Иван Наживин - Распутин
— Парочка: баран да ярочка… — пьяно пустил кто-то сзади.
— А вот не живется вместях-то… — отозвалась Аришка. — Карахтером не сходимся…
— А хотите, я так вас сведу, что и водой не разольешь? — уверенно и задорно предложила разбитная Маринка.
— Ну? Нюжли можешь? — послышались отовсюду пьяные голоса. — Кто? Маринка-то? Маринка, она, братец, что твоя колдунья, хошь к козе приворожит! Маринк, а Маринк, а ты бы мою бабу посократила как: кажнюю ночь лезет ко мне на печь, сука ненасытная… Нет ли какого средствия, а? Замучила, стерва… А?
Но комиссар Сергунька, крепко хлебнувший оглушительного самогона, давно уже обижался, что мужики не обращают никакого внимания на него, представителя рабоче-крестьянского правительства, и потому он вдруг решительно позвонил вилкой о стакан. Шум сразу стих. Все с удивлением воззрились на Сергуньку, который пьяно подымался с лавки.
— Этот шибздик чего еще пыжится? — нетерпеливо крикнул кто-то.
— Постой, не замай… Авось отколет какое коленце… Сергунька взял полный стакан духовитой ханжи, обвел всех мутным взглядом и молодым баском неуверенно начал:
— Граждане и гражданки свободнейшей во всем мире республики! На нашей улице, так сказать, праздник… весна… заря… и все, что в таких случаях полагается… Да!
— А праздник, так и пей! — крикнул крепко захмелевший чахоточный Миколай. — Чево бобы-то еще разводить?
— Заря новой жизни… — упрямо продолжал Сергунька, чувствуя, что тело его становится невыносимо тяжелым, а под ногами плавно качается из стороны в сторону пол. — И мы все, так сказать, собравшись вместе, торжествуем… Но прежде всего, граждане и гражданки, должны мы, как в старину наши враги и угнетатели… так и мы по обычаю предков и долгу христианскому, так сказать… должны выпить, так сказать, бокал, но — совсем напротив: они — за свое, а мы — за свое… Да… Сапиенти сат!..[78] И потому, оставив в стороне, так сказать, новобрачных, да и все прочее, что к делу не относится, я предлагаю, так сказать, поднять бокалы в честь нашего великого советского правительства… Да здравствуют музы! Да здравствует разум! Ура…
— И во веки веков, аминь! — пробасил кто-то, подражая дьякону, и среди общего хохота, довольный, Сергунька сел на свое место.
— Ишь, поповское отродье… Не вытерпел и тут: дай свое возьму… — галдела пьяная, потная, икающая застолица в мутном и вонючем воздухе. — Правду говорят: жеребячья порода… И-го-го-го-го… — пустил вдруг кто-то по-лошадиному при общем хохоте.
— Батюшки! Глядите-ка! — вдруг взвигнула какая-то бабенка. — Камисар-то наш никак помирать хочит!
Все с хохотом мутными глазами уставились на Сергуньку, который опустил голову на стол и дергался всем телом, издавая какие-то мучительные звуки, похожие на хрюканье.
— Ай батюшки, да его с души потянуло! — взвизгнула другая. — Блевать хочит!
— Вот тебе и аратель!.. Ау!
Две чьи-то дюжих руки среди всеобщего смятенья сгребли Сергуньку под руки и без церемонии поволокли к двери. Голова его бессильно моталась, бледное лицо было бессмысленно, и что-то густое и вонючее хлестало из него взрывами на затоптанный пол.
— А-а, сопливый! — раздались гадливые голоса. — Всю юбку опакостил! А туда же камисар, вшивый чертенок!.. Волоки его вон… Гага-га…
Сережка исчез. Грязь, оставленную им, наполовину подмыли, наполовину растоптали, и пир продолжался.
— Кушайте, кушайте, гости дорогие… Кушайте…
— Горько! — хмельно орали в чадной комнате.
— Подсластить!
И Васютка с Анёнкой вставали и, крепко поджимая губы, целовались. И в глазах, что смотрели на них из вонючего тумана, все более и более разгоралось вожделение. И еще более опьяневшая наглая Маринка, вся в горячем чаду, опять липко приставала к черномазому Егору и его грудастой Аришке, сама совершенно не зная, ни зачем это она делает, ни что из этого выйдет.
— Так свести, что ли, дружков, а? — пьяно подмигивая, повторяла она, наклоняясь то к одному, то к другой. — Уж так-то ли жить будете, ай люли-малина! Не оторвешь один от другого… А?
— Говорят тебе, карахтером не сходимся… — отвечала, смеясь, Аришка, тоже вся в горячем тумане опьянения. — Сколько разов пробовали — не выходит…
— Ан выйдет! — вызывающе кричала Маринка. — Еще как выйдет-то!
