Всеволод Соловьев - Капитан гренадерской роты
— Ничего! Мне что-то не по себе, — рассеянно ответил он.
— В таком случае, ведь, нужно посоветоваться с доктором, — заметил Миних.
— Нет, не нужно, я не болен, может быть, устал сегодня в манеже: много ездил!
С этими словами Бирон направился в свои покои. Но он еще обернулся на пороге и сказал Миниху:
— Приезжайте, граф, вечером: много дел скопляется, поговорить нужно.
Миних сказал, что приедет, а сам подумал, что в таком случае исполнение его плана запоздает часа на два.
«Но больше чем на два часа ты от меня не ускользнешь», — закончил он свою мысль.
Скоро во дворце стало темно: все разъехались.
Бирон не выходил из кабинета. Он то принимался читать лежащие на его письменном столе бумаги, то бросал их и нервно ходил по комнате. Тоска давила его все больше и больше и, наконец, дошла до того, что почувствовал себя самым несчастным человеком и не знал, отчего так несчастлив, не знал, что такое творится с ним. Что это: болезнь приближается страшная, или беда подходит?
Но он не в силах был решать эти вопросы, он просто, наконец, перестал думать. Мысли путались, находило полузабытье какое-то странное.
В этом полузабытьи он встретил вернувшегося по его зову Миниха. Он пробовал говорить с ним о делах; но фельдмаршал с изумлением замечал в нем необыкновенную рассеянность.
Вслед за отъездом Миниха Бирону подали какой-то пакет с надписью по-немецки. Он развернул его и прочел.
Это было письмо от Липмана, банкира-еврея, который когда-то ссужал Бирона деньгами и которому в последние годы герцог Курляндский сильно протежировал.
Липман извещал его светлость, что затевается нечто недоброе, что герцогу необходимо принять меры. Просил его назначить ему аудиенцию, говорил, что он явится с другим своим товарищем, Биленбахом, и на словах передадут все, что знают…
Бирон прочел это письмо и даже его не понял. Перечел еще раз.
«Что такое? — подумал он. — Нужно послать за ними сейчас же! Нужно узнать!»
Рука его уже протянулась к колокольчику, но он не позвонил. Письмо упало на ковер. Герцог опустил голову на руки и забылся.
А в это время Миних, вернувшись к себе, велел позвать своего первого адъютанта, подполковника Манштейна.
Манштейн застал фельдмаршала в туфлях и халате, совсем готовым идти в спальню.
— Что прикажете, ваше сиятельство? — спросил он.
— Вот что, мой милый, — ответил Миних. — Никуда не уезжайте, останьтесь эту ночь у меня, вы мне понадобитесь очень рано. Я велю вам приготовить постель, ложитесь сейчас и постарайтесь скорее заснуть; я вас разбужу, когда надо будет.
Манштейн изумленно взглянул на фельдмаршала, но тот так ничего и не пояснил ему и пошел в спальню…
Миних снял с себя халат и туфли, лег на постель, прикрылся одеялом и стал думать.
Ему казалось, что он лежит в походной палатке, что через несколько часов ему предстоит генеральное сражение, что перед ним неприятельская армия, которую победить нужно.
И, действительно, он готовился к генеральному сражению, но ему предстояла битва, не похожая на те, в которых он одерживал свои блестящие победы, ему предстояла битва один на один с могущественным неприятелем, битва не при громе пушек, а в глубокой тишине морозной зимней ночи. От этой битвы зависели не только судьба его, но даже судьба целого русского государства.
Но мысли начинают путаться, берет дремота, глаза сами собою смыкаются.
Миних вскочил с постели, снова надел халат и туфли и начал ходить по комнате.
«Нет, этак заснешь!» — думал он. Взглянул на часы: уже скоро два часа. Он снова снял халат и начал одеваться. Вот он уж готов. Он кликнул своего камердинера, велел поскорее заложить карету, да тихо, не будить никого, и чтоб кучер дожидался во дворе.
Камердинер вышел, а Миних отправился будить Манштейна.
Манштейн сладко спал, забывши все любопытство, возбужденное в нем непонятным поступком фельдмаршала. Но вот он проснулся, протер глаза и увидел перед собою Миниха в полной парадной Преображенской форме.
— Одевайтесь скорее, — сказал Миних. — Нам пора ехать.
— Куда ехать? — спросил Манштейн.
— В Зимний дворец, а оттуда в Летний!
Глаза Манштейна широко раскрылись: он начинал понимать в чем дело.
— Я думаю, что могу на вас положиться, — проговорил фельдмаршал, протягивая ему руку. — Ведь, вы готовы идти со мною?
— Еще бы! — с нервной дрожью сказал Манштейн. — Куда угодно, на какие угодно опасности.
— Вы понимаете, в чем дело?
