Юлиан Семенов - Испанский вариант

— Я понимаю ваше горе, — сказал он, усаживая женщину в кресло возле камина. — В наше время ваш стоицизм был правилом, ныне, в век прагматизма, это исключение — тем приятнее мне помочь вам… Кофе?

— Спасибо.

— Можно спросить чаю… Говорят, правда, что он портит цвет лица.

— Сейчас хорошая косметика.

— Вы сохраняете чувство юмора. Господин Петерис просил меня принять участие в вашей судьбе…

— В судьбе моего друга.

— Мисс Пейдж, вы англичанка?

— По паспорту я латышка… Моя мать — англичанка.

— Видимо, кровь сильнее паспорта?

— Генерал, в госпитале умирает мой друг.

— Не считайте медлительностью внешние ее проявления. Я могу договориться о вашей поездке в Бургос сегодня же. Петерис объяснил вам, кто я?

— Нет. Он просто сказал, что вы можете помочь мне.

— Напрасно он играет в детскую конспирацию. Я из контрразведки империи, мисс Пейдж. У меня корыстный интерес к вашему больному другу. Я хочу, чтобы мой интерес, корыстный, и ваш, бескорыстный, совпали.

— Вы предлагаете мне шпионить?

Гортон отрицательно покачал головой:

— Нет. Я предлагаю вам охранять вашего друга. Если, конечно, он выкарабкается из этой передряги. Говорят состояние у него тяжелое.

— Он выкарабкается.

— Вы его хорошо знаете?

— Именно поэтому я и убеждена в том, что он выкарабкается.

Гортон улыбнулся:

— Он чувствует, как вы постоянно молитесь о нем.

— Я атеистка.

— Можно молиться и не веруя. Как правило, большинство людей обращается к богу в минуты трудностей: в дни счастья мы забываем о нем.

— Я актриса, генерал…

— Разве у актрис не бывает трудностей?

— Я говорю о другом. Я не умею охранять. Я умею петь, и то довольно плохо…

— Охранять любимого надо от друзей — всего лишь. От врагов мы вам поможем сохранить его.

— Почему латыш пользуется таким вниманием британской контрразведки, генерал?

— Я объясню, если услышу ваше согласие помочь мне.

— Вам или той службе, которую вы представляете?

— Я не разделяю два эти понятия, мисс Пейдж. И я, и моя служба отдали себя делу охраны империи от посягательств извне — отныне и навечно.

— Не думала, что разведчики так сентиментальны…

— Я контрразведчик, мисс Пейдж. А мы сентиментальны куда больше, чем вам думается. Во имя империи мы должны положить на заклание друга, если он окажется врагом; враг может сделаться братом, если он оказал помощь Острову — при этом мы сделаны из такого же человеческого материала, как и все остальные.

Неслышная горничная принесла две чашки чаю. Гортон подвинул Мэри сахарницу и спросил:

— С лимоном?

Бургос, 1938, апрель

Лерсту. Совершенно секретно, напечатано в 2 экз.

После выхода Пальма из госпиталя «Санта крус» агентурная и оперативная разработка серьезно затруднилась в связи с присутствием в Бургосе его любовницы Мэри Пейдж. Все время они проводят вместе. Два раза мне удалось выехать с ним на рыбалку, но на какие-либо откровенные разговоры он не идет, подчеркивая свою приверженность идеологии фюрера, сохраняя при этом определенные сомнения по поводу жестокости нашей внутренней политики. Данные телефонных прослушиваний и наружного наблюдения никаких результатов не дали. Можно также с уверенностью сказать, что никаких компрометирующих контактов он не имеет. Ни с кем из подозрительных или неизвестных лиц не встречался. Прошу санкционировать продолжение работы с Пальма. В случае, если вы санкционируете продолжение работы, прошу разрешить завтра выезд вместе с ним за город на лов форели.

Штурмбанфюрер Штирлиц.

Штирлиц, Вольф и Ян — со шрамом на лбу, бледный еще после недавнего ранения (новый, 1938 год он встречал в госпитале) — сидели в сосновом, напоенном запахом смолы лесу так, чтобы видеть всех, кто мог подойти к реке, а их чтобы никто заметить не мог: лес был молодой, саженый, частый. В сумках у Штирлица и Пальма уже лежало по несколько маленьких форелей. Покусывая травку, Вольф говорил:

— Нужны либо технические данные нового «мессершмитта», либо, что еще лучше, сам самолет. Это просит Москва. После того как Ян провалил Вельтена, фашисты поняли, что пришло время испытывать свою новую технику, а не жульничать с продажей чужого старья… А новая техника у них, говорят, весьма серьезная.

— Надо покупать кого-то из летчиков, — сказал Пальма.

Штирлиц покачал головой:

— Мне поручено следить за летчиками. Лерст «отдал» мне весь легион «Кондор».

