Нодар Думбадзе - Не бойся, мама!
– Соскучился, небось, по дому?
– Еще как! Иной раз плакать даже хочется…
– Кого бы тебе хотелось увидеть?
– Всех! Дедушку, дядю Ванечку, тетю Шуру, Або, Дадуну!
– И как же ты без них?
– А так. Как все… И потом, здесь же прекрасные люди! Ребята замечательные, и начальник наш, майор Чхартишвили, – отличный человек! Строговат, правда… Вот на днях черт меня дернул бросить окурок на пол в коридоре… Так он заставил меня два часа драить уборную… А еще до этого… Вот был случай! Ха!.. Понимаешь, во вторник, 14 августа, был день рождения Пархоменко. Мы решили отметить его в воскресенье, 19-го… Получили увольнение, поехали в Батуми. Собрали деньги, накупили всего – вина, колбасы, хлеба черного. Махнули на пляж и – давай отмечать день рождения. Здорово все получилось! Тамадой избрали меня… Когда я выпил за родителей, Пархоменко заплакал. «Дай, – говорит, – я тебя поцелую, а потом напишу матери, какой ты золотой парень!» Одним словом, выпили мы порядочно. Потом я с Щербиной затеяли борьбу. А Пархоменко схватил нас обоих, поволок к морю и трижды окунул головами в воду… Кончилось тем, что Чхартишвили собственноручно снял с нас ремни и сам же посадил на гауптвахту. Я и Щербина, словно продрогшие поросята, всю ночь льнули к спавшему безмятежно Пархоменко. Утром пришел Чхартишвили.
– Ну, как дела, орлы? – спросил он, улыбаясь.
– Отлично, товарищ майор! – ответил Щербина. – Надо было сажать нас врозь, а то ведь вместе мы и день рождения отмечали!
Чхартишвили рассмеялся, роздал нам ремни и выпихнул из гауптвахты.
– Чего же ты хочешь, он поступил с вами по-божески!
– Я и говорю: отличный он человек.
– Еще что?
– Что еще? Хватает нам и развлечений, и кино. Встречаемся с учащимися, студентами. Есть у нас библиотека, клуб. Поем, танцуем, концерты устраиваем… В свободное время, конечно. Но этого времени у нас мало… Очень мало. Мы и выспаться-то как следует не успеваем… Вот и сейчас, вместо того чтобы спать, я болтаю с тобой. Ну, хватит, спокойной ночи, Джако!
– Спокойной ночи, Авто!
Веки тяжелеют, мысли путаются… Я постепенно погружаюсь в сладкую дрему… И вдруг ночную тишину вспороли два выстрела. «Ракеты!» – мелькнуло в голове. Спустя несколько секунд все мы были на ногах.
– Никак тревога! – сказал Щербина, хватая сапоги.
– Выходи строиться! – крикнул забежавший в комнату дежурный и тотчас же умчался.
Чхартишвили, Королев и Павлов в накинутых дождевиках, с фонарями в руках были уже в коридоре. Мы выстроились в две шеренги.
– Смирно! Равнение прямо!.. Товарищ майор, застава выстроена! – доложил Зудов.
– Старшие нарядов, шаг вперед! – распорядился майор. Я и еще несколько солдат выступили вперед. Рядом со мной оказался Дзнеладзе.
– Товарищи! – начал майор. – На четвертом участке нарушена граница. В обычных условиях можно было бы действовать спокойнее. Но в такую погоду!.. Требую максимальной организованности и четкости действий! Ни одной оплошности! Объявляю ЧП! Приказываю выступить на защиту государственной границы Союза Советских Социалистических Республик! Вопросы есть?
– Нет!
– Приступайте к выполнению приказа!
«На защиту государственной границы!..» Вон оно, то необъяснимое, хватающее за сердце, наполняющее все твое существо чувством гордости, делающее тебя смелым, храбрым, бесстрашным, будоражащее кровь, найти название которому трудно. Что это? Любовь к Родине? Чувство ответственности? Верность присяге? Не знаю… Но есть в этих словах нечто такое, ради чего я, Автандил Джакели, готов умереть. Умереть без стона, без слов, умереть счастливым…
…Небо, земля и море слились в одну бесконечную кромешную тьму. Дождь льет не переставая… До четвертого участка – полтора километра… Там трое ребят. Что они смогут предпринять? Пока они дойдут до места нарушения границы, может все кончиться… Потому мы спешим. Я, Щербина, Пархоменко и Танго. Впереди – Пархоменко с собакой. Потоки воды, целые водопады низвергаются с неба, это уже не дождь, это – потоп. Наши плащи набухли водой, сапоги полны воды, мы не идем, а ползем по грязи…
К четвертому участку подходим первыми.
– Пароль! – слышим окрик. Людей не видно. На миг меня ослепляет острый, как нож, луч карманного фонаря.
– Волга! – отвечаю я и тоже зажигаю фонарь. Теперь я вижу – передо мной стоит Скворцов.
– Ответ!
– Дунай!
– В чем дело, Скворцов?
– А, черт его разбери! Следов не видно, смыло. На проволоке нашли клок шерсти, во, гляди. Видать, медведь.
