Врата Рима. Гибель царей - Конн Иггульден
Цезарь отмахнулся от ее благодарности.
– Мне хотелось помочь, – ответил он, переминаясь с ноги на ногу.
– Ты пришел в мастерскую, чтобы посмотреть, как я тут управляюсь?
– Я знаю, лучше было бы сказать, что я пришел повидать тебя по старой дружбе, но так уж случилось… – начал Цезарь.
– Знаю. Ты хотел бы купить какую-нибудь подвеску или красивую брошь для своей жены? Я могу подобрать что-нибудь подходящее к ее глазам.
Жизнерадостность Александрии контрастировала с серьезным настроением Юлия; для застенчивого юноши, которого она когда-то знала, это было нехарактерно.
– Нет, это касается суда и… Я хочу заказать бронзовые щиты в честь Мария. Чтобы на них изобразили его сражения, даже его смерть, когда пал Рим. Короче, мне хотелось бы, чтобы на щитах была рассказана история его жизни.
Александрия провела ладонью по волосам, оставив на них крошечные золотые опилки. При каждом движении они сверкали, и помимо воли Юлию опять захотелось протянуть руку и нежно их смахнуть.
Он постарался сосредоточиться, разозлившись на себя.
Александрия задумалась, потом взяла с полки грифельную доску и восковое стило.
– Они должны быть большими – наверное, фута три в диаметре, – чтобы все было хорошо видно на расстоянии…
Девушка начала набрасывать эскиз, прищурив один глаз. Юлий увидел, как она убрала со лба спадавшую прядь волос. Тубрук очень хорошо о ней отзывался, а мнению этого мужчины обычно можно доверять.
– На первом должен быть его портрет. Что ты об этом думаешь?
Александрия повернула доску, и Юлий облегченно вздохнул, увидев знакомое лицо. В его чертах сохранилась сила, которую он помнил, хотя в скупых линиях содержались не более чем отголоски той мощи, что переполняла Мария.
– Это он. Я не подозревал, что ты так рисуешь…
– Таббик хорошо учит. Я могу сделать для тебя щиты, но металл будет очень дорого стоить. Мне хотелось бы заключить с тобой договор, однако речь идет о месяцах работы. Это такой заказ, который сделает мне в городе имя.
– Цена не важна. Я не сомневаюсь, что она будет справедливой, но мне щиты нужны через недели, а не через месяцы. Сенат не станет столько тянуть с судом по поводу утраченного дома Антонида. Я думаю, чем быстрее тебе удастся их сделать, тем лучше.
– Таббик!.. – крикнула девушка.
Из задней комнаты с инструментами в руках вышел что-то бормочущий ювелир. Александрия быстро объяснила ему суть дела. Юлий улыбнулся, увидев, как лицо мастера приняло заинтересованное выражение. В конце концов он кивнул:
– Я смогу наладить нормальную работу мастерской, но придется закончить заказанные броши. – Таббик задумчиво потер подбородок. – Имей в виду, это может увеличить стоимость. Нам придется снять большее помещение и еще большую кузницу. Дай-ка подумать…
Он взял еще одну грифельную доску с полки, и оба стали что-то писать и тихо разговаривать. Все это продолжалось довольно долго, Юлий терпеливо ждал. Наконец они пришли к соглашению.
Александрия повернулась к нему, в ее волосах все так же поблескивали крупинки золота.
– Я берусь за эту работу. Когда у тебя будет пара свободных часов, мы обсудим, какие сцены ты хотел бы увидеть на щитах.
– Ты знаешь, где я живу, – сказал Юлий, – и можешь в любой момент найти меня, если понадобится.
Девушка крутила в руках стило, внезапно почувствовав себя неуютно.
– Я бы предпочла, чтобы ты приходил ко мне, – сказала она, не желая объяснять, как старое поместье проверило ее силы, когда она последний раз проходила через ворота.
Юлий понял то, о чем не хотела говорить девушка.
– Я так и сделаю. Могу даже привести с собой мальчика. Тубрук говорит, он все время вспоминает о тебе и… о Таббике.
– Обязательно. Мы очень по нему скучаем. Его мать приходит в поместье, когда может, но ему, наверное, тяжело жить вдалеке от нее, – ответила Александрия.
– На мальчишку прямо-таки нет никакой управы. Несколько дней назад Тубрук поймал его, когда он скакал по полям на моей лошади.
– Он не бил Октавиана? – слишком поспешно спросила Александрия.
Юлий, улыбаясь, покачал головой:
– Он не смог бы. Хорошо, что не Рений нашел мальчика, хотя как бы он его выпорол с одной рукой, я не знаю. Скажите матери Октавиана, пусть не беспокоится о нем. Он – моей крови, и я присмотрю за ним.
– У него никогда не было отца, Юлий. Мальчик в нем нуждается больше, чем девочка.
Цезарь немного помялся, не желая брать на себя ответственность.
– С Тубруком и Рением он обязательно вырастет хорошим человеком.
– Они не одной с ним крови, Юлий, – возразила девушка, не отрывая от него взгляда, пока он смотрел в сторону.
– Хорошо! Пусть он будет рядом со мной, хотя с тех пор, как я вернулся в город, у меня не было ни минуты покоя. Я за ним присмотрю.
Александрия хитро усмехнулась.
– «Нет лучшего испытания для человеческого таланта, чем вырастить сына», – процитировала она.
Юлий вздохнул.
– Мой отец всегда так говорил, – сказал он.
– Я знаю. И он был прав. У мальчика, бегающего по улицам города, нет будущего. Никакого! Где бы сейчас был Брут, не возьми твоя семья его к себе?
– Я уже согласился, Александрия. У тебя нет необходимости говорить это еще раз.
Неожиданно она подняла руку и коснулась белого шрама, пересекающего лоб Цезаря.
– Дай мне на тебя посмотреть, – сказала девушка, подходя к нему поближе. – Счастье, что ты выжил. Поэтому твой взгляд стал совсем другим?..
Юлий пожал плечами, собираясь прекратить разговор, но потом рассказал и про сражение на «Ястребе», и про ранение в голову, потребовавшего месяцы на выздоровление, и про припадки, случающиеся с ним.
– Все изменилось за время моего отсутствия, – сказал он. – Впрочем, быть может, все осталось прежним, но зато я сам настолько сильно изменился, что просто не вижу этого. Кабера говорит, что припадки могут продолжаться всю мою жизнь – или прекратятся завтра. Никто не может знать.
Цезарь поднял левую руку и уставился на нее, но рука не дрожала.
– Я иногда думаю, что жизнь – не что иное, как череда боли с редкими моментами радости, – проговорила Александрия. – Ты стал сильнее, чем прежде, Юлий, несмотря на ранение. Я нашла выход: ждать моменты счастья, несмотря на боль, а потом наслаждаться ими, не думая о будущем.
Цезарь опустил руку, внезапно почувствовав стыд за то, что так откровенно рассказывал о своих страхах. Это было не ее и не чье-то еще бремя, а только его. Он – глава семьи, римский трибун и командир Перворожденного. Странно, но
