Владислав Реймонт - Последний сейм Речи Посполитой
— Мими — страшная ветреница, а Биби — ужасный разбойник! — журила она визжащих собачонок, покрывая их неистовыми поцелуями. — Вы бы сейчас не узнали Козениц! Оружия там уже больше не делают, мастерские закрыты, а хозяева мастерских разогнаны на все четыре стороны. Даже кафе Доротки больше не существует. Нет больше балов, маевок, танцевальных вечеров, потому что молодежь не показывается в нашем доме, хотя бы только для украшения!
— Наверно, слишком часто отправляли их с носом.
— Ей-богу, ни один еще не делал предложения! — уверяла она с жаром. — Дело не в том, а устроили они себе клуб и там просиживают дни и ночи, устраивают какие-то тайные собрания, какие-то заговоры, так что папе даже поставили на вид, и ему пришлось молодчиков приструнить.
— Кто это? — спросил Заремба у панны Терени, указывая на сад, где, опираясь на тросточку и поминутно делая передышку, разгуливал по тенистой аллее, пересеченной солнечными полосами, какой-то господин в белой куртке с непокрытой головой. Казачок в ливрее, с красным пледом в руках, следовал за ним шаг за шагом.
— Это камергер Рудзкий. Вы незнакомы с мужем Изы?
— Разгуливает, точно для хорошего пищеварения. — Север с любопытством оглядел камергера.
— Доктор Лафонтен говорит, что камергер страдает мнительностью. А мне кажется, что у него ноги подкашиваются, как будто он потерял копыта. Я советовала Изе, чтобы она велела его перековать, — захохотала она.
— Ничего не поможет. Видно, у него копыта содраны до самого мяса, — рассмеялся и Север, но с каким-то горьким злорадством. — Довольно пожилой господин!..
— Служил еще в «Белых раках». Папа рассказывал, — хохотала она без удержу.
— Ценный сувенир о саксонских правителях и вообще довольно оригинальный субъект.
— Но я его обожаю. Добряк, и так ко всему снисходителен. Увидите сами.
— Я уверен, что он подсыпает любовное зелье, раз вы, панны, все к нему так льнете.
Панна Тереня, поняв его намек, шепнула серьезным тоном:
— Ее ведь заставили! Она ужасно несчастна.
На уста Севера просились какие-то горькие слова, но, посмотрев на ее потемневшее личико, он сдержался и только вздохнул.
— Иза очень жалеет вас. Я все знаю, — продолжала она по-прежнему таинственным шепотом.
Сердце Севера вдруг болезненно защемило; он вскочил и, ища свою шляпу, заговорил бессвязно:
— Мне надо уйти... Скажите Изе, что я ждал... Приду завтра...
Тереня остановилась в испуге, не понимая, что с ним случилось. Но в ту же минуту вошла в гостиную Иза.
Они поздоровались молча, впиваясь друг в друга испытующим взглядом.
Панна Тереня как будто занялась приведением в порядок разбросанных нот, косясь при этом по сторонам и с трепетом ожидая каких-нибудь горячих слов или жестов, но, не выдержав молчанья, крикнула сама:
— Вы что, в молчанку играете?
И захохотала.
Иза бросила на нее благодарный взгляд и непринужденно, с обворожительной улыбкой заговорила о незначительных событиях, не заикаясь ни словом о бале. В этот день она была даже красивее, чем тогда, красивее, чем может нарисовать фантазия. Чуть заметные облачка румянца пробегали иногда по ее лицу, иногда в карих глазах вспыхивали золотые искорки, и налитые кровью губы дышали чарующим обаянием. Она прекрасно владела собой, ничем не выдавая того, как много ей стоит это притворное спокойствие. Минутами лишь глаза ее затуманивались мимолетной тенью и чуть-чуть меркла улыбка. Время от времени она бессознательно вставала и подходила к клавесину, чтобы взять несколько аккордов, или подходила к окну, но, завидев в саду мужа, возвращалась к прежнему разговору.
Север был все время настороже, точно на ночном дозоре, и внимательно следил за каждым ее словом и за каждым движением, с обязательной вежливостью отвечая на вопросы; иногда даже, чтобы словить ее улыбку, отпускал какую-нибудь остроту и пробовал расшевелить ее рассказами о военных приключениях. И достигал цели, упиваясь безмолвным триумфом. Однако ни малейшее веяние прошлого не возмутило этой притворной гармонии, ни один намек не сорвался с пылающих уст. Хотя в душе его пылал ад, он оставался перед ней таким, каким решил быть перед нею: сдержанным и в меру холодным.
