Айван Моррис - Благородство поражения. Трагический герой в японской истории
Репутация Митидзанэ как культурного деятеля имеет гораздо больше оснований, однако здесь предания приукрашивают действительность. Современным японским читателям, не говоря уже об их современниках на Западе, трудно судить о достоинствах его обширного поэтического наследия на китайском языке.[150] Как бы впечатляющи ни были его стихи, фактически никто, за исключением горстки ученых и специалистов, никогда даже и не собирался их читать, и превосходство Митидзанэ в этой области в подавляющем большинстве случаев принимается на веру. Его японские танка, хотя их и включают почтительно в антологию за антологией, в большинстве своем — случайные стихи банального характера, в которых поэт сравнивает белые хризантемы с брызгами волн, а кленовые листья — с парчой; лишь последние стихи, написанные после ссылки,[151] являют нам некое эмоциональное состояние, проступающее сквозь внешнюю элегантность.
Выдающийся талант Митидзанэ-каллиграфа также должен быть принят на веру, поскольку не сохранилось ни единого аутентичного образца его записей. В традиционной восточной культуре каллиграфия всегда была искусством искусств,[152] и, таким образом, ученый-герой типа Митидзанэ почти автоматически наделялся сверхъестественным умением в этой области, а одна из каллиграфических школ получила его имя. Заслуживало, или нет деификации его мастерство владения кистью — навсегда останется неясным, за исключением того маловероятного случая, что достоверные образцы его работ будут обнаружены.[153]
Его основные заслуги лежали, вероятно, в сфере науки и редактирования официальных исторических хроник. Но даже здесь репутация великого человека не осталась прочной в свете исследований современных экспертов, а его авторство некоторых из важнейших работ, традиционно ему приписываемых, находится сейчас под вопросом.
Относительно столь восхваляемой лояльности Митидзанэ можно заметить, что, да, он верно служил Уда — и когда тот был императором, и когда отрекся; без сомнений, он продолжал бы трудиться и для императора Дайго, имей такую возможность. Однако, подобное рвение совсем не относится к той категории самопожертвования, по которой проходят герои типа Кусуноки Масасигэ, отдавшие свои жизни, поддерживая своих императоров против жестоких военных противников. Митидзанэ совершенно не грозили те опасности, с которыми сталкивались роялисты позднейшего периода. Кроме того, его преданность Уда была необходима для собственного продвижения, поскольку именно в политические расчеты императора входило назначение его на пост, традиционно занимаемый Фудзивара. Связь с дворцом являлась ключевым моментом всей его карьеры и, раз уж он желал удовлетворения своих политических амбиций, альтернативы лояльному служению императору для него не было.
Эти амбиции и привели Митидзанэ к падению. Если бы он занимался своими науками, оставив политику политикам, он преспокойно оставался бы в столице, поглощенный своими литературными разысканиями, являясь придворным поэтическим советником и наставником в конфуцианских дисциплинах, наслаждался бы своим сливовым деревом, детьми и другими милыми удовольствиями домашней жизни, — он даже мог бы предпринять интереснейшее путешествие в Китай — источник культуры, которую так ценил. Однако в этом случае, разумеется, он не был бы помещен в храм в качестве небесного божества Китано.
Отчего же, в таком случае, легенда о Митидзанэ настолько укрепилась в народном сознании, что затмила исторические факты? И, более того, почему этот ученый джентльмен, почти все работы которого написаны на китайском языке и практически не читаются, столь прочно вошел в пантеон величайших героев Японии? У него отсутствуют все плюмажи и блеск, сопутствующий знаменитым воинам из японской истории;[154] он провел всю свою жизнь, практически ни разу не столкнувшись с реальной опасностью.[155] Правда, он рисковал стать причиной гнева правящей фамилии и страдал от тягот ссылки. Однако это само по себе не облекло бы его героическим статусом, ибо хэйанская история насыщена знаменитыми людьми (включая поэтов), павшими жертвами Фудзивара и сосланными. Большое преимущество Митидзанэ состояло в том, что он умер в ссылке, а также, что не менее важно, что после невероятного успеха в начале своей карьеры, он столкнулся с препятствием главному делу своей жизни и окончил дни, с горечью понимая, что Фудзивара вновь пришли к власти.
