Томас Кенилли - Список Шиндлера
Леон Салпетер, фармацевт по профессии, занимался одним из учреждений социального вспомоществования. Существовали отделы по вопросам питания, похоронных услуг, здоровья, выездных документов, по вопросам экономики, административных служб, культуры и даже – при угрозе полного исчезновения евреев как народа – образования.
Биберштейн и его совет исходили из убеждения, что евреев, изгнанных из Кракова, ждет плохой конец, и поэтому решили прибегнуть к древней стратегии – взяткам. Из казны юденрата на эти цели было выделено 200 тысяч злотых. Биберштейн и секретарь по внутренним делам Хаим Голдфлусс нашли посредника, фольксдойче по фамилии Рейхерт, человека, у которого были контакты и с СС, и с городской администрацией. В задачу Рейхерта входило передать деньги целому ряду официальных лиц, начиная с оберштурмфюрера (звание в СС, эквивалентное младшему лейтенанту) Зейбеерта – офицера, осуществлявшего связь между юденратом и городской администрацией. За эту сумму официальные лица должны были разрешить 10 тысячам евреев из краковской общины оставаться по домам, невзирая на приказ Франка. То ли Рейхерт оскорбил чиновников, решив взять себе слишком большой процент за услуги, оставив на их долю слишком мало, то ли вовлеченные лица, поняв, что самым большим желанием генерал-губернатора Франка остается сделать Краков «юденфрай», сочли слишком опасным получение взятки – в ходе судебного процесса выяснить так и не удалось. Биберштейн получил два года в тюрьме Монтелюпич, а Голдфлусс – шесть месяцев в Аушвице. Сам Рейхерт заработал восемь лет. Тем не менее все понимали, что они пройдут у него куда легче, чем сроки у первых двоих.
Шиндлер лишь покачал головой, услышав, на каких шатких основаниях было выложено двести тысяч злотых.
– Рейхерт жулик, – пробормотал он.
Всего десять минут назад обсуждалась тема, являются ли он и Ц. жуликами, – и вопрос так и остался открытым. Но относительно Рейхерта сомнений у него не было.
– Я бы мог объяснить им, что в лице Рейхерта они имеют дело с жуликом, – продолжал он.
Исходя из своих философских принципов, Штерн заметил, что наступают времена, когда людям не останется ничего иного, как вести дела с жуликами.
При этих словах Шиндлер от души, откровенно и жизнерадостно расхохотался.
– Большое спасибо, друг мой, – сказал он Штерну.
Глава 8
В этом году Рождество было не таким уж мрачным. И все же обстановка навевала непреходящее уныние, о чем напоминали и снежные заносы, скрывшие парк по другую сторону от квартиры Шиндлера, и густые шапки снега, казалось, навечно утвердившиеся на кровле Вавельского замка. Теперь никто уже не верил в быстрое разрешение положения дел: ни солдаты, ни поляки, ни евреи по обе стороны реки.
В это Рождество для своей польской секретарши Клоновской Шиндлер приобрел пуделька – забавную парижскую штучку, которого где-то раздобыл Пфефферберг. В подарок Ингрид он купил драгоценности и пару украшений послал милой Эмилии в Цвиттау. Пуделей сейчас не так-то легко разыскать, сообщил Леопольд Пфефферберг. Вот драгоценности – сущий пустяк. Сейчас такие времена, что камни то и дело переходят из рук в руки…
Оскар продолжал поддерживать одновременные отношения с тремя женщинами, не говоря уже о случайных встречах с другими, казалось, не испытывая особых трудностей, которые часто выпадают на долю ловеласов. Гости, посещавшие его апартаменты, не могли припомнить, чтобы Ингрид когда-нибудь была в плохом настроении. Она неизменно оставалась доброй и симпатичной девушкой. А Эмили, у которой были куда более веские основания возмущаться, обладала слишком большим чувством собственного достоинства для того, чтобы устраивать Оскару сцены, которых он более чем заслуживал. Если у Клоновской и были какие-то претензии, они никоим образом не сказывались ни на ее поведении в приемной ДЭФ, ни на ее преданности герру директору. Можно было предположить, что при том образе жизни, который вел Оскар, стычки между разгневанными женщинами – обычное дело. Но никто из многочисленных друзей Оскара и его работников (а свидетелей его плотских грехов, которые при случае были не против позубоскалить над ними, имелось более чем достаточно) не могли припомнить ничего подобного.
