Наталья Иртенина - Нестор-летописец
— Видел ли ты заплаты на рясе игумена? Я хорошо его рассмотрел. Лоскут на лоскуте. И это настоятель почитаемой обители! Любой смерд лучше одет. Такие ветхие ризы я только на огородных пугалах видал.
По соседству от телеги очутились два отрока, возрастом ненамного старше Несды — лет пятнадцати. Одеты были богато — в бархат и парчу-аксамит, с золотой и серебряной вышивкой. У того, что ростом повыше и телом покрепче, с кудрявыми волосами и пригожим лицом, вместо гривны на толстой шейной цепи висел крупный оберег-змеевик из золота.
— Зря смеешься, Георгий, — ответил он. — Вот увидишь, Феодосия прославят в святых, когда он отдаст Богу душу. На что хочешь поспорим.
— На твой меч! — весело предложил насмешник, отрок с огненно-рыжими волосами.
— Зачем тебе мой меч? У тебя и свой не хуже.
— На тот меч, который ты привез из Ростова. Согласен?
— Меч святого князя Бориса? Хитрец ты, Георгий. Нет, на эту вещь я не спорю. Она моя до самой смерти.
— Да ведь этот меч неказист, и вряд ли ты возьмешь его в битву. Для чего он тебе?
— То память о моем родиче, погибшем ради Христа, — гордо ответил обладатель змеевика. — Этот меч — мой оберег, он будет хранить меня от всякого зла. Особенно его должна бояться нечисть.
— Нечисть? Ну, это трудно проверить… О, придумал! Что если испытать его на волхвах? Волхвы могут считаться нечистью?
— М-м, не думаю. Все же они смертные.
— Но они служат языческим богам, а эти боги и есть нечисть.
— Пожалуй, ты прав… Надо испытать меч. Знаешь что… Нужно пойти на капище и поймать волхва, когда он начнет свое колдовство.
— Ага, он тебя этим колдовством по голове и шарахнет. Чего ему стоит…
— А меч на что? Вот и испытаем.
— Ну да, а вдруг не подействует?
— Подействует, — убежденно сказал хозяин змеевика. — Эй, ты!
Несда не сразу понял, что обращаются к нему.
— Эй, малый!
— Да он, кажется, глухой.
Несда повернулся к отрокам.
— Ты из Киева?
Он кивнул.
— Ты что, еще и немой? Отвечай князю, — прикрикнул на него тот, кого звали Георгием.
— Я из Киева, — послушно сказал Несда и спросил высокого: — А ты правда князь?
Князю в торжественных выездах положено быть в плаще-корзне. А у этого на плечах дружинный мятель, хотя и непростой — бархатный, обильно расшитый узорами.
— Правда. Мой отец — переяславский князь Всеволод Ярославич. А твой отец кто?
— Купец… Так это ты сын греческой принцессы Мономаховны? — Несда ощутил жгучее любопытство. — И где ты княжишь?
— Прежде в Ростове. Теперь в Смоленске.
— А я родился в Ростове, — живо поделился Несда. — Там померла моя мать. Епископ Леонтий крестит там язычников. Я помню его до сих пор, хотя был тогда в детском возрасте.
Исчерпав запас дружелюбных словес, он умолк.
Княжич Мономах пропустил все это мимо ушей и нетерпеливо спросил:
— Какое у вас тут недавно завелось капище? Про него говорят несусветные глупости.
— Да это на Лысой горе. Там ворожат полоцкие волхвы.
— А я слышал, будто туда каждую ночь прибегает в волчьем облике сам князь Всеслав, — сообщил рыжий Георгий.
— Это сказки, — заявил Мономах. — Ты, Георгий, варяг и потому веришь в подобные россказни. Все варяги легковерны.
— Давай проверим, — вспыхнул Георгий и оттого стал казаться еще более огненным.
— Ты знаешь путь туда? — спросил княжич Несду. — Проведешь нас? Но только ночью!
— Проведу, — с запинкой ответил Несда и тут же вспомнил: — Городские ворота ночью заперты.
— Ах да! — поморщился княжич. — А где находятся подземные градские дыры, ты, вестимо, не знаешь.
— Не знаю.
— Придется выйти за город на закате. Где ты будешь нас ждать?
— У Копыревских ворот. Оттуда ближе всего.
— Где такие ворота?
— Улицей направо от Жидовских.
— Договорились. Коня не бери, Георгий возьмет для тебя дружинного. Смотри, не обмани, купец!