— Между прочим, он резидент гестапо только по Испании или по Португалии тоже? — спросил Вольф.

— Нет, вопрос с Португалией еще не решен. Я бы сообщил по своим каналам. Летчика нам купить не удастся. Здесь отборный состав.

— Что ты предлагаешь? — спросил Вольф.

— Охрана аэродрома не так чтобы очень сильна… — заметил Штирлиц.

— Ты имеешь в виду наш десант?

— Да.

— Ну а колеблющихся, — Ян продолжал свое, — среди летчиков нет?

— Я таких не знаю, — ответил Штирлиц, — если обнаружится такой колеблющийся, он будет немедленно увезен в Германию, а там его будут лечить от колебаний в концлагере.

— А если нам попробовать создать колеблющегося? — предложил Ян.

— Это интересно, — сказал Вольф.

— Хотя очень рискованно, — добавил Штирлиц.

— Но мы же здесь занимаемся не классическим балетом, — сказал Ян.

— Кстати, о балете, — сказал Вольф, передавая Яну плоскую маленькую коробочку, похожую на жевательную резинку. — Это новая шифровальная таблица. На всякий случай… Если тебе придется связываться с центром непосредственно — выйдешь своим шифром.

Ян сунул таблицу в карман.

— Нет, — улыбнулся Штирлиц, — так дело не пойдет. Сделай себе какой-нибудь тайник, хотя при обыске это мало спасает.

— Ладно, — поморщился Ян, — как это у вас говорят, «кривая вывезет»? Юстас, а помнишь того летчика, который болтал о «мессере» на приеме?

— Это было еще до твоего ранения?

— Конечно.

— У тебя хорошая память…

— Журналистская, — скромно ответил Ян, — а вообще чаще хвали меня — я это люблю… Что из себя представляет этот Манцер?

— Подонок. Есть такая категория людей — «сильные подонки».

— Я сейчас попробую, — сказал Ян, — нарисовать вам его психологический портрет. Если вы согласитесь со мной — тогда мы, можно считать, выиграли партию…

— Рисуй, — согласился Вольф.

— Юстас говорит — «сильный подонок». Это хорошо, что он сильный подонок. Такие разваливаются еще скорее, чем подонки обыкновенные. Сильный, чувствуя, что он теряет — а сильному всегда есть что терять, — пойдет на любое предательство, лишь бы сохранить те блага, которых он добился силой.

Штирлиц лег на теплую землю, поросшую густой травой, и закинул руки за голову.

— Продолжай, — сказал он. — Твое предложение любопытно. Только сделай сноску на то, что я превратил Манцера в своего друга — он стал осведомителем СД. После того приема у Кессельринга.

— Он легко пошел на это? — спросил Вольф.

— Как дитя.

— Тем более я прав, — сказал Ян. — Офицерский корпус, кодекс чести, нелюбовь армии к СС — он имел право послать тебя в задницу. И Рихтгофен поддержал бы его. Значит, либо он ищет приключений и ему льстит возможность узнать то, что не дано знать другим, либо он чем-то скомпрометирован — сильнее, чем той трепотней на приеме.

— Это все? — спросил Штирлиц, не поднимаясь с земли. — Если все, тогда твой психологический портрет неполон. Он еще может быть истым наци, убежденным наци, поэтому он так легко дал согласие быть другом СД. Эту возможность ты отвергаешь?

— Но ты же сам слышал, как он говорил о рейхе: «Налоги выжимают скорости».

— Это ерунда, — заметил Вольф. — Он говорил правду. Он из их элиты, ему можно говорить правду, и даже подшучивать над рейхом ему дозволено.

— В отношении элиты сложнее, — сказал Штирлиц. — Его отец коммерсант, связанный с иностранными фирмами. Таких в рейхе не любят…

— Вот ты и ответил за меня, — улыбнулся Ян, — ты сам не заметил, как дал ответ вместо меня.

— Наверное, все-таки заметил, — сказал Вольф. — Юстас человек зоркий.

— Ну хорошо, — как бы продолжая рассуждать сам с собой, сказал Штирлиц, — ну, допустим, мы раскопаем что-либо на папу Манцера… А как себя поведет сын?

— Апостолы и те отрекались, а этот — отнюдь не апостол, — сказал Вольф.

— Я смогу через моих швейцарских коллег-газетчиков организовать кое-что для Манцера, — сказал Ян.

Штирлиц поднялся с земли, потянулся и предложил:

— Ладно, пошли ловить рыбу, сейчас будет хороший жор, солнце садится.

…Вернувшись с рыбалки, Штирлиц заглянул к Хагену и сказал ему:

— Послушайте, приятель, я давно хотел спросить: помните, на приеме у Кессельринга я зацепил болтуна-летчика? Я вам еще тогда показал его и попросил обратить внимание. Помните? Манцер.