Макс Галло - Нерон. Царство антихриста
Все было исполнено. Но Лукуста так старалась замести следы своего участия в преступлении, страшась совершить святотатство, нарушив закон Юлия, грозивший отравителям пытками, что приготовила слишком слабую дозу. И Британик, чье тело сводили судороги и сотрясали спазмы ужасного поноса, все-таки выжил, выйдя из этого испытания лишь слегка побледневшим.
— Смерть тебе, Лукуста! — кричал Нерон и снова потребовал ее к себе.
На этот раз она готовила яд под его присмотром, все ингредиенты многократно проверялись, а результат испытали на козленке. Животное умирало целых пять часов.
— Мне нужен яд, который убивает мгновенно, как удар кинжала! — чеканил Нерон, расхаживая вокруг очага, у которого колдовала Лукуста.
Она же полагала, что, напротив, нужен яд, который убивал бы медленно, как болезнь, проникающая в организм постепенно, чтобы никто не смог заподозрить, что Британика отравили.
Нерон кидался на нее, бил по лицу, пинал ногами.
— Яд убивающий мгновенно, как кинжал! — твердил император. — Делай, что тебе говорят, и убирайся!
Лукуста встряхивала свои склянки, смешивала их содержимое. Чтобы испробовать результат, привели свинью. Юлий Поллий держал брыкавшееся животное за ноги, Лукуста вливала отраву. Едва свинья проглотила ее, как тело ее напряглось, и она рухнула, выпустив изо рта розовую пену.
Ударив неподвижную тушу ногой, Нерон повернулся к Лукусте.
— Если он сдохнет так же, можешь больше ничего не бояться. Ты будешь щедро вознаграждена. Продолжай спокойно заниматься своим делом, ибо умение убивать, Лукуста, — это настоящее искусство!
Склонив голову, она покинула комнату Нерона, и тьма мгновенно поглотила ее.
Британик умер на следующий день, на пире, предваряющем торжественное облачение в мужскую тогу. Он ушел именно тогда, когда мог бы всерьез противостоять Нерону. Но несколько часов детства ему еще оставалось: он сидел за детским столом.
Как и у всех гостей, у него на голове был венок из цветов. Его сестра Октавия возлежала рядом с Агриппиной, а Нерон развалился на красных коврах. На его румяном лице было возбуждение охотника, сидевшего в засаде. Иногда он поднимал руку, приказывая музыкантам и танцорам повторить понравившийся мотив или фигуру. А его глаза пристально следили за Британиком.
Раб внес кипящий суп. Тот, кто был приставлен к Британику, чтобы пробовать его пищу, сделал глоток и разрешил подать еду своему хозяину. Британик слегка прикоснулся к кушанью и поморщился — оно было слишком горячо. Тогда раб добавил в его тарелку холодной воды и снова подал Британику. Тот сделал несколько глотков, и спазмы сжали ему горло. Он откинул голову, его тело напряглось, изо рта потекла розовая пена.
Раздались крики, гости начали вскакивать и разбегаться. Октавия и Агриппина побледнели. Обе догадались: так маскируют преступление — тот, кто пробует блюда, остается в живых. Все было задумано так, чтобы жертвой стал только один человек — Британик.
Он лежал посреди пиршественного зала, уже покинутого другими детьми. Однако большинство гостей осталось на своих местах. Они смотрели на Нерона, который лежал все в той же позе. Его лицо сияло.
Короткий жест и одно лишь слово «эпилепсия» разъяснили присутствующим, что несчастный давно был подвержен этому ужасному недугу, который и стал причиной его конца.
Император повернулся к музыкантам и движением подбородка приказал им продолжать. Танцоры вновь вышли на сцену. Рабы унесли окоченевшее тело Британика. Той же ночью оно было предано огню.
Среди немногих, присутствовавших на этой церемонии, был и я.
Я склонился над телом законного сына Клавдия еще до того, как его лицо основательно напудрили, чтобы скрыть сероватый оттенок, выдававший истинную причину смерти.
На Марсово поле, где сложили костер, внезапно обрушился сильный ливень. Он смыл пудру с мертвого лица, и показалась изуродованная ядом, почти черная кожа. Тело Британика как бы взывало к свидетелям, кричало всеми порами кожи об убийстве.
Впрочем, кто из сенаторов, всадников, судей — тех, кто знал, какие интриги и заговоры раздирают Рим, — в этом сомневался? Но никому и в голову не приходило разоблачить преступление, нарушить эту торопливую церемонию, скрытую от лишних глаз ночной мглой и грозой. Порывы ветра, хлеставшие по лицам, трепавшие одежды, казались гневом богов.
