Леонтий Раковский - Кутузов
Турки не обращали никакого внимания на всадников, подъехавших к крепостным рвам у восточных Килийских ворот. Они не боялись русских: если "неверные" не смогли ничего сделать Измаилу за четыре недели, то чего же бояться их теперь, когда запахло зимой.
И тем более нестрашными были эти четверо верховых (Суворова сопровождали два казака), которые с высоких крепостных валов казались просто не стоящими никакого внимания.
Суворов и Кутузов медленно ехали вдоль рва.
— Глубок, проклятущий!.. — смотрел Кутузов. — Придется бросать по две фашины.
— Да, не меньше, — согласился Суворов.
— У них вон сколько орудий, а у нас маловато…
— До рвов пройдете с колонной в темноте, тихонько, а чуть спуститесь в ров, ихние пушки станут вам не вредны. Тут, Михайло Ларионович, все дело будет решать штык! — уверенно говорил Суворов. — Значит, колонну выведете сюда, к Килийским воротам, — указал он. — Учтите, Мишенька: все ворота в Измаиле завалены камнями и бревнами — пусть солдаты зря не ломают прикладов! Де Рибас поддержит с Дуная. Запорожские лодки, дубы и паромы доставят с острова Чатал полторы тысячи казаков и три с половиною тысячи пехоты. Рибас займет берег, кавальер[7] и куртину[8]. Осип Михайлович поможет вам. А вы не упускайте из виду соседнюю казачью колонну Платова: у казаков, помилуй бог, одни пики!
— Платову будет трудновато! — вздохнул Кутузов.
— Ваша колонна, Михайло Ларионович, и правофланговая генерала Львова — самые важные в штурме. Надеюсь на вас! — сказал на прощание Суворов, протягивая руку Кутузову.
— Будьте спокойны, Александр Васильевич, не выдадим! — ответил Михаил Илларионович, крепко пожимая руку командующего.
Суворов хлестнул коня нагайкой и помчался к себе в лагерь.
Кутузов с минуту задумчиво смотрел вслед Александру Васильевичу. Он понимал мысли Суворова.
Туртукай, Козлуджи, Кинбурн, Фокшаны, Рымник — славные, достойные дела, но такие же победы бывали и у других полководцев. А вот если Суворов возьмет этот неприступный Измаил, тогда с ним не сможет равняться никто!
Была глубокая ночь, когда Михаил Илларионович, еще раз проверив, все ли у него готово к штурму, подъехал к своей палатке.
В палатке горела свеча.
"Значит, наши сидят не у солдатских костров, а дома", — подумал он.
Вместе с Кутузовым, кроме его старого приятеля капитана Павла Андреевича Резвого, жили муж Груни Бибиковой, все такой же лощеный, щеголеватый бригадир Иван Степанович Рибопьер, и простецкая, русская душа — полковник 1-го батальона егерей Иван Иванович Глебов.
Михаил Илларионович слез с коня и, передав поводья вестовому, вошел в палатку.
У опрокинутой бочки, которая заменяла стол, закусывали Рибопьер и Глебов.
— Зря едите перед боем, господа! — заметил Кутузов. — Легче, если ранят в пустой живот, а не в полный.
— Вы правы, Михайло Ларионович, да коли не поесть перед боем, так и ног не потянешь: измаильские стены вон какие! Когда-то бог приведет позавтракать, — ответил Глебов.
— Милости просим закусить с нами! — услужливо предложил, приятно улыбаясь, Рибопьер.
— Благодарю. Я лучше отдохну; день-деньской на ногах, чертовски устал, — сказал Кутузов и прилег на жесткую тростниковую постель.
Молчали. Каждый думал о своем, но все мысли неизбежно сводились к одному.
На сегодня Суворов назначил штурм Измаила. По его замыслу главный удар должен быть направлен на придунайскую, наиболее доступную часть Измаила. Здесь Александр Васильевич сосредоточил все лучшие по боевым качествам войска, и в том числе бугских егерей Кутузова.
А остальные колонны должны были отвлекать турецкие силы, чтоб гарнизон Измаила защищал все шестиверстные крепостные стены.
Суворов остерегался, как бы турки не узнали о его замысле, и потому хитро составил диспозицию, тщательно замаскировав основную идею штурма: каждая колонна могла полагать, что ей поручена главная роль.
Михаил Илларионович, целый день занятый приготовлениями к бою, не мог найти времени подумать о семье. Было ясно: предстоял кровопролитный, ужасный штурм, который будет посерьезнее очаковского. Удастся ли выйти из него живым, кто знает.
