Молчание Шахерезады - Суман Дефне

Девочки купались только во время пикников, которые устраивали возле бань Дианы, но и здесь они не могли показать всем, что умеют плавать. Им позволялось лишь стоять на мелководье и брызгаться. Пикники эти все равно были одним из любимых летних развлечений Панайоты, и они стали еще веселее, после того как кирья Эфталья в прошлом году купила на улице Френк походную спиртовку. Теперь на пикник женщины несли не только зонты и покрывала, но и полную корзину с кофе, сахаром, туркой, ложками и чашками.

Новая привычка варить кофе на пикниках больше всего была на руку девочкам. В момент, когда их матери, собравшись вокруг крошечной горелки, помешивали кофе, они прямо в платьях, толкаясь, плюхались в воду. И матери, которые до этого то и дело предупреждали непокорных дочек, чтобы те не намочили волосы и одежду, наконец-то – что уж поделаешь? – оставляли их в покое. Вот уж когда можно было наокунаться всласть!

Правда, в конце прошлого лета мать сказала Панайоте:

– Этот год – последний, когда вы так купаетесь. Следующей весной будете уже сидеть рядом с нами, как и подобает девушкам.

Панайота зло сверкнула глазами. Мальчишки-то чуть поодаль за мысом прыгают с валунов!

Теперь прошлое лето казалось Панайоте таким далеким. Уж очень многое изменилось за осень и зиму в мире и в ее собственной душе. Завершилась мировая война – Османская империя проиграла. Некоторые мужчины в их квартале встретили эту новость с радостным волнением, но отец Панайоты, бакалейщик Акис, лишь с тревогой погладил усы.

Впрочем в их дом поражение пришло намного раньше, в Рождество тысяча девятьсот пятнадцатого года, когда в трудовом батальоне погибли ее старшие братья. Эта потеря была настолько велика, что после уже не имело никакого значения, кто в этой войне выиграл, а кто проиграл. В то время как жившие в Смирне выходцы из Европы и местные христиане праздновали вступление в город английских солдат, Акис и Катина поужинали при свете газовой лампы фаршированными баклажанами да пораньше легли спать. Пусть городом управляет кто хочет. Ни одна новость в мире больше не заставила бы ее родителей улыбнуться. Даже спустя четыре года после того страшного известия окна в доме были все еще завешены черной тканью, а Катина продолжала носить траур. И снимать не собиралась. Не было им с Акисом никакого дела ни до победивших в войне, ни до проигравших, ни до судьбы города.

И пока они в безнадежности, тенью повисшей над их душой, проживали день за днем, Панайота верхом на безудержной лошади, подхлестываемой гормонами, стремительно неслась из детства в юность. Прошлым летом в бани Дианы приехала одна немецкая семья. Женщины купались с голыми ногами, да еще и на виду у мужчин. Толкающиеся в воде девочки, мальчишки по ту сторону скалы и даже их матери – все не могли оторвать глаз от длинных белых ног европеек, привольно прыгавших в воду, словно их никто не видел. В тот день Панайота и заметила, что Ставрос, взобравшийся на высокий валун на другом конце пляжа, смотрел не на раздетых женщин, а на нее: на ее красные от солнца плечи и выбившиеся из косы черные завитки волос. Как рыбак, он сидел с голой грудью, без рубашки. Возможно, конечно, что он просто задумался и взгляд его упал на Панайоту случайно, но тогда почему, когда глаза их встретились, он тут же отвернулся? В тот момент Панайоте показалось, что она увидела что-то, что не должна была видеть.

И с тех самых пор сердце ее оказалось в плену чувств, подобных которым она раньше не знала, и при каждой встрече со Ставросом ей чудилось, будто за ней наблюдают. Но и сама она постоянно искала его взглядом: днем у выхода из школы, вечером на площади, воскресным утром в церкви, и в пекарне, и у мороженщика на набережной. Возвращаясь из школы домой, она находила предлог, чтобы сделать крюк и пройти через район Керасохори – там отец Ставроса держал мясную лавку. Иногда – очень редко – парень помогал в лавке отцу или же на велосипеде отвозил мясо какому-нибудь особо важному покупателю.

