Артамонов Иванович - КУДЕЯР
Даниил тяжело вздохнул.
— На всё воля Божья. Государь мал и несмышлен, отсюда и все наши беды. Денно и нощно молю я Господа Бога в прощении наших прегрешений, чтобы послал он мир на землю Русскую.
Уклончивый ответ был не по душе Бельскому.
— Многие большие люди на Москве недовольны правлением Шуйских.
Митрополит вопросительно глянул на собеседника.
Тот говорил уверенно, в такт словам покачивал ногой, затянутой в сафьяновый сапог. Холёные пальцы, унизанные перстнями, спокойно лежали на подлокотниках кресла.
— Кто-многие?
— Окольничий Михаиле Тучков, князь Пётр Щенятев[31], дьяк Фёдор Мишурин и другие.
«Что изменится оттого, что вместо Шуйских у власти будут Бельские? Боярская смута как была, так и останется, — уныло размышлял первосвятитель. — Чего хочет от меня воевода? Выступишь заодно с Бельскими против Шуйских, а ну как дело не сладится? Не миновать тогда беды. Шуйские и так на меня косо поглядывают».
— Чего же ты хочешь, Иван Фёдорович?
— Хочу, чтобы за верную службу государем были пожалованы боярством князь[32] Юрий Михайлович Булгаков, а воевода Иван Иванович Хабаров — окольничеством.
«Князь хочет увеличить число своих людей в Боярской думе. Что ж, я противиться не стану. Может, тем самым мы хоть чуточку укротим Шуйских».
— Я не против, Иван Фёдорович, только вот жалует государь, а он ныне под влиянием Шуйских.
— Если мы с тобою, святой отец, сумеем убедить в том государя, то он может и не послушать советов Шуйских.
Даниил слегка склонил голову.
В тот же день Иван Бельский переговорил о задуманном деле с Михаилом Васильевичем Тучковым и дьяком Фёдором Мишуриным.
Великий князь, сопровождаемый братьями Шуйскими и дворецким Иваном Ивановичем Кубенским, возвращался с богомолья. Дворецкий был так велик, что его ноги чуть не волочились по земле, когда он ехал на лошади. Хотя Иван Иванович был троюродным братом юного великого князя (его отец Иван Семёнович был женат на дочери князя Андрея Васильевича Углицкого-брата Василия Ивановича), особой близости между ними не было. Вот и сейчас дворецкий ехал позади всех, подрёмывая после сытной трапезы. Внимание Вани привлёк разговор братьев Шуйских.
— Ну как тебе старец Иоасаф поглянулся? — Василий Васильевич словно копна сидел на лошади, кряжистый, рыхлый, закутанный в бобровую шубу.
— Игумен поглянулся мне, уж так был с нами любезен, всем норовил угодить — и едой, и постелью, и умной беседой.
— Такой ушицы из стерляди нигде я не пробовал, Василий Васильевич почмокал губами, — хлебосолен Иоасаф, любезен, только вот все лебезят, когда им что то надобно, а как станет Иоасаф митрополитом[33], так по-другому запеть может.
«Разве митрополит Даниил умер? К чему другого митрополита искать?» — подумал Ваня.
— Отец Иоасаф не только тем хорош, что любезен да хлебосолен, видел сам, какой порядок во всей Троицкой обители. На вид игумен добр, а дело с монахов требует.
— Это-то и опасно, Иван, — в тихом омуте черти водятся. А ну как, став митрополитом, он почитать нас не будет?
— Василий Васильевич, к чему нам иной митрополит? Разве отец Даниил скончался или пожелал устраниться от дел?
— Отец Даниил ныне стар стал, — глядя в сторону, сквозь зубы проговорил боярин. — Вот и приходится мыслить кого на его место поставить, если он занедужит, Не в твоих, государь, интересах иметь строптивого церковного пастыря. А ведь не кто иной, как Иоасаф Скрипицын крестил тебя. Помню, дён через десять после рождения Василий Иванович повёз тебя в Троицкую обитель ради крещения. Присутствовали при том благочестивые иноки — столетний Кассиан Босой из Иосифова монастыря, Даниил Переславский[34].
Василий Васильевич вдруг схватился за левый бок:
— Всю дорогу жмёт и жмёт, аж вздохнуть трудно.
— Не надо было на молоденькой жениться, — усмехнулся Иван. — До свадьбы-то как конь бегал, никогда, на сердце не жаловался.
При упоминании о жене двойственное чувство овладело боярином. Ему захотелось вдруг помчаться к ней сломя голову, и было страшно за себя, за своё больное сердце.
«По всему видать: сбудется пророчество юродивого Митяя. Верно сказал он: умрёшь ты не от яда, но яд твой сладок. Хорошо бы сейчас плюхнуться в перины и ни о чём не думать».
