Валерий Кормилицын - Держава (том второй)
После вкусного обеда и чашки душистого ароматного чая, без которого Екатерина Александровна Победоносцева гостей из дома не отпускала, Максим Акимович откланялся и поехал домой готовиться к отъезду в Москву.
Его старший сын, ужинавший дома и узнавший о поездке отца, стал напрашиваться ехать с ним.
— Отец, ну определи меня временно к себе адьютантом, — просил он, — или ординарцем, да хоть вестовым.
Последнее слово, как водится в русских семьях, осталось за женой.
— Максим Акимович, — со вздохом отложила она в сторону пирожное. — Пусть ребёнок там присмотрит за тобой… Что–то слишком активно отбрыкиваешься, кавалерист ты мой ненаглядный… Али кралю завёл? — рассмешила мужчин. — То–то у соседа Пашки в прошлом годе кобель пропал, а у меня шуба с искрой появилась…
Рубанов–старший задумчиво, склонив на бок голову, разглядывал супругу…
Вечером 23 ноября Рубанов–младший бодро топал в хвосте кавалькады, попутно любуясь рекламой калош фабрики Треугольник.
— Аким, не отставай, — услышал далеко впереди голос отца, подумав, что когда–то всё это уже было.
Ускорив шаг, догнал тяжело пыхтящего от тяжести чемоданов денщика.
— Нижний чин Козлов, — обернувшись и перебрасывая с руки на руку лёгкий баульчик, поучал молодого солдата пузатый Антип. — Чего пыхтишь громче паровоза? Вид у тебя должен быть не только придурковатый, что ты уже освоил за год службы, но и радостный, оттого, что услужаешь старшему унтер–офицеру, всю свою жисть отдавшему царю–батюшке и армии.
«О-о! Тот же нумер вагона, что и в прошлый раз, когда с маменькой в Москву ехали, и стоит на том же месте, — с удовольствием узрел грязного младенца, с аппетитом жрущего пропитанный угольной пылью шоколад.
Оставив вещи в купе, денщики побежали искать свой вагон третьего класса. Затем целая ватага синодских служащих, под локотки завела в вагон и определила в соседнее купе своего бесценного начальника.
Через некоторое время Константин Петрович пригласил на чай Рубановых и долго, со всевозможными подробностями, рассказывал о своей жизни в Москве.
— Старею что ли, — прихлёбывал он чай, — ибо воспоминания о минувшем без конца всплывают в сознании. Снится детство. Иногда, проснувшись, не сразу и поймёшь, где находишься, то ли в Москве, в доме нумер 6 по Хлебному переулку, то ли в Петербурге на Литейном 62. Приходится закрывать глаза и перемещать сознание сюда, в старость и немощь… А как не хочется. С вами так не бывает, Максим Акимович? — поинтересовался он, внимательно глянув в глаза собеседника.
— Никак нет, Константин Петрович. Чётко помню, где ночую, — хмыкнул тот.
— Значит, молоды и всё ещё впереди, — поглядел в тёмное окно. — Вот прошлой ночью снова жил в детстве. На этот раз, честно сказать, эпизод снился не очень приятный. Арбатские пацаны заловили меня одного, надавали тумаков и натолкали грязи из лужи за шиворот. Этих арбатских пол-Москвы ненавидело за наглость и высокомерие. Отпрыски крупных торговцев и офицерские сынки… Извиняюсь, — улыбнулся Рубановым. — Самые злодеи и аспиды жили на Сивцевом Вражке. Вот туда–то во сне и попал. Били они не только хлебниковских… Бегали к Скатёрному, на Молчановку, в Ржевский переулок, дабы раскровянить носы и тамошним пацанам. Ну, право слово, аспиды, — в волнении снял очки Победоносцев: «Вы — сявки. А мы — арбатские… Арбат — это сердце Москвы», — орали они нам. Приходилось объединяться. Ножовый, Столовый, Трубниковский, Борисоглебский и Хлебный звали на помощь Поварских и Никитских… Вот тогда мы им задавали-и, — счастливо улыбнулся он. — Может, ещё приснится… Вот потому–то я и стою за общину. Вместе — мы сила! Видно от этого больше люблю хоровые песни, а не солиста. Одинокий голос так повлиять на мою душу не в силах. На секунду хор может замолкнуть, что б пел один, но затем вступает и поддерживает солиста, поднимая душу слушателя ввысь, туда, где ангелы, солнце, синее небо, и где мечта становится явью…
Уже за полночь, дослушав воспоминания Константина Петровича, откланялись и ушли в своё купе.
Московским утром денщики с трудом добудились господ и, похватав чемоданы, потащили их на перрон.
Зевая и не спеша надевать китель, Аким с интересом наблюдал в окно вагона за трагической страницей из жизни денщиков, попавших в лапы московского патруля.