В монастыре вдруг стало шумно и людно. Из дальнего конца обители, широко раскинувшейся на склоне холма, явилось целое шествие. Впереди шли князья Ярославичи в богатых золотошвейных корзнах с златокованой фибулой на правом плече и с меховой опушкой. У младшего Всеволода, женатого на греческой принцессе, корзно вышито на византийский манер кругами с орлами внутри. Все трое не молодые, но и не старые. Только у Изяслава, самого высокого и обильного телом, волосы, видные из-под шапки, тронуты серебром. Подле них выступали старшие сыновья — хмурый, с будто бы рубленым лицом и колючими глазами Мстислав Изяславич, статный, румяный, улыбчивый Глеб Святославич. Вокруг князей важно вышагивали бояре — киевский воевода Перенег Мстишич, тысяцкий Косняч, переяславский Никифор Жирятич по прозвищу Кыянин и черниговский Янь Вышатич. Позади всех брели трое смиренных иноков с опущенными взглядами.
Несда соскользнул с телеги и во все глаза рассматривал невиданное собрание. От келий навстречу князьям не торопясь шел монах, ничем от прочих не отличавшийся, разве что ряса на нем была еще более убогой, похожей на лохмотья. В летах он был почтенных, но годы и монашья келья не сгорбили прямую спину, не согнули широкие плечи, в которых чувствовалась былая сила. Верно, в молодости мог и дикого тура уложить ударом кулака, восхищенно подумал Несда о монахе.
За чернецом, сильно отстав, шагал Захарья. Купцу было неловко, что взгляды, направленные на монаха, достались и ему. Пытаясь стать незаметным, он заспешил в сторону, к телеге.
— Спаси вас Христос, князья земли Русской, и вас, бояре благочестивые, — негромко произнес монах, подходя ближе к собранию.
— Что же ты не спросишь, отче Феодосий, что нам напророчил Антоний? — неприветливо осведомился князь Изяслав.
Несда невольно схватил подошедшего отца за руку:
— Это игумен Феодосий!
Мономах и Георгий заторопились присоединиться к остальным.
— Что бы ни было, на все воля Божья, — кротко ответил игумен.
— Он пообещал нам поражение и погибель!
— Уста блаженного Антония не произносят ложного свидетельства, — сказал Феодосий. — Смирись, благоверный князь.
Но возмущенной душе Изяслава было не до смирения.
— Благослови нас ты, отче, — не попросил, а повелел он, — и пообещай, что будешь молиться о нашей победе над погаными половцами.
Игумен без прекословий подошел к каждому, начав с Изяслава, и перекрестил с краткой молитвой. А воеводе Яню Вышатичу с улыбкой прибавил:
— Не говорил ли я тебе, боярин, что скоро вновь увидимся?
— Говорил, отче, — улыбнулся в ответ воевода, хоть и тяжело было у него на душе из-за Антониева предсказания.
— А ты не хмурься. Помнишь, что еще говорил тебе, — верь и будь мужествен.
— Хорошо, отче, — благодарно отмолвил Янь Вышатич. — Утвердил ты меня тогда, и ныне не поколеблюсь.
Последним благословение Феодосия принял подоспевший боярин князя Всеволода варяг Симон. На его лице было странное выражение: будто смешались нераздельно счастье и несчастье.
— Что сказал тебе Антоний? — спросил Всеволод.
— Прости, князь, — с легким поклоном ответил боярин, — его слова были столь удивительны, что я не смею их повторить.
Изяслав первым пошел к воротам монастыря, где ждали отроки с конями. За ним потянулись остальные. Князь Святослав несколько раз оборачивался на игумена и чему-то улыбался.
— Он так и не пообещал, что будет молиться об их победе, — прошептал Несда. — Почему?
15
В то время, когда Захарья выезжал со своего двора в Киеве, чтобы идти в Печерскую обитель, трое Ярославичей с сыновьями и боярами уже входили в монастырские ворота. Утренняя служба едва успела кончиться, Феодосий еще не снял священническую ризу. В церковь вбежал молодой инок и стал возбужденно размахивать руками, живописуя княжье нашествие.
Феодосий отечески одернул его:
— Не маши дланями, будто скоморох на пиру. Прижми к груди и ходи всегда так, если не занят работой.
Напуганный небывалым событием монашек сложил крестообразно руки на груди, будто собрался к причастию, и замер столбом.
Игумен аккуратно снял с себя церковное облачение, сложил в ризнице, вышел из алтаря.
— Отомри! — улыбнулся он в сторону инока.
Тот поспешил следом за настоятелем и, выйдя из церкви, удрал подальше, с глаз долой.
Знатное многолюдство одних чернецов собрало посреди монастырского двора и заставило бродить без дела, как бы по достойной причине. Других, напротив, разогнало по кельям и вложило им в руки четки, а в уста — усиленную молитву от греха и соблазна. Только самые стойкие и опытные не побросали работу, да послушники не осмелились оставить назначенные им труды.
Узнав, с чем пожаловали князья, Феодосий наотрез отказался выполнить их просьбу.