— Понимаю, ваше сиятельство! Вы можете на меня положиться.
— Благодарю вас. Впрочем, я и так в вас уверен.
Через несколько минут с заднего двора дома Миниха выехала карета и быстро помчалась по направлению к Зимнему дворцу.
На петербургских улицах стояла глубокая тишина: все спало мертвым сном, только кое-где за воротами лаяли собаки, только, покачиваясь со стороны на сторону, разводя руками и о чем — то рассуждая сама с собою, через улицу плелась жалкая, отрепанная фигура пьяного мастерового.
Быстро мчавшаяся карета чуть было не наехала на эту фигуру. Пьяный мастеровой, однако, во время отшатнулся, повалился на снег и долго бессмысленно глядел на удалявшуюся карету. Он не понимал, что это такое промчалось, да и где же ему было понять? Если б не только пьяный мастеровой, но и весь Петербург проснулся и увидел эту карету, то и тогда бы никто не понял, как много она значит.
Эта карета приснилась только метавшемуся в тревожном, сне регенту Российской Империи, да и то приснилась в виде чего-то огромного, бесформенного, ужасного, несущегося на него со сверхъестественной силой и готового раздавить его.
XIКарета объехала Зимний дворец кругом и остановилась у заднего подъезда. Здесь было все пусто; только сторож дремал, закутавшись в тулуп. Он даже не слыхал, как подъехала карета и не окликнул входивших на крыльцо Миниха и Манштейна.
Они поднялись по темной лестнице, отворили какую-то дверь.
— Кто там? — услышали они из соседней комнаты, но ничего не отвечали. К ним вышла заспанная служанка и, увидя их, вскрикнула.
— Не кричи! Не кричи! — сказал Миних. — Ничего не случилось! Поди поскорей и разбуди фрейлину, госпожу Менгден.
— Да как же вы прошли? Ведь, здесь… здесь гардеробная принцессы! — шептала изумленная и испуганная служанка.
— Поди и разбуди госпожу Менгден! — строго повторил Миних.
Служанка удалилась, не смея ослушаться генерала.
Юлиана не заставила себя долго ждать.
Она появилась в пеньюаре, не причесанная, но с блестящими, вовсе не заспанными глазами.
Она, очевидно, еще не ложилась и дожидалась.
— Ну что… что? — обратилась она к Миниху. — Ведь, ничего дурного? Нет?
— Ничего дурного. Надо разбудить принцессу, мне необходимо увидеться с нею, я буду дожидаться здесь…
— Хорошо, сейчас!
Юлиана быстро скрылась.
Не прошло и пяти минут, как она вернулась снова и пригласила Миниха следовать за нею.
Манштейн остался в гардеробной.
Миних прошел две комнаты и увидел перед собою принцессу.
Маленькая лампочка тускло освещала большую комнату; но все же и в этом полумраке можно было заметить, как бледна и как трепещет Анна Леопольдовна.
— Неужели вы решились? Неужели сейчас все должно быть? — дрожащим голосом спросила она, подавая руку Миниху.
— Да, сейчас, сейчас, или никогда! — твердо проговорил он. — Теперь отступать невозможно. Вы должны решиться, перестать колебаться, перестать бояться: все благополучно кончится, даю вам в этом слово.
— Я решилась, — прошептала принцесса. — Чего же вы от меня требуете?
— Надо объявить офицерам и солдатам, а затем необходимо, чтобы вы ехали со мною в Летний дворец. Моя карета здесь дожидается.
— Мне… с вами ехать? — в ужасе всплеснула руками Анна Леопольдовна. — Нет, граф, ни за что! Делайте, что хотите, но я… я не поеду! Это свыше сил моих!
Краска раздражения вспыхнула на щеках Миниха, но он удержался.
— Хорошо… пожалуй… и без этого обойтись можно. Только здесь-то, перед офицерами, вы должны выказать твердость. Обещаетесь ли вы мне в этом?
— Да, обещаюсь! — сказала Анна Леопольдовна, прислонившись к спинке высокого кресла. Ее ноги дрожали.
Миних вышел к Манштейну и приказал ему позвать к принцессе, этим же задним ходом, всех караульных офицеров.
Сделав это распоряжение, он снова вернулся к Анне Леопольдовне и всячески старался ободрить ее.
Когда офицеры, изумленные и еще не понимавшие в чем дело, показались на пороге комнаты, принцесса совершенно овладела собой.
Она сделала несколько шагов вперед и грациозно поклонилась вошедшим.
— Я призвала вас, господа, — обратилась она к ним дрогнувшим, но громким голосом, — чтобы просить вашей помощи. Вы знаете мое расположение ко всем вам, ко всему войску. Я, кажется, никогда не подавала вам повода быть недовольными мною?