— Да ну тебя, не томи! — кричал кто-то. — Говори, в чем дело…
— Без ихава согласу нельзя… — ломалась Маринка, и бараньи бесстыжие глаза ее мерцали похотью. — Пусть скажут, что согласные — за мной дело не постоит…
— А мне что? — согласился возбужденный поцелуями новобрачных и сальными и крепкими шутками-намеками гостей Егор, блестя белыми зубами и черно-желтыми цыганскими глазами. — Я завсегда согласен… Со всем нашим удовольствием… Ну, Аришка, а?
— Я от закону не прочь… — пьяно смеялась Аришка, прикрываясь передником и икая всей толстой грудью. — А только уж карахтер такой…
— Ну, Маринка, бословясь да и за дело… — кричали гости. — Своди давай… Мы все в свидетелях…
И Маринка, перехватив воздуха, сама не зная как вдруг выпалила:
— Средства эта простая, ну только чижолая… Надо все, что по-супружецки полагаетца, при всех изделать…
Все очумели.
— Чево?!
— А так… при всех… вот хоть сичас… — увереннее сказала Маринка, пьянее все более и более. — Так тогда жить будут — водой не разольешь…
Дикий хохот, улюлюканье, восторженный истерический визг, уханье поднялось в мутной мгле комнаты. Кто-то дробно топал ногами, кто-то исступленно мяукал, и многие вскочили и махали руками и орали что-то, и у всех кружилась голова и захватывало дыханье.
— Ну ты, Маринушка, хоша и сваха, а того… — кричал подгулявший Прокофий. — Ты бы хошь перед молодыми-то постыдилась…
— А что твои молодые-то? Пущай учатся… — орали со всех сторон пьяные возбужденные голоса. — Небось, уж сами умеют — наука не хитрая. Га-га-га-га… Ай да Маринка… Вот стерва бабенка, мать ее за ногу… Ну удружила… А ну, Егор, а? Аришк? Чево дремать-то? А? Гага-га-га…
И снова визг, хохот, сквернословие заполнили жаркую комнату до краев. И в мутном вонючем воздухе, в страшной мешанине виднелись то бледными, то багровыми пятнами потные лица, раскрытые орущие рты, то мутные, то масляные глаза, в которых стоял темный огонь вожделения, бессвязно мотающиеся руки.
— Егор, а? — напирали на того со всех сторон. — Чего робеть-то? А? Маришк, да ну… А?
— Так что… Я завсегда готов… — с искривленной улыбкой сказал нетвердо Егор. — Охулки на себя не положим…
— О-го-го-го-го… — залилась застолица, заплескала в ладоши, завизжала по-поросячьи. — Аришк, ну… Валляй!
Аришку мяли, толкали, обдавали зловонным жаром пьяных ртов, и вот среди неистового рева, воя, визга, топота, бессильных протестов тоже опьяненных и разпалившихся хозяев, ее, бледную, ослабевшую, со сбившимся на сторону платком, повалили на грязный пол и толкнули к ней бледного, криво улыбавшегося Егора. Среди смрада, истерического визга, восторженного заливистого свиста мелькнули в сумраке под горящими зеленым огнем глазами белые голые женские ноги… Егор, бледный, сопя, неуклюже возился над бабой. Маринка исступленно кружилась, притоптывая и подпевая, над ними, и, сама себя не помня, схватила со стола большой жестяной закоптелый чайник и в каком-то экстазе стала поливать из него пару на полу. И вдруг резкий крик боли прорезал дикую мешанину звуков, и супруги вскочили с пола и яростно набросились на ничего не видящую, исступленную Маринку.
— Стерва, сволочь! — хрипло кричал Егор, подтягивая свалившиеся штаны. — Лахудра! Ты изувечить нас хотела… Я тебя в порошок изотру!
Аришка, гладя ляжки, мучительно стонала и плакала.
В чайнике оказался кипяток.
И когда разобрали в чем дело гости, вся комната огласилась дружным восторженным ревом. Мужики, бабы, молодежь, старики хватались за животы, перегибались, захлебывались смехом, давились, отплевывались, всплескивали руками и ржали исступленно:
— Кипятком! Да по притчинному месту!.. Вот так средствия!.. Ай да Маринка, вот так свела…
Хозяева, тоже едва стоя на ногах от смеха, разводили между тем Маринку и Егора, который с налившимися кровью глазами лез на нее с кулаками. Аришка выла на голос, не столько от палящей боли на животе и ляжках, сколько от сознания вдруг открывшегося ей сиротства ее: никто ее не жалеет, все над ней смеются…
— Ох, головушка моя бесталанная… И для чего только я на белый свет уродилась?..
— Да не вой ты, дуреха!.. — кричали ей с хохотом со всех сторон. — Есть чего… Егорка не утешил — вон, поди, матрос Ванька Зноев утешит… Ишь как он на тебя разгорелся… А-га-га-га…
А под окнами в светлом, душистом — так свежо и упоительно пахло черемухой… — сумраке майской ночи, в нежном серебристом сиянии лучистых звезд шел бестолковый пляс, визжали скверные и бессмысленные частушки девки, подростки яростно преследовали девчонок и исступленно мяли их по темным углам, и беднота, наглотавшаяся огненного самогона, то и дело диким ура благодарила от всего сердца тароватого хозяина…
