Виктор Поротников - Олег Черниговский: Клубок Сварога
Стражи у ворот Чернигова недоумевали: и куда это сорвались, на ночь глядя, вдова Святослава Ярославича и её племянник Борис Вячеславич?
Глава десятая. НЕУГОМОННЫЙ ВСЕСЛАВ.
В канун Рождественского сочельника[59] Всеволод Ярославич занял великокняжеский стол в Киеве с согласия и по просьбе киевского боярства и купечества. Простой народ также одобрил восшествие Всеволода Ярославича на трон отца и старшего брата.
В киевских церквах по этому поводу к заутрене колокола заливались малиновым звоном.
С той поры как в Большой дворец въехал Всеволод Ярославич с семьёй и слугами, Ода перебралась в Малый дворец, находившийся неподалёку от огромной Десятинной церкви. В Малом же дворце разместились пасынки Оды и её сын Ярослав. Здесь же гостевал и Борис Вячеславич. Все жили в ожидании того дня, когда новый великий князь приступит к распределению столов княжеских.
И вот этот день наступил.
Провожая пасынков на торжественное княжеское собрание, Ода многозначительно намекнула, что с сего дня Всеволод Ярославич будет меняться на глазах. Что не дождутся они от него былого расположения и что все, сказанное ею в Чернигове той памятной ночью, обернётся печальной явью.
Пасынки отмолчались, не желая ссориться с Одой, 1С которой несмотря ни на что питали самые добрые чувства.
На княжеском собрании Всеволод Ярославич много говорил о единстве Руси, о законности своей власти над младшими князьями, помянул добрым словом покойного брата, заявив, что не станет отменять его последние решения. В подтверждение этого Всеволод Ярославич объявил, что он оставляет Давыда Игоревича в Каневе, а сыновей Ланки, Рюрика и Володаря, в тех городах, которые им дал Святослав Ярославич. Вышгород остался за Борисом Вячеславичем.
Но затем начались перестановки.
Олега Всеволод Ярославич пожелал вывести с ростовского княжения и отправить во Владимир на польское порубежье. Своего сына Владимира великий князь перевёл из Турова в Смоленск, придав ему ещё и Чернигов. Давыд к великому своему неудовольствию лишился новгородского стола и должен был ехать на княжение в Ростов. Глеб из Переяславля перебирался в Новгород. И только самый младший из Святославичей сохранил за собой своё прежнее княжение - Муром.
После торжественного приёма в покоях у великого князя Борис Вячеславич в тот же день уехал в Вышгород. Прощаясь с Одой, заговорщически подмигнул ей.
Вскоре Ода простилась и с Ланкой, которая отправилась обратно в Германию. Судя по тому, как нежно расцеловалась Ланка с Давыдом Игоревичем, пожелав ему удачи в делах, пребывание в Каневе сдружило красивую венгерку с будущим зятем.
- Присмотри за моим младшим, - попросила Ланка Оду, тихо добавив: - И не держи на меня зла.
- Присмотрю и за Васильком, и за Давыдом, - ответила Ода, целуя Ланку. - Выше голову, подруга. У меня нет на тебя ни зла, ни обиды. И никогда не будет.
Ланка уехала в добром расположении духа.
На другой день разъехались по своим уделам братья Ростиславичи и Давыд Игоревич.
Братья Святославичи в Киеве задержались, чему способствовал сам Всеволод Ярославич, чуть ли не ежедневно приглашавший всех четверых к себе на совет.
Оде было любопытно, о чем советуется с племянниками Всеволод. Она пыталась выспрашивать у пасынков, но толком ничего не узнала. Одно ей стало ясно: великий князь желает заручиться поддержкой племянников на случай войны с Изяславом.
Олег, Глеб и Ярослав безоговорочно соглашались стоять за Всеволода Ярославича против изгнанника. И только Давыд, тая обиду за то, что его сместили с почётного новгородского стола на более низкий ростовский, псе время выдвигал великому князю всевозможные условия.
И в беседах с Одой лишь Давыд позволял себе нелицеприятно отзываться о Всеволоде Ярославиче, который, по его словам, донельзя возвысил своего сына Владимира, а Святославичей рассовал по окраинам Руси как сторожевых псов.
В одной из таких бесед сразу после ужина, когда за столом оставались лишь Ода и Давыд с Олегом, хмель ударил в голову Давыду и он разошёлся не на шутку.
- Почто Всеволод Ярославич отдал Чернигов Владимиру! Разве это дело? - ворчал Давыд, раскрасневшись после выпитого. - Ладно бы в Чернигове посадить было некого, а то, слава Богу, есть кого. Чернигов наш заветный удел и не место там Владимиру! Уж коль достался Новгород Глебу, то по обычаю Чернигов мне принадлежать должен. Прав я иль нет?