На следующий день, когда небо вновь стало безмятежно голубым, Нерон, ссылаясь на смерть Британика, призвал сенаторов сплотиться вокруг него. Они должны поддержать последнего из оставшихся в живых представителей священной генеалогической ветви, восходящей к Цезарю и Августу, вершителям человеческих судеб.
Я не спорил с Сенекой, утверждавшим, что причиной смерти Британика стала «высокая болезнь», эпилепсия, и что Нерон невиновен. Из его слов следовало, что он, Сенека, не мог быть сообщником злодеяния, да и не было никакого злодеяния. Однако я знал, как, впрочем, и весь город, что Нерон подарил Сенеке несколько домов и земельных участков, принадлежавших Британику. И мой учитель, философ-стоик, внушавший мне, что надо принимать добро и отвергать зло, вследствие этого преступления стал одним из богатейших людей Рима! При этом он по-прежнему довольствовался фигами, луковицами, оливками и водой, отказываясь от роскоши, смиренный и неприхотливый среди своего баснословного богатства.
Я питал к нему противоречивые чувства — к уважению и восхищению примешивалось разочарование. И все же я был убежден, что его действия не были продиктованы нечистыми соображениями. Им двигало стремление служить благу римлян, создать великую и славную империю, разумно вершащую судьбы людей.
Через несколько дней после смерти Британика Сенека позвал меня прогуляться по аллеям парка вокруг своей виллы. Дорогой он неоднократно поворачивался ко мне, как бы желая заговорить, но всякий раз, словно одумавшись, продолжал молчать. И, лишь когда мы уже поднимались на крыльцо дома, он схватил меня за руку и сказал:
— Судить о действиях человека можно, лишь сопоставляя их с принципами, которые им движут. Если эти принципы справедливы, то действия, каковы бы они ни были, будут справедливыми и необходимыми. Никогда не забывай, Серений: империя неделима!
ЧАСТЬ V
19Я поверил тому, что сказал мне Сенека.
Он жил теперь в императорском дворце, и я навещал его почти каждый день, под вечер.
Факелам, масляным лампам, огромным канделябрам едва удавалось слегка рассеять мрак, царивший в коридорах дворца. Он сгущался в углах обширных залов, окутывая статуи и колонны черным покрывалом. Иногда мне казалось, что в этом сумраке проскальзывала Лукуста, прижимая к груди смертоносные склянки.
В этот час Сенека обычно бывал в библиотеке один. Склонившись над столом, он писал. Его руки и свиток папируса попадали в круг света, лицо скрывал полумрак. Учитель встречал меня дружески, читал отрывки из своего трактата «О милосердии», который писал для себя, а также для сенаторов, чтобы убедить их, что Нерон с помощью таких советников, как он и Бурр, может стать «восходящей звездой», «молодым героем», «душой империи», обеспечивающей мир и справедливое правление.
Говорил Сенека и о смерти Британика.
— Если одна смерть поможет избежать множества других смертей, то она справедлива, милосердна, необходима, — повторял он, видимо, чувствуя, что мой разум отказывается это принимать.
Я искренне хотел верить учителю. Мне казалось, он уже убедил меня в том, что смерть Британика была полезна Риму, поскольку помогла избежать распада империи и гражданской войны.
Однако я знал Нерона.
По ночам он продолжал охотиться на улицах города, предаваясь этому занятию с еще большим неистовством и даже остервенением. Одевшись рабом, он заходил в притоны и харчевни. Сопровождавшие его гладиаторы грабили лавки, оскорбляли прохожих и торговцев, которые осмеливались сопротивляться.
По городу распространялся слух, что этот раб, насильник и вор был не кто иной, как император, всадники, сенаторы и даже молодые аристократы начали ему подражать. Эти шайки становились все более многочисленными.
Ночами Рим напоминал город, подвергшийся нападению неприятеля.
Я говорил об этом с Сенекой. Он оставался бесстрастен. Я возмущался. Известно ли ему, что сенатор Юлий Монтан дал отпор напавшим на него негодяям? Когда он узнал Нерона и его приятелей, то просил прощения, но его заставили покончить с собой, так как в его извинениях якобы содержались упреки!
Влюбленные парочки больше не могли безопасно прогуливаться по ночному городу, боясь нападения, которое для женщин оканчивалось, как правило, насилием, а для мужчин — побоями и грабежом.
