А. Сахаров (редактор) - Александр III
– Белград! Видно Белград!..
Он выбежал на палубу. Впереди, на крутом берегу, стоял залитый солнцем Белград. Солдаты-добровольцы пели:
– Спаси, Господи, люди Твоя, и благослови достояние Твоё, победы над сопротивныя даруя, и Твоё сохраняя Крестом Твоим жительство…
Под пение тропаря Кресту и молитвы за отечество, пароход пристал к берегу. Старик серб, седоусый и толстый, встретил партию и повёл её по крутой лестнице в город. Доставив добровольцев в дешёвую гостиницу, он сказал:
– Другове! В Белграде живут не так, как в Петербурге. У вас спят днём, а у нас ночью. У вас жизнь столичная, а у нас деревенская. У нас ложатся с курами, а у вас отправляются в гости. По ночам с песнями у нас не ходят. Я бывал в Петербурге ещё при Александре Благословенном[70]…
– И у нас это делают далеко не все, – засмеялся Клеменц. – А если и случаются уличные скандалы, то их живо прекращает полиция.
– У вас это так, у вас много полиции. У нас же полиция маленькая. Нам трудно справляться с целыми партиями вооружённых людей…
– Но ведь здесь военные. Они обязаны носить с собой оружие, – возразил Клеменц.
– Совершенно верно. Но многие из волонтёров полагают, что дисциплина для них не обязательна.
– Извините, но зачем же вы держите наших добровольцев в Белграде? Почему не отправляете их сразу же на позиции? – удивился Клеменц.
– Не знаю, как объяснить. Одни говорят, что нет телег для отправки военных снарядов, другие – что трудно выпроводить ваших добровольцев из Белграда. Я думаю, что вы, как мне кажется, человек серьёзный, могли бы повлиять в случае надобности на молодых своих товарищей.
– Вряд ли мне придётся здесь играть роль начальника, – отвечал Клеменц. – Я постараюсь как можно скорее отправиться на позиции…
– Это было бы хорошо, – покачал головой старик серб. – Но теперь, надо признаться, у нас мало порядка. Впрочем, посмотрите, сами увидите. Но если что-нибудь понадобится, я всегда к вашим услугам. Кстати, позвольте мне порекомендовать вам эту гостиницу. Кормят хорошо и недорого.
– Ну что ж, – обратился Клеменц к офицеру, когда серб ушёл, – пойдёмте в круню. Время обедать…
Они спустились в полуподвальный ресторанчик и при свете неясно горящих газовых ламп стали отыскивать свободный столик.
– Что, Дмитрий Александрович, и вы приехали сюда за веру, за братьев кровь проливать? Идите сюда! Около меня есть местечко…
Клеменц увидел сутулящегося, с седеющей бородой господина, в котором сразу узнал Глеба Ивановича Успенского[71]. Это был один из его самых любимых писателей – они познакомились и близко сошлись ещё в Париже.
– Вот-вот, присаживайтесь. Очень рад, что встретились, – приговаривал Глеб Иванович.
Заказав обед, Клеменц спросил, как чувствует себя Успенский в Белграде.
– Да как вам сказать, неразбериха какая-то. Я ещё дорогой расспрашивал волонтёров, с какой целью они едут на войну. И что же вы думаете? Один говорит, что неудачно женился, другой пострадал на службе, третий… да всех не перечтёшь. Вижу только, здесь целые толпы шатаются без дела…
– Не забывайте, Глеб Иванович, что мы в тылу армии. А тут любят тереться персонажи самого разного сорта.
– Да, да. Я только вчера встретил повара из одного петербургского ресторана. Говорит: «маркитаном буду». И, конечно, будет у какого-нибудь обжоры из провиантских чинов за веру, за братьев сербских кур да индюшек фаршировать!
Оба расхохотались.
– А эти зачем сюда прикатили? – Успенский кивнул в сторону, где сидело с полдюжины аляповато разряженных дам. – Здесь женщины в гостиницах служат за нищенское жалованье. И всегда готовы согреть вашу постель почти что даром…
Едва Клеменц с Успенским выпили по рюмке сливовицы, как в ресторан вбежал доброволец, за которым гнался разъярённый серб.
– Заступитесь, земляки! – вопил доброволец.
– Как! Русских обижают? Мы за веру, за братьев сражаться приехали! А они… – раздались крики. – К оружию!
– Чекайте! Чекайте! – не своим голосом кричал серб. – Он у меня украл из табачной лавки две пачки дюбеку[72]!
– Как! Доброволец – и вор! Изрубим его, как собаку!..