Если Олег отмалчивался, то Ода поддакивала.
- Конечно, ты прав. Не по чести поступил с тобой Всеволод Ярославич.
- А братья мои не поддержали меня, когда я высказал своё недовольство великому князю, - продолжал возмущаться Давыд. - Им, вишь ли, хочется жить в дружбе с великим князем. Коль двинется Изяслав на Киев, то я скорее ему помогать стану.
- Ты же обещал стоять за Всеволода Ярославича, - упрекнул брата Олег.
- Плевал я на своё обещание! - сердито воскликнул Давыд. - Он свою выгоду блюдёт, а почему я не должен?
- Верно молвишь, Давыд, - вставила Ода.
Олег осуждающе посмотрел на мачеху.
Челядинцы, повинуясь приказу, взяли пьяного Давыда под руки и увели из трапезной.
У Олега и Оды, оставшихся вдвоём, разговор не клеился. Ода была недовольна уступчивостью Олега, не потребовавшего Чернигов себе и безропотно согласившегося ехать на Волынь. Олег же не мог понять, откуда у Оды такая неприязнь ко Всеволоду Ярославичу и почему ей непременно хочется вбить клин между великим князем и его племянниками.
Наконец Олег решительно встал из-за стола. Встала и Ода, показывая всем своим видом, что она возмущена таким непониманием очевидного.
В полутёмном коридоре Олег и Ода прекратили свой спор и в молчании дошли до лестницы, ведущей на второй ярус. Руки, нечаянно соприкоснувшись, внезапно пробудили в них былые чувства…
Спускавшаяся сверху по ступеням Регелинда застала Олега и Оду целующимися.
- Лучше места для этого вы не нашли? - проворчала служанка, чуть ли не силой растащив их в стороны. - То ругаются до хрипоты, то обнимаются. Не поймёшь вас, ей-богу!
Еле удержавшись от смеха, Ода схватила Олега за руку и потащила за собой вверх по лестнице.
- Дверь покрепче заприте, перед тем как бесстыдством заниматься! - бросила вслед Регелинда.
* * *Сидя в кресле, Всеволод Ярославич с мрачным видом слушал покаянные оправдания хранителя великокняжеской казны Мирослава Олексича.
- Говорю все как на духу, пресветлый князь, - рассказывал Мирослав, стоя перед великим князем со смиренным видом. - Приехав из Чернигова в начале января, Ода потребовала у меня ключи от сокровищницы. Я хотел было возразить, но вместе с Одой был её племянник Борис Вячеславич со своими дружинниками. Он пригрозил мне, что в случае неповиновения меч живо укоротит меня на голову. Что мне оставалось делать?
- Сколько же саней Борисовы гридни загрузили златом-серебром? - спросил Всеволод Ярославич, хмуря густые брови.
- Девять, а может десять, - пролепетал Мирослав. - Не могу сказать точно. Темень была на дворе.
- Чем объяснила Ода своё намерение вывезти злато из казны?
- Княгиня молвила, что в её тайнике сокровища её мужа будут сохраннее. А уж где этот тайник, про то Ода ничего не говорила. Я-то поначалу решил, что она в Чернигов подалась, но потом понял, что ошибся. Теперь не знаю, что и думать.
- Чего тут думать, - пробурчал Всеволод Ярославич. - Ежели Борис помогал Оде в этом деле, значит, сокровища у него в Вышгороде хранятся.
- Может статься, и так. - Мирослав вздохнул.
- Произвёл ли ты подсчёт убытков в казне? - Всеволод Ярославич грозно взглянул на Мирослава.
Тот закивал головой:
- Все учтено, государь. Все подсчитано и записано. Злата почти не осталось. Зато каменьев дорогих осталось великое множество. Серебряной монеты убыло наполовину. Зато медной монеты не убыло нисколько. Много расхищено дорогого оружия и изделий из серебра, но много и осталось.
- Ладно, Мирослав. - Всеволод Ярославич вяло махнул рукой. - Ступай покуда.
Казначей поклонился и, пятясь задом, исчез за дверью.
Великий князь обвёл задумчивым взглядом просторный покой с закруглёнными каменными сводами и побеленными стенами. В узкие окна, похожие на бойницы, сквозь разноцветные стекла пробивались яркие лучи полуденного солнца. Пол, застеленный коврами из Ширвана и Бухары, радовал глаз красотой узоров и сочностью красок.
На столе рядом с пергаментными свитками стояли тарелки с остатками завтрака. С той поры как Всеволоду Ярославичу достался киевский стол, он предпочитал завтракать и обедать в одиночестве, только ужинал в кругу семьи.