Разговаривали поэтому, как люди по виду друг другу чужие и, можно бы было даже сказать, равнодушные. Обоих, однако, мучила эта бессмысленная игра, и разговор их все чаще и чаще прерывался внезапным молчаньем и длительными паузами, во время которых глаза ее метали искры, губы трепетали чем-то недосказанным, а из груди вырывались короткие, прерывистые вздохи. Север же в эти моменты не сдерживал больше своих порывов и, точно склоняясь перед ней на колени, мысленно обнимал ее безумными от тоски объятиями.
Но какой-нибудь звук — визг собачонки или голос из сада — рассеивал знойный кошмар, действительность с насмешкой смотрела им в глаза, и снова тянулся корректный разговор, и французские слова звучали складно, принужденно, галантно, пока, наконец, панна Тереня, которой это надоело, не выпалила без обиняков:
— Сидят и декламируют, точно в театре. Оui, madame! Non, monsieur! — начала она их передразнивать. — Тут улыбочка, там кокетливый взгляд, потом мах-мах веером, потом губки бантиком и нежный взгляд... Прекрасно играете, только я вам аплодировать не буду, потому что мне ваша комедия уже надоела, хуже нельзя. Биби! Мими! Аида, котьки, побегаем по саду! Ха-ха-ха! — залилась она смехом, заметив их смущение.
Иза сердито нахмурила брови, Север же встал, почувствовав себя неловко.
— Не уходи, Тереня. Настоящее еnfаnt tеrriblе!
— Мне пора... Меня ждут... Может быть, к тому же я тебе мешаю?
— Посиди еще минутку. Ко мне должна заехать графиня Камелли. Мы поедем на обед к послу, который он дает для дам и епископов в честь именин Марии Феодоровны, жены наследника. Забавные приходят ему в голову идеи!
— Вот как раз сворачивает на мост карета епископа, князя Массальского! — крикнула Тереня, высовываясь из окна на улицу. — Вся полна букетов.
— Везет их Сиверсу. Удивительно поэтическая и сентиментальная натура, обожает пение и цветы, а особенно питает слабость к розам. Вот все и стараются угождать этой слабости, — у кого только есть какой-нибудь новый сорт, спешит послать ему. Княгиня Радзивилл подарила ему великолепную коллекцию. Умилительно, не правда ли?
— И заслуживает восторга! — проговорил он, не в силах скрыть ироническую улыбку.
— Сам король выписывает для него гвоздики непосредственно из Голландии. Даже папа, — как ты знаешь, не слишком склонный расходоваться, — прислал ему из Гуры какие-то редкие экземпляры.
— Когда приезжает дядя?
— Обещал на этих днях. Все уже приготовлено к его приезду. Меня очень волнует твоя судьба, — прибавила она дружеским тоном.
— Я исполняю его желание и хочу исправить сделанные глупости, — заявил он с мнимой откровенностью и рассказал ей о своем желании вернуться в полк.
— А если не удастся, так папа придумает тебе какую-нибудь почетную должность, — уверяла она его, горячо принимая к сердцу его судьбу.
— А где сейчас находится пани кастелянша? Как ее здоровье?
— Нехорошо, — как всегда, в тоске по своему воображаемому идолу! Доктора полагают, что это обыкновенная меланхолия. Приезжает вместе с отцом.
— Смирно. Мчится сюда княжеский гонец любви! — крикнула панна Тереня.
Действительно, дверь открылась, и ливрейный лакей внес на серебряном подносе прелестный букет, письмо и шкатулку, усеянную дорогими каменьями.
Иза вскочила раздраженно, покраснев.
— Отдай назад тому, кто принес! Ступай! — крикнула она, не размышляя, и повернулась к Северу, тактично отошедшему к окну.
Тереня бросилась к ней, горячо прося ее о чем-то. Она недовольно отстранила ее и так строго посмотрела на лакея, что тот поспешил удалиться.
— У меня к тебе просьба, — голос ее звучал очень задушевно.
Север был так радостно настроен, что наперед обещал ей все, что она попросит. Просьба состояла в том, чтобы он поехал с ними завтра на пикник, за город.
— С удовольствием. А кто его устраивает? Я никого почти здесь не знаю.
— Молодежь, а главным образом фон Блюм, Теренин поклонник.
— Иза!.. Пан Север еще подумает, что это серьезно.
— И расскажу Марцину, — поддразнил он ее, — пускай смотрит за вами в оба.
— Марцина с нами не будет. Он должен ехать с королем в Понемунь.
— Тем хуже для тебя, Тереня, ибо я замещу его в качестве наблюдателя.
— А я вас ни капельки не боюсь, — засмеялась Тереня, погнавшись по гостиной за собачонкой. — Марцин поверит только мне.
Лакей доложил о приезде гетманши Ожаровской с графиней Камелли.
— Я убежала! Меня нет! Терпеть не могу слушать эту итальянскую стрекотню! Айда, собачонки! — крикнула Тереня и убежала.
Север тоже хотел идти, но Иза удержала его.