Торговца табаком и вора мигом окружила вооружённая толпа. Серб, увидев, что у добровольца из карманов торчат пачки табака и коробки с папиросами, принялся опрастывать их, совершенно забыв, что окружён разъярённой толпой. Торопливость его была столь комична, что все разразились гомерическим смехом. Клеменц впервые в жизни видел, как быстро может меняться настроение сильно возбуждённой толпы.
Заметив эту перемену, из-за стойки вышел хозяин круни и предложил обязать вора убраться из Белграда не позднее завтрашнего дня.
– Делать нечего, господа! – Из-за столика поднялся офицер в красной черкеске с восьмиконечным золотым крестом на груди. – Соберём ему денег на дорогу. И поручим полицейскому посадить его на пароход. – Он обернулся: – Господин Успенский! Вот уж нечаянная радость! Я ваш давний поклонник и читатель. Позвольте представиться. Штаб-ротмистр Кузьминский…
– Присаживайтесь, господин Кузьминский, милости просим, – отвечал Успенский. – Спасибо за добрые слова. Вы, верно, недавно с позиции?
– Да, только вчера приехал с фронта в Белград. Получил крест из рук князя Милана… Вернее сказать, короля Милана[73]… А вы, – обратился Кузьминский к Клеменцу. – Вы тоже приехали как доброволец?
– Да, и представьте, только что…
– Послушайте мой добрый совет. Здесь, в Белграде, вы будете болтаться до бесконечности. В войсках ужасная неразбериха, столица наводнена случайными людьми и авантюристами. Поезжайте в Черногорию! Они в своих горах воюют очень здорово и недавно расколошматили сильный отряд Селима-паши. Если бы я не был верен генералу Черняеву и не поклялся идти с ним до конца, я сам бы уехал туда.
– Что ж, Дмитрий Александрович! – поддержал Кузьминского Успенский. – Чем терять время здесь, в самом деле, поезжайте-ка к князю Николаю. По крайней мере, новых людей посмотрите…
В клуне все трое засиделись до первых петухов.
– Здесь только и говорят, – Успенский разлил по рюмкам сливовицу, – что дела у сербов день ото дня становятся всё хуже.
– Что ж, это верно, – согласился Кузьминский. – Генерал Черняев не раз протестовал против наступательных действий сербской армии. Куда там! Его и слушать не желали. А ведь превосходство турок в численности и особенно в вооружении подавляющее. И вот теперь наш командующий склоняется к мысли покинуть позиции на границе с Турцией и стянуть войска к Белграду.
– Но ведь остаётся надежда на помощь России?.. – полувопросительно сказал Клеменц.
– Такая надежда есть. А вы знаете, как много делают во имя освобождения балканских христианнаследник и цесаревна? Его высочество Александр Александрович у себя в Аничковом дворце даже устроил склад вещей, необходимых для сербов и добровольцев…
– Да, но это как бы частная акция цесаревича… – вставил Успенский. – А вот Александр Второй…
Кузьминский не дал ему договорить:
– Король Милан уже телеграфировал нашему императору, прося вступиться за славянство!..
6
– Благодагю вас, господа, за чувства, котогые вы желаете мне выгазить по случаю настоящих политических обстоятельств… – как всегда сильно картавя, говорил император, обращаясь к московскому дворянскому и городскому обществу. – Вам уже должно быть известно, что Тугция покогилась моим тгебованиям о немедленном заключении пегемигия, чтобы положить конец бесполезной гезне в Сегбии и Чегногогии…
Георгиевский зал Кремлёвского дворца был заполнен публикой в блистающих орденами мундирах, среди которых скромным пятном выделялась визитка Ивана Сергеевича Аксакова. В первом ряду восседал бессменный московский генерал-губернатор князь Владимир Андреевич Долгоруков, уже хлопотавший о создании в первопрестольной отделений Красного Креста для приёма раненых добровольцев из Сербии и Черногории.
– Чегногогцы, – продолжал в благоговейной тишине Александр Николаевич, – показали себя в этой негавной богбе, как всегда, гегоями. К сожалению, нельзя того же сказать пго сегбов, несмотгя на пгисутствие в их гядах наших добговольцев, из коих многие поплатились кговью за славянское дело…
Длиннолицый, с мешочками под глазами, похожий на дворецкого из хорошего дома, министр государственных имуществ Пётр Александрович Валуев, жёлчный и недовольный тем, что к его политической аргументации перестали прислушиваться, мрачно размышлял, слушая государя:
«Неужли император решится из-за подданных султана объявить Порте войну и принести в жертву, быть может, пятьдесят тысяч русских солдат? Неужли московские славяне одержат верх и во имя славян немосковских пустят Россию в обратный ход? От Гостомысла к Петру мы шли в гору. От Петра до славян базарного образца – по горе. А от этих славян – вниз, под гору. Дай-то Бог, чтобы я ошибся…»