Шуйский, однако, пересилил себя и обратился к дворецкому:
— А ты, Иван, что мыслишь об Иоасафе Скрипицыне? Достойный ли из него митрополит выйдет?
Иван Кубенский заёрзал в седле. После сытного обеда великан находился в полудремоте и ни о чём не думал. Какое ему дело, кто будет митрополитом? Да и Даниил к тому же в полном здравии. Шуйские хотят, чтобы первосвятителем избрали Иоасафа. Ну что ж, он, Иван Кубенский, не станет перечить из-за такого пустяка. Дворецкий приосанился. Он давно усвоил истину: не столь важно, что человек говорит, важно, как он говорит. — Иоасаф, думается мне, вполне достоин быть митрополитом, всея Руси. Вельми начитан старец.
На этом разговор о митрополите был исчерпан. Мысль Василия Васильевича переметнулась на другое: ныне с береговой службы в Москву возвращаются русские полки.
— Иван Бельский на днях вернётся из Коломны в Москву, — ни к кому не обращаясь, как бы про себя хрипло проговорил он, — сказывают, неугодна была ему воинская служба. Из-за того почнет мутить людишек.
— К чему, брат, понапрасну тревожишься? Много ли у Ивана на Москве доброхотов? Семён Бельский — в бегах, а Дмитрий — твой родственник, столь осторожен, что открыто против нас никогда не пойдёт. — Иван холёной рукой, унизанной перстнями, поправил усы.
Василий тяжело вздохнул. За долгую жизнь привык он постоянно думать о том, как разрушить козни ворогов, как навредить им. Его жизнь — бесконечная череда дней, наполненных борьбой, лютой ненавистью, кровью. Оттого и болит его сердце.
— Ивану Бельскому палец в рот не клади, с ним нужно быть осторожным, — пробормотал он в бороду.
Намучившись в дороге, Василий Шуйский намеревался как следует отдохнуть в своих покоях, поэтому сразу же приказал приготовить ему постель. Он уже разделся до нижнего белья, когда вошёл слуга и доложил о прибытии человека, который хочет видеть боярина по срочному делу.
— Пусть катится ко всем чертям! Отдохнуть не дают болящему человеку.
Слуга хотел было удалиться, но Шуйский остановил его.
— Откуда он?
— С митрополичьего подворья.
Василий Васильевич нахмурился.
«Видать, старая лиса что-то удумала в наше отсутствие».
— Пусть явится.
Крадущейся походкой в опочивальню вошёл чернец. Низко поклонившись боярину, откинул закрывавший лицо куколь.
— А, это ты, Афанасий. С чем пожаловал?
Сразу же, как только возникли несогласия с митрополитом, Василий Шуйский завёл возле Даниила видоков и послухов. Одним из них оказался Афанасий Грек, свидетельства которого по делу Максима Грека ему довелось слышать на церковном соборе 1531 года. Уже тогда он понял, что из страха или за подачки Афанасий способен предать любого. Ныне тот пришёл с доносом на своего господина.
— Три дня назад, пресветлый боярин, к митрополиту явился воевода Иван Бельский. Затворившись в палате, они долго беседовали с глазу на глаз, и их беседа была неугодна тебе, господине.
— Что же они удумали? — грозно спросил Шуйский. Лицо его налилось кровью.
— Иван Бельский и митрополит Даниил договорились между собой в том, чтобы просить государя пожаловать князя Юрия Булгакова боярством, а воеводу Ивана Хабарова — окольничеством.
— Не бывать тому! — боярин изо всех сил ударил кулаком по подушке. — Одни это они удумали или ещё кто в совете с ними был?
— Иван Бельский сказывал, будто с ним в единомыслии окольничий Михайло Тучков, дьяк Фёдор Мишурин и князь Пётр Щенятев.
— Всё ли поведал?
— Всё, господине.
Шуйский вытащил из-под изголовья кошелёк и с презрением бросил его к ногам Афанасия Грека. Пользуясь услугами предателей, он терпеть их не мог и никогда не приближал к себе, поскольку был глубоко уверен, что человек, однажды предавший, может совершить подлость ещё раз.
— Ступай прочь и зорко следи за Данилкой-чёрным вороном. Недолго уж ему быть митрополитом!
Едва за Афанасием закрылась дверь, Василий Васильевич хотел было подняться с постели, но острая боль в боку остановила его. Долго лежал он, погружённый в перины.
«Видать, конец скоро. Всю жизнь боролся я с ворогами, стремился к власти, добывал поместья. И вдруг оказалось — ничего этого мне не надобно. Даже жену свою молодую, до любви охочую, видеть не желаю. Это ли не конец?»
Однако боярин пересилил себя и слабым голосом приказал слуге позвать брата Ивана.
