердце чувствуя себя литвином, хотя тогда мало что понимал в этих делах, страдал и возмущался, слушая это.
Мне даже никогда не приходило в голову то, о чём тогда там узнал. Епископ прямо собирал около себя людей, с которыми хотел при первых съездах нападать на короля, готовился его так же изводить и вынуждать к послушанию, как покойного Ягайллу.
Вечерами я не раз слышал, что, смеясь и торжествуя, он рассказывал об этих своих победах, как Ягайлло начинал с противостояния, с угроз, с недовольства, с бунта, и как потом через несколько дней должен был покорно просить прощения и делал то, что ему приказал Збышек. Так же он обещал поступать с новым паном, жалуясь только на доносчиков, на предателей в духовной облачении, которые подстрекали к сопротивлению молодого и неопытного Казимира.
К великому ужасу я убедился, что там готовилась формальная война против короля.
Епископ уже в малых вещах раздражённый сопротивлением Казимира, угрожал, что отошлёт его назад в Литву и опрокинет трон, если он не захочет уважать прав Церкви.
Молодого короля упрекали в том, что, хоть робко, но опустевшие епископские столицы хотел заполнить по-своему. Епископ Збышек вздрагивал от одну этой мысли.
— В Польше правит не король, а Совет и духовенство! — восклицал он. — А мы, как холопская Литва, своеволия не потерпим. Пусть о том Казимир помнит.
Признаюсь, что, слушая это всё почти каждый день, я был в ужасе, и не знаю, что делалось с моим сердцем, так как оно принимало сторону короля, хотя я его почти не знал. Жаль мне было беднягу и я боялся за него.
Почти ежедневно кто-нибудь из Тенчинских, из Мелштынских, из Олесницких приносил новые обвинения против короля, новые слухи, и всё кипело, а епископ гневался.
В Кракове тогда в первое время Казимира не было, потому что он любил жить в Литве и охотиться, но, несмотря на то, что он появился в замке, ничего не изменилось. Так же громко и отчётливо наступали на него.
Короля Казимира я до сих пор мало видел, хотя лицо его с Вильна мне хорошо врезалось в память, — поэтому я был рад, когда по возращении его в Краков, Збышек, посоветовавшись со своими, однажды из собора отправился в замок, а мы тоже, как двор, пошли с ним.
С ксендзем Збышеком был старый Ян из Тенчина и Добек из Олесницы, а оттого, что он хотел показаться в замке во всём своём блеске и силе, в этот день с ним шли нарядные урядники, челядь. Он сам в торжественном епископском облачении, предшествуемый распятием, окружённый этой великолепной группой, пошёл из собора в замок, где, видно, нас ожидали.
Для того, чтобы приветствовать епископа, королевские урядники вышли прямо на переднее крыльцо, но король только в зале у порога его ждал. Панский двор был также великолепен и многочислен, а в этот день по новым одеждам было видно, что не хотел дать затмить себя.
Король Казимир, красивый мужчина с серьёзным лицом, молодой ещё, с длинными волосами, смуглой кожей, появился с уважением, но как пристало пану… Хотя он был молод, но в нём было видно величие, которое он и перед епископом не скрывал.
Ксендз Збышек тем смелей, а можно сказать, нахальней, вёл себя с королём, не много ему показывая уважения. Правда, он с детства его знал и видел в пелёнках — но сейчас он был старым, а король в рассвете лет и власти.
В другой комнате ожидала королева-мать, которая оказалась там, наверное, для того, чтобы между епископом и сыном не допустить