Предположить, как это делали некоторые, что всех его женщин устраивало даже частичное обладание Оскаром, значило бы унизить их женское достоинство. Может быть, дело заключалась в том, что, если вы изъявляли желание поговорить с Оскаром о таком предмете, как верность, в глазах у него появлялось искреннее детское удивление, словно вы пытались втолковать ему теорию относительности, которую можно было понять только в результате не менее пяти часов неустанной концентрации. У Оскара никогда не было этих пяти часов, и он никогда не смог бы сконцентрироваться на подобной проблеме.
Если только речь шла не о матери.
Рождественским утром, отдавая дань ее памяти, Оскар отправился к мессе в церковь Святой Девы Марии. Над высоким алтарем зияла пустота, где еще несколько недель назад резной деревянный триптих Вита Ствоша привлекал внимание молящихся своей божественной красотой. Пустое пространство и убогость каменной кладки на том месте, где был триптих, отвлекала и раздражала герра Шиндлера.
Кто-то украл триптих. Он был отправлен в Нюрнберг. До чего гнусным стал этот мир!
Однако дела его этой зимой, как и прежде, шли просто отлично. С началом года его друзья из Инспекции по делам армии стали намекать Оскару, что неплохо было бы организовать цех по производству противотанковых снарядов. Снаряды интересовали Оскара куда меньше, чем кастрюли и сковородки. Производство посуды не доставляло практически никаких хлопот. После разделки металл шел под прессы, отштампованное изделие окунали в ванну и обжигали при соответствующей температуре. Не надо было тщательно калибровать оборудование, ибо сковородки не требовали такой точности, как оружие. Снаряды нельзя было продавать из-под прилавка, а Оскару нравилась торговля с черного хода – нравилась своим спортивным азартом, отсутствием бумажной волокиты и тем, что, несмотря на сопряженные с ней опасности, позволяла быстро оборачиваться деньгам.
Но, понимая, что причастность к политике пойдет ему на пользу, он все же организовал участок по производству вооружения, поставив несколько мощных прецизионных прессов «хило» и станки для обработки снарядных гильз, которые заняли целый ряд во втором цехе. Организация такого участка была довольно хлопотным делом: несколько месяцев планирования, размещения оборудования и проведения испытаний, прежде чем появилась первая качественная гильза. Однако в результате огромные прессы «хило» позволили Шиндлеру увереннее смотреть в непредсказуемое будущее; по крайней мере теперь он имел дело с настоящей военной индустрией.
Еще до того, как прессы «хило» были смонтированы и отлажены, Оскар стал получать сигналы от своих друзей из СС на Поморской, что близится время организации еврейского гетто. Он рассказал об этих слухах Штерну, дав понять, что тревожиться пока не стоит. Ну да, заметил Штерн, об этом поговаривают, слово произнесено. Кое-кто уже предвидел такое развитие событий. Мы окажемся внутри, а враги останутся снаружи. Мы сможем заниматься своими делами. Никто не будет завидовать нам, даже камни на улицах. Вокруг гетто будут возведены непроницаемые стены. И они станут зримым выражением катастрофы.
Указ «ген. – губ. 44/91», датированный 3 марта, был опубликован в ежедневных газетах Кракова, его зачитывали и через громкоговорители машин, разъезжавших по Казимировке. Находясь на участке вооружений, Оскар услышал, как один из его немецких техников прокомментировал новость.
– Разве им там не будет лучше? – спросил техник. – Ведь всем известно, что поляки их ненавидят.
Указ объяснялся точно так же: организация закрытого еврейского квартала необходима, чтобы устранить расовые конфликты в генерал-губернаторстве. Пребывание в гетто будет носить обязательный характер для всех евреев, но обладатели соответствующих рабочих удостоверений смогут отправляться из гетто на работу в город, возвращаясь по вечерам обратно. Гетто будет размещено в пригороде Подгоже, по ту сторону реки. Конечный срок для переезда определен – 20 марта. В его пределах вопросами размещения будет ведать юденрат, а те поляки, которые в настоящее время живут на территории гетто и которым придется переезжать, должны обращаться в соответствующие квартирные отделы в других частях города.
К указу прилагалась карта нового гетто. С севера оно ограничивалось рекой, с востока – железнодорожной линией на Львов, с юга – холмами за Рекавкой, а с запада – площадью Подгоже.
Здесь должно было разместиться огромное количество народа.
Предполагалось, что репрессии теперь обретут какую-то форму и, при всей ограниченности будущего, евреи получат возможность хоть как-то предугадывать его.
