Юлиан Семенов - Испанский вариант
Штирлиц знал болезненное самолюбие Хагена, и он умел бить в точку, когда имел с ним дело.
— Помню, — ответил тот, — а что?
— Ничего. Ровным счетом ничего. Поступили сигналы, что он в последнее время много пьет — всего навсего. Я замотался со своими делами, а если у вас есть время и возможность — поглядите за ним. А потом посидим над его делом — вместе. Нет?
Партайгеноссе Лерст!
Проведенная мною работа дает возможность обратить Ваше внимание на подполковника В. Манцера. Несдержанность в разговорах и частые пьянки заставляют меня просить вашей санкции на установление наружного наблюдения за указанным выше военнослужащим.
Хайль Гитлер!
Ваш Хаген.
Штирлиц посмотрел эту записку перед тем, как Хаген решил нести ее Лерсту.
— Разумно, — сказал он. — Очень разумно. Проверка никогда еще и никому не мешала. Правда, Лерст может спросить о фактах. У вас их нет, кроме моих сигналов. Могли бы, кстати, указать, что я вам подал идею. Ладно, ладно, не дуйтесь… Я щедрый. Мне эти игры уже порядком надоели… Не окажитесь только слишком ретивым — это так же плохо, как быть тюрей.
Он умел говорить с людьми, этот Штирлиц. Он играл партию точно и беспроигрышно.
Хаген, как и рассчитывал Штирлиц, решил продолжить свои наблюдения, не подключая аппарат местного гестапо. Этого только и надо было Штирлицу. Ему надо было оставить Манцера без наблюдения еще две-три недели.
Военно-экономические мероприятия можно сохранить в тайне созданием видимости производства обычного военного имущества. Планы производства на случай войны нужно будет доводить только до офицеров военной экономики. Они будут подсудны военному трибуналу за разглашение военной тайны.
Из памятной записки «И.-Г. Фарбениндустри»
«Милитаризация экономики» от марта 1935 г.
«Вольфу. Санкционируем операцию с летчиком. Центр».
Бургос, 1938, 5 августа
…Вода в бассейне была то голубой, то зеленой, и в этой сине-зеленой воде плавали Мэри Пейдж и Пальма.
— А голова совсем не болит, милый? Я не могу спокойно видеть этот твой шрам. Или же все болит?
— Разваливается, когда я не встречаю тебя больше двух дней.
— Славу богу, что ты не сказал: «Разваливается, как только я тебя вижу».
— Эти слова — удел супружества, а мы с тобой свободны в любви, как парламентарии.
— Ненавижу слово «супружество».
Пальма засмеялся:
— Что, опошлили идею?
Вокруг них плавали люди, видимо, все добрые знакомые Яна, потому что он перешучивался почти с каждым и ловил завистливые взгляды: женщины здесь, особенно такие, как Мэри, были в редкость.
— Где мы будем сегодня вечером? — спросила Мэри.
— Я живу на первом этаже, и занавески у меня тюлевые, а испанские дети ужасно любопытны. А я тебя так долго не видел: целых восемь часов. Поэтому у детей будет достаточно пищи для любопытства.
— А я живу на втором этаже, гардины тежелые, темные, барские. Мне жаль бедных испанских детей, мы лишаем их пищи для любопытства.
— До вечера.
— Я жду тебя. Ты сейчас далеко?
— Нет. Недалеко. В пределах Испании…
…Пальма остановил машину около входа в бар и в дверях замешкался, столкнувшись лицом к лицу с толстым человеком, судя по костюму и перстням — торговцем.
В дальнем углу сидел Вольф, одетый, как и Ян, в полувоенную форму иностранных журналистов при штабе Франко. На левом нагрудном кармане был прикреплен черный металлический значок: «Военный корреспондент».
За столиком, рядом с Вольфом, сидел подполковник из «Кондора» — Вилли Манцер.
— Хэлло, Вилли, — сказал Пальма. — Хэлло, сэр, — кивнул он Вольфу. — Послушайте, Вилли, — весело спросил Ян, — вашего папу зовут Густав? Густав Адольф Манцер?
— Именно так зовут моего папу, — ответил летчик и хотел было выпить коньяк.
Ян остановил его руку:
— Ваш папа деранул в Швейцарию.
— Тише, — сказал Вольф, — тише, коллега… Вы подведете парня. Я не решался ему об этом сказать.
— Что? Что! Что?! — спросил Вилли, сразу же переходя на шепот.
— Ваш папа владел парфюмерным магазином во Франкфурте-на-Майне?
— Да.
— Мне только что прислали швейцарские газеты — мы их получаем через Лондон. Вот смотрите. Ваши из гестапо, видимо, получат их завтра.
Вилли развернул газету «Бернские новости». На второй полосе был напечатан портрет его отца. Сверху крупным шрифтом набрано: «Я не хочу нацизма, я хочу свободы». Манцер два раза прочитал статью, потом протер глаза и сказал:
— Бред какой-то!