Артиллерийский подпоручик с пристрастием выяснял, у кого нижние чины стащили кожаные чемоданы, и особенно напирал, почему при этом у старшего унтер–офицера прослаблен ремень на животе, а у нижнего чина и вовсе расстёгнут верхний крючок на шинели.
— Тырите чемоданы, так будьте добры быть одетыми по форме, — орал он.
В этот занимательный момент целая толпа синодских служащих, во главе с каким–то епископом, закрыла обозрение, расшаркиваясь со своим главным начальником и затем, уцепив под локотки, повела его вдоль перрона на выход.
Когда поле боя очистилось, Аким увидел, что несчастных денщиков, уцепив под локотки, артиллерийские солдаты тоже собрались вести вдоль перрона, правда, не с таким почётом как обер–прокурора.
«Эге! так и чемоданов потом не сыщешь, — вышел из вагона Аким, не успев застегнуть шинель.
Его явление привело артиллериста в неописуемый восторг.
— Господин подпоручик, — крупнокалиберным снарядом подлетел он к Акиму, — почему не по форме одеты? — козырнул подошедшему капитану. — А ещё гвардеец, — радостно усугубил пагубное поведение столичного офицера.
— Потому и не по форме, что бросился денщиков выручать, — тоже козырнул капитану.
— Ах, так эти разгильдяи ваши денщики? — покраснел от удовольствия подпоручик. — Именно ваш который?
— Мой — нижний чин, — привёл себя в порядок Аким и кашлянул в кулак.
Ситуация явно начинала его занимать.
— Так я и думал, — восхищённо, чуть не по слогам, продекламировал москвич. — Весь в своего офицера. Погляди–и–им, — блаженствовал он, — каков ваш товарищ… Тоже, видимо, пузатый, как денщик и ремни наперекося–я–к, — с понижением тембра до музыкального темпа «ларго», закончил он фразу, побледнев и вытянувшись во фрунт.
Капитан, приблизившись к подтянутому генерал–адьютанту и козырнув, доложил о себе.
Тряхнув плечами и сбросив с локтей захапистые артиллерийские лапы, денщики независимо направились к своему начальству.
— Мух на московскую губу тащи, а не павловского гвардейца, — бросил своему тюремщику фразу из фельдфебельского лексикона Козлов.
— Ну, бомбардир, в пушку тя ети, попадёшься мне в Петербурге, — процедил сквозь усы Антип.
— Сын, познакомься, бессменный адъютант его высочества, капитан Джунковский. Подпоручик Павловского полка Рубанов. В данном случае — мой адъютант, — улыбнулся генерал.
Вечером, заехавший за ними в гостиницу Джунковский, повёз гостей на приём к великому князю и его супруге в Николаевский дворец Кремля.
Сергей Александрович не чинился и встретил их приветливо и по–простому, хотя нарядился в парадную форму — всё же принимал равного по чину генерал–лейтенанта в генерал–адьютантском звании, и к тому же посланника императора.
Аким восторженно глядел на Елизавету Фёдоровну, одетую в элегантное строгое платье, и от растерянности, неловко поцеловал её руку, чем вызвал улыбку жены великого князя. Затем, вытянувшись во фрунт, представился генерал–губернатору Москвы.
— А это — наши дети, — нежно улыбнулась мальчику и девочке Елизавета Фёдоровна, ведя под руку Рубанова–старшего к накрытому столу. — Великая княжна Мария Павловна и её младший брат, Дмитрий Павлович, — представила их.
Максим Акимович с трудом скрыл удивление, зная, что детей у супругов не было.
Когда гости расположились за столом, а воспитатель увёл детей, Сергей Александрович раскрыл тайну:
— Дети моего брата Павла Александровича, имевшего глупость вступить в морганатический брак, за что разжалован и уволен со службы… И лишен детей…
— Они не очень–то и нужны этой мадам Пистолькорс, — кивком велела лакеям разливать по бокалам вино и подавать ужин Елизавета Фёдоровна. — Их скончавшаяся матушка — дочь греческого короля Георга Первого, а не какого–то там чиновника Карповича. Государь прав, что забрал у своего дяди и его безродной супруги детей… Мы их воспитаем в духе любви к родине и православию, — обернулась на вошедшего лакея, доложившего о прибытии обер–прокурора синода.
— Никакого такта у Константина Петровича, — добродушно улыбнулась она. — На ужин к их высочествам опаздывает.
— Зачитался, наверное, нравоучительными повестями, удобными вливать в сердце удовольствия юношеского возраста, — совместил названия книг Рубанов, чем вызвал улыбку великой княгини Елизаветы.
«В высшем свете её называют Элла, — осторожно и тактично любовался женщиной Аким, стараясь чаще глядеть в тарелку, нежели на губернаторскую супругу.
Сидевший рядом Джунковский, чуть подвинулся вместе со стулом, уступая место усаживающемуся обер–прокурору.