И теперь Михаил Илларионович с нежностью думал о своих — Екатерине Ильинишне и девочках. Они спокойно спят в эту тревожную декабрьскую ночь там, в Петербурге, не чувствуя, какой страшной опасности подвергается он…
Рибопьер и Глебов окончили еду, курили молча. Иван Степанович вообще не отличался словоохотливостью, а Глебов тоже, очевидно, думал о том же, о чем в эти часы думали осаждавшие Измаил русские войска…
Уставший Кутузов задремал.
Он проснулся от громкого окрика Резвого:
— Михаил Илларионович, пора: уже без четверти три!
Кутузов встрепенулся и стал подыматься.
В три часа ракетой был дан подъем. Суворов приказал до первой ракеты не выводить войска, чтобы, как говорилось в диспозиции, "людей не удручать медлением к приобретению славы".
Он вышел с егерскими командирами из палатки.
Все вокруг еще покрывала темная, мрачная ночь. Полукольцо огней русского лагеря ярко светилось в темноте. К этой ночи войска заготовили побольше камыша, чтобы костры не потухали и чтобы турки думали, что в русском лагере спокойно спят.
Но Измаил не спал. Лазутчики дали знать врагу о предполагающемся штурме. В крепости слышался какой-то шум. Тревожно лаяли собаки.
Присмотревшись в темноте, Кутузов снова различил штурмовые лестницы и кучи фашин, приготовленных для забрасывания широких, шестисаженных рвов.
И вот высоко вверх взвилась зеленая ракета. Казалось, она падает над самой крепостью.
Пора выступать и идти к назначенному пункту. Путь в четыре версты, в кромешной тьме.
— Колонновожатые на месте? — спросил у Глебова Михаил Илларионович.
— На месте.
— Не собьются в этакой темени, выведут к Килийским воротам?
— Выведут. Вчера опять делали пробу; пришли точно. А вчера было еще темнее — пасмурнее.
Кутузов сел на коня.
Его шестая колонна уже зашевелилась.
Впереди шли сто пятьдесят стрелков, а за ними двигалось что-то большое, темное, лохматое: это обозные солдаты несли восемь четырехсаженных лестниц и шестьсот фашин.
И сзади за всеми выступали три батальона бугских егерей и войска резерва — два батальона херсонских гренадер и казачий полк Денисова в тысячу человек.
IVШтурм Измаила был в полном разгаре.
Воздух дрожал от несмолкаемого грохота пушек, беспорядочной ружейной трескотни и людских криков.
Еще стояла ночь, но от ярких вспышек выстрелов крепостные стены вырисовывались как днем.
Жестокий огонь турецких батарей и пехоты с валов не остановил и не расстроил кутузовскую колонну, двигавшуюся к бастиону у Килийских ворот. Колонна подошла к крепостному рву и под прикрытием стрелков стала забрасывать глубокий, шестисаженный ров фашинами, собираясь преодолеть его.
Кутузов верхом на коне стоял среди 2-го батальона егерей, готовившихся идти на штурм.
Турецкие пули, картечь и ядра косили русских, столпившихся передо рвом. То тут, то там падали убитые и, охая и стеная, тащились назад к своему лагерю раненые.
Вот из толпы прямо на Кутузова егеря вынесли на плаще чье-то распростертое тело. Кутузовский конь захрапел, вздергивая шею.
— Кого несете? — окликнул Михаил Илларионович.
— Бригадира Рыбапёрого, — ответили из темноты.
— Сильно ранен?
— Кончился уже…
Кутузов перекрестился:
— Вот те и поужинал… Бедная Груня!..
Но предаваться грустным размышлениям было некогда — его уже не на шутку беспокоила эта задержка 1-го батальона у рва.
"И чего они ждут, когда уложат все фашины?" — недовольно подумал Михаил Илларионович.
И, вспомнив суворовское наставление, крикнул как мог громче:
— Ребята, кидайся в ров!
И сам стал слезать с седла: конь беспокойно вертелся под выстрелами, наступая на егерей; к тому же незачем было предоставлять турецким стрелкам столь заметную мишень.
1-й батальон посыпался вниз, в ров. Затрещал фашинник — это егеря стали перебегать на другую сторону рва.
Подсаживая друг друга, они карабкались наверх и оказывались под самыми страшными крепостными стенами.
Сюда долетали только шальные пули и совсем не доставали ядра. Под стенами можно было минутку передохнуть, пока через ров не перетащат штурмовые лестницы.
Вместе со 2-м батальоном подошел ко рву и Михаил Илларионович.
Во время суворовских учений он не лазил по лестницам, а теперь приходилось.
Впереди Кутузова слезал в ров дежурный офицер секунд-майор Алфимов, он смотрел, чтобы генерал-майор не оступился.
Идти по качающимся под ногами, скользким фашинам было неудобно.