— А при чем здесь вы? — удивился Ян. — Папа сбежал, ну и черт с ним. Вы воюете, вы делаете свое благородное дело.
— За такого папу, — сказал Вольф, — с этого славного немецкого парня сдерут кожу. Вы не знаете, как это делается у него на родине.
— А если я сейчас пойду и заявлю первым? — спросил Вилли.
— По-моему, это будет очень правильно, — сказал Ян, — и по-рыцарски.
— Вас с первым же самолетом отправят в Берлин, — сказал Вольф. — А там — в концлагерь.
— Вы думаете? — спросил Вилли растерянно.
— А вы? — спросил Вольф.
— Да ну, какая ерунда! — сказал Ян.
— Нет, не ерунда, — сказал Вилли.
— Пропуск на аэродром у вас есть? — спросил Вольф.
— Чего ему не хватало дома?! — бормотал Вилли. — Это все бабы! После того как умерла мама, он совсем спятил! Я так и знал, что он выкинет какую-нибудь гадость! Это же конец мне! Конец!
— Пропуск у вас на аэродром есть? — повторил Вольф.
— Я не долечу до Франции.
— Долетите до Мадрида.
— Там красные.
— С новым самолетом вас примут красные, белые и зеленые.
— Они собьют меня, когда я буду подлетать к Мадриду. Высоко в небе с нашими скоростями они меня не достанут, а когда я пойду на посадку, они пристрелят меня.
— Значит, пропуск у вас есть? — еще раз спросил Вольф. — И вы можете вылететь сразу?
— Это трудно, но выхода другого нет, наверное.
— Протащите меня с собой на аэродром, — сказал Вольф, — моим американским читателям будет интересно прочесть этот скандальный репортаж, а потом я вас сведу с папой в Швейцарии. — И он открыл свою папку — там лежала ракетница. — Здесь красная ракета, с ней мы с вами сядем в Мадриде.
— А может быть, я дотяну до Франции?
— Вряд ли, — сказал Вальтер.
— Почему? В общем-то можно, — сказал Ян, — хотя рискованно: все решают метры.
Вольф поднялся и сказал:
— Сейчас я вернусь.
— Куда он? — нервно спросил Вилли.
— А черт его знает.
— Чей он?
— Американец. Набит деньгами, с ним не соскучитесь…
Вольф вышел из бара и подошел к газетному киоску. Он купил все английские и французские газеты. Никаких сообщений о сбежавшем Манцере-отце не было. Ожидая сдачи, Вольф яростно почесал затылок, и это увидел сидевший в машине Штирлиц.
Вольф вернулся в бар, подсел к столику и бросил на стол газеты.
— Пока все спокойно, — сказал он, — может быть, эта газета сюда и не дойдет.
— Все равно они узнают, — сказал Вилли. — Не сейчас — так ночью, не ночью — так утром.
— Э, ерунда, — сказал Ян, — я готов за вас поручиться перед Рихтгофеном.
— При чем тут Рихтгофен?! Все будут решать Лерст, Штирлиц или Хаген.
В бар вошел Штирлиц, и Вольф заметил, как Манцер весь сжался.
Штирлиц подошел к их столику, пожал руку Пальма, сухо поклонился Вольфу и подчеркнуто доброжелательно похлопал по плечу Манцера.
— У вас сегодня нет вылета, браток? — мимоходом спросил он.
— Нет, — ответил Манцер, — а что?
— Да ничего, просто я интересуюсь. Пожалуйста, загляните ко мне после обеда. Ладно? Я буду ждать вас к трем часам…
— В посольстве? — тихо спросил Манцер.
— Нет. Ждите меня на аэродроме… Сегодня, кстати, когда уходят транспортные «юнкерсы» в Берлин?
— В шесть часов, — еще тише ответил Манцер. — Или в семь, я забыл… А в чем дело?
— Да ни в чем, — ответил Штирлиц, не глядя на Манцера. — Просто хочу с вами поболтать кое о чем… Чисто дружески.
Штирлиц сел за соседний столик и крикнул официанту:
— Марискос, пожалуйста, и бутылку тинто!
— У вас есть машина? — спросил Манцер.
— Есть, — ответил Вольф. — У меня есть.
— Поехали.
Ян заказал себе коньяку, неторопливо выпил его, взял под мышку газеты, зашел в туалет, сжег там единственный экземпляр «Бернских новостей», а пепел бросил в унитаз.
Гейдриху. Весьма срочно. На ваш запрос сообщаю, что в день перед побегом Манцера на секретном экземпляре «мессершмитта» он был замечен в баре «Неаполь» в обществе Пальма и неизвестного англоговорящего журналиста… Прошу вашей санкции на повальный обыск всех английских и американских журналистов при штабе Франко. Прошу вас также разрешить вербовку Пальма. Поскольку он чудом остался жив после «мероприятия» под Уэской и не сбежал в Англию, его можно сломить.