Но если в результате всех своих стараний и уловок Панайота все-таки встречала по пути Ставроса, она просто отворачивалась и делала вид, что не замечает его. Конечно, ее подружки Эльпиника и Адриана обо всем знали. Если двое, выросшие в одном квартале, вдруг переставали даже здороваться друг с другом, то причиной была либо обида, либо любовь. Либо и то и другое. Но судя по тому, что Панайота постоянно смотрела на свое отражение в витринах и окнах, тут дело было вовсе не в обиде. Эльпиника тоже уже давно вздыхала по сыну рыбака Нико. А Минас Блоха не сводил глаз с Адрианы. Оставалась только Панайота. Вот теперь и она влюблена в смельчака Ставроса.

– Корабли вчера вышли из Кавалы. Сегодня они останутся на ночь в Митилини. А завтра утром, еще затемно, будут в Смирне. Они плывут спасти нас! Они везут нам свободу! Слушайте, слушайте все!

Панайота как ни в чем не бывало продолжала крутить скакалку. И снова горячей волной к вискам поднималось чувство, как будто она стоит в центре мира и все взоры обращены к ней. Она выпрямилась и подняла повыше подбородок. Все, кто той весной видел Панайоту, удивлялись, как она так быстро вымахала. За зиму выросла, как будто кто-то за уши тянул, сделалась на голову выше сверстников. Даже пальцы ее стали длиннее, не говоря уже о руках и ногах, которые она раньше не замечала, а теперь вдруг не знала, куда деть. Эти внезапные изменения доставляли ей неудобства, но по тому, что старухи, например тетушка Рози, при виде ее трижды сплевывали – тьфу-тьфу-тьфу, – а мать прикрепляла к ее одежде изображения Богоматери, синие глазки-амулеты и треугольные обереги-муски с написанными молитвами, Панайота понимала, что изменения эти коснулись не только роста, но и кое-каких других частей ее тела. Об этом же говорили, конечно, и взгляды Ставроса.

– Хватит этой чепухи! – крикнул один из сидевших в кофейне стариков со сморщенным лицом, продолжая при этом перебирать четки. – Сколько уже месяцев они нас спасают. А никто их и в глаза не видел.

– Какие там месяцы, вре? Скоро полвека стукнет, а мы все ждем. Ха-ха-ха!

– Клянусь, они плывут. Мы это от англичан слышали. На набережной все только об этом и говорят. А рыбаки даже видели корабли. Правда, педья[27]?

Мальчишки так и замерли в центре площади, недоуменно переглядываясь. Они-то думали, все в квартале будут эту новость праздновать. Почему же никто не вскочил на ноги и не бросился обниматься со слезами радости на глазах?

– Сынок, Ставраки му! – издалека окликнула Ставроса мать. Она поливала из кувшина красные розы в их крошечном садике перед домом. После целого дня под палящим солнцем земля жадно впитывала влагу, а воздух пах розмарином, как будто после дождя. Их одноэтажный дом выходил на площадь; по беленным известкой стенам разрастались бугенвиллеи, уже раскрывшие свои пурпурные цветы. – Эла, иди сюда, я тебе рубашку сменю. Ты весь вспотел.

Ставрос посмотрел на нее с негодованием. Нашла время рубашку менять! Панайота закусила губу, чтобы не рассмеяться. Не сводя глаз с прыгавшей Адрианы, Минас, в расстройстве оттого, что их известие не вызвало ожидаемого интереса, вышел вперед остальных мальчишек и принялся выкрикивать, тряся при этом колокольчиком, как глашатай:

Его выкрики подхватили и другие мальчишки. Беззубые старухи опять закачали головой, как будто в такт какой-то красивой песне, а девочки подталкивали друг друга и хихикали.

Адриана, прыгая, запуталась в скакалке и чуть не упала.

– Пропала ты, сестрица! – прокричала сидевшая на стене Тасула, младшая сестра Адрианы. – Пропала, втюрилась по уши!