Иными словами, суть героизма Митидзанэ и реальная основа для его столь выдающейся репутации заключены в природе его полного поражения. Из-за благородного характера своей тяжкой ссылки и грустной кончины в диких краях Кюсю его определили в национальный пантеон.
Хотя при жизни Митидзанэ и потерпел поражение, он насладился посмертным триумфом, вернувшись к власти в более высоком ранге и даже став богом. Реабилитация Митидзанэ (неважно — ждал ли он ее вообще, или нет) была весьма впечатляюща: несправедливо пострадав во время своей земной жизни, он отстоял себя после смерти, отомстив своим врагам сверхъестественным способом и заслужив почтение потомков более чем на тысячу лет.
Миф о герое, потерпевшем поражение, примером которого являлся в своей жизни Митидзанэ, и особенно — после смерти, представляет собой универсальную концепцию падшего божества, которое возносится, дабы выжить в запредельном мире — мире, представляющем совершенство тех идеалов, за которые он боролся на земле. В то время, как японскому герою не обещают рая, или элизиума, в котором он получит компенсацию за свои земные труды, он по-настоящему продолжает жить в национальной памяти. Те специфические цели, за которые он страдал, возможно и не будут цениться людьми в историческом плане; но именно по этой же причине он может персонифицировать собой идею не-мирской, непрактичной самоотверженности. Японские герои, потерпевшие поражение, могут, таким образом, рассматриваться как полубоги. В отсутствии любой «официальной», центральной фигуры, подобной Христу, которая умирает в этом мире, дабы все постигли его преходящесть в сравнении с миром иным, они выражают человеческий идеал не-мирского совершенства, который, в своей бескомпромиссной чистоте, ни при каких обстоятельствах не может выстоять перед требованиями этого коррумпированного мира.[156]
Японское поклонение герою как полубогу, терпящему поражение из-за мирской нечистоты, усиливает эмоциональную и эстетическую привлекательность моно-но аварэ («очарования вещей») и предполагает, что, если бы Митидзанэ достиг успеха в своих практических делах, успешно заменив Фудзивара в центре политической власти, он бы, вполне вероятно, не обрел своего божественного, героического статуса.
Прибегнув к грубым, эмпирическим терминам, становится совершенно очевидно, что реабилитация Митидзанэ была скорее показная, нежели реальная, поскольку проводимая Фудзивара политика умиротворения его духа подействовала. Швырнув памяти старого министра этот кусок, воздавая ему почести, которые им ничего не стоили, члены этого семейства стали процветать более, чем когда-либо прежде, а политики из Фудзивара продолжали доминировать при дворе еще более двух столетий, достигнув высшего положения приблизительно через сто лет после смерти Митидзанэ.[157] Когда, наконец, их власти пришел конец, произошло это не по причине какого-нибудь движения роялистов, возбужденного людьми типа Митидзанэ, но из-за того, что вся система центрального правления (частью которой являлись и Митидзанэ, и император Уда) окончательно развалилась. На этой стадии было уже не так важно — контролируется ли центральное правительство семейством Фудзивара, или другим семейством или индивидом, или даже самим императором; реальная власть находилась в других руках.
Хотя стиль жизни Митидзанэ полностью отличался от принятого у японских героев, примечательно, что схема его поражения, была совершенно та же. Упорно поддерживая проигранное дело, он доказал свою моральную искренность. Более того, дело, за которое он стоял, не представляло собой никакой политической инновации, или новой волны; оно заключалось в том, чтобы вернуть все к тому времени, когда Фудзивара еще не появились на сцене — к тем древним порядкам, когда (по крайней мере, так считалось) императоры и царствовали, и правили — и именно ради этого император Уда попробовал воспользоваться талантами Митидзанэ как государственного деятеля48. Важно также и то, что самыми известными сочинениями Митидзанэ стали не впечатляющие тома, написанные на вершине карьеры, но горькие, простые стихи — такие, как его прощальная поэма о сливовом дереве, которые он сочинил в последние годы на Кюсю, когда новый император его обесславил, а старый друг Уда — покинул; эти стихи почти безусловно подтверждают искренность и эмоциональную притягательность побежденного героя49. Наконец, злодейство Фудзивара-но Токихира, представленное в легендах в полном несоответствии с фактами, относится к основным характеристикам удачливых победителей, которые «имеют свою награду» в сфере мирского успеха, но традиционно являются контрастирующими фигурами в японской героической схеме.