– Как сказать… – говорит с сомнением Щербина. – Пархоменко, давай собаку!
– Танго, ищи! – приказывает Пархоменко, удлиняя поводок.
Танго нюхает шерсть, потом землю, вертится, скулит, бежит куда-то, возвращается, садится на задние лапы и удивленно смотрит на нас. Трудно псу. Взбесившаяся стихия словно решила поиздеваться над нами: вода так и хлещет, заливая все и вся.
– Танго, милая, ищи, ищи! След, Танго! – упрашивает Пархоменко собаку.
И вдруг Танго срывается с места и, чуть не свалив Пархоменко, устремляется в темноту. Мы – за ней.
– Отпусти, отпусти поводок! – кричу я Пархоменко.
– Куда к черту, вышел весь! – кричит он.
Танго тянет нас к холму, возвышающемуся над самой деревней. Мы бежим, не разбирая дороги, проваливаясь в ямы, падая, поднимаясь, продираясь сквозь кусты, натыкаясь на деревья. Впереди возникает тень.
– Стой! Кто идет? – спрашиваю.
– В чем дело? – отвечает Дзнеладзе.
– Танго взяла след. Следуйте за нами! Танго хрипит, вырывается…
– Пархоменко, пусти собаку!
– Уйдет, не найдешь потом! Бежим.
– Щербина, ты?
– Я!
– Где Дзнеладзе?
– Здесь я!
– Скажи ребятам, осторожней с оружием! Перестреляем, чего доброго, друг друга!
– Знаю, не маленькие! Бежим.
– Стой! Кто идет?! – слышу окрик. Это Шмидов.
– Я!
– Джакели?
– Да!
– Что за черт! Куда прет собака?
Я не отвечаю. Бежим, бежим, не разбирая дороги, проваливаясь в ямы, падая, поднимаясь, продираясь сквозь кусты, натыкаясь на деревья. Я вижу впереди широкую спину Пархоменко, чуть левее – Дзнеладзе. Лицо у него в грязи. Что это? Неужели светает? Да, да, светает! Слава богу! И дождь, кажется, слабеет! Теперь я вижу и других. Пригибаясь к земле, они, словно призраки, перебегают от дерева к дереву. Откуда-то сверху доносятся треск сучьев, приглушенные голоса. Это – ребята с верхней заставы. Присев на корточки, они кубарем скатываются вниз. Хрипят, вырываются из рук собаки.
– Пустить собак! – слышим приказ Чхартишвили. Откуда он взялся, ведь его не было с нами? Собаки мчатся вперед, к огромному буку, обкладывают его.
– Осторожно! Приготовить оружие! – приказывает майор. Сняв автоматы, мы окружаем дерево. Круг суживается. Теперь мы видим: у подножия бука зияет отверстие.
– Без приказа не подходить!
Собаки нетерпеливо повизгивают. Теперь уже нет сомнения, – это медвежья берлога.
– Убрать собак! – приказывает майор.
– Танго, ко мне!
Танго, жалобно скуля, ползет назад и ложится у ног Пархоменко.
– Медведь! – говорит Щербина, выплевывая грязь.
– Почем ты знаешь? – говорю я и тут только замечаю, что дождь уже перестал, лишь с листьев срываются крупные, с виноградину, капли.
– Товарищ майор, точно медведь! Вон след! – кричит Щербина, выходя из укрытия.
– Назад, Щербина!
Рассвело. Я хорошо вижу Чхартишвили: он стоит за деревом с пистолетом в руке. Рядом с ним – наш писатель, весь облепленный грязью, без оружия.
– Эй, Пархоменко, спроси у Танго: медведь там или кто? – спрашивает Щербина.
Кто-то громко смеется.
– Если это тот же медведь, что в прошлом году переполошил всю заставу, убить его, и весь разговор! – кричит Дзнеладзе.
– Давай, Дзнеладзе, бей! Я разрешаю! – говорит Щербина. Ребята хохочут.
– Джакели! – обращается ко мне Чхартишвили. – Ставь дымовую! Осторожно, заходи слева!
Я обошел берлогу с левой стороны, остановился метрах в семи от нее, достал из сумки дымовую шашку и спички. Чиркнул один, другой, третий раз.
– Что ты копаешься? – раздался нетерпеливый голос майора.
– Спички отсырели, товарищ майор!
– У меня сухие! – воскликнул писатель, срываясь с места.
– Назад! – крикнул майор. Он взял у писателя коробок и подошел ко мне. Я поджег шашку и швырнул в отверстие. Через несколько секунд из берлоги повалил дым. Мы приготовили оружие, насторожились.
Прошла минута, вторая, третья… Неужели в берлоге человек? Медведь бы не выдержал! Значит, человек? Человек!
Я огляделся. Застыв в напряженных позах, ребята не сводили глаз с берлоги. Прошло еще несколько минут. Ожидание становилось нестерпимым.
И вдруг из берлоги с неимоверной быстротой выкатились два коричневых клубка. Один из них, налетев на лежащий перед берлогой огромный валун, тут же упал, обливаясь кровью, раза два дернулся и застыл. Другой, смешно кувыркаясь и подвывая, подкатился и замер у моих ног.
