Спираль - Ирина Шишковская
– Эй, стой! – крикнул ему Малышев понятно, что по-русски, но на удивление, парнишка его отлично понял и натянул поводья.
– Вокзал! – крикнул ему Малышев, а вот тут возница растерялся, смотрел своими слегка на выкате темными глазами непонимающе.
«Черт, как же будет вокзал по-ихнему?», подумал Малышев, и догадался сказать по-французски:
– Гара!
И, о чудо, смуглый извозчик его понял! Малышев даже подивился, что в этой странной Варне даже извозчики говорят по-французски, но по прибытии на вокзал увидел издали надпись «ГАРА» и все понял.
Никакую цирюльню, естественно искать не стал, не к чему было так рисковать. Нашел свой вагон, благо поезд уже стоял на путях. По дороге купил газету у мальчишки – разносчика. Сел на свое место и прикрылся нею на всякий случай, пока поезд не тронется. В купе, к своему счастью, оказался в одиночестве. Вагон был пульмановский, кресла бархатные, но поистрепались порядочно, повозили пассажиров, видать, и должно быть не здесь, а где-то в Германии.
До Софии он доехал без проблем, там их вагон отцепили от состава и прицепили в хвост другого поезда. Ужасно захотелось выйти, размять ноги.
Проводник, холуйского вида, старательно подбирая слова, сказал Малышеву по-немецки, видать другого иностранного языка не знал, а по шинели увидал, что он – русский офицер:
– Господин! Не отходите далеко от состава, скоро отправляемся!
– Что же, я и в ресторан не успею?
– У нас в поезде от Софии будет отличный вагон-ресторан! – заявил проводник и гордо выпятил грудь так, как если бы был хозяином этой железной дороги, или как минимум начальником поезда.
«Ну и черт с ним, поем в дороге!», – решил Малышев и принялся мерить шагами перрон.
– Вы ли?! – услышал вдруг он смутно знакомый голос. Обернулся без всякой уверенности и надо же таком случиться!
– Евстафьев?! – постарался тоже изобразить радость.
– А я как вас раз видеть, поручик! Куда? Неужто, как и я, в Белград?
Вот же неприятно то, как вышло, но Евстафьев уже лез обниматься и говорил без умолку:
– Решил я, что нет смысла тут более оставаться! Ну что делать в этой Болгарии? Вся жизнь не тут.
– Так может быть надо было бы вам в Константинополь? – неуверенно предложил ему Малышев.
– Нет! – помотал головой Евстафьев, – нечего там среди басурман делать, надо ехать к ним, к братьям – славянам! – и, понизив голос до шепота, возбужденно заговорил, вертя глазами, – мне дали знать надежные люди, что в Белграде все и начнется.
Малышев постарался изобразить скуку и легкое разочарование:
– Прямо-таки и в Белграде, – сказал он с сомнением в голосе, – его сиятельство же не там…
– Пока нет! – не стал отрицать его собеседник, – но в том то и дело, что пока! Он сейчас в сомнениях, даже поговаривают, что собирался все бросить и жить жизнью мирного человека, но это все враки! Потому что не такой он!
И, ухватив Малышева под руку, Евстафьев стал прохаживаться с ним, продолжая делиться новостями:
– У меня в Белграде есть свои люди, устроимся в лучшем виде. Сейчас, понятно, еще ничего не решено, но части начали формироваться, а значит приезд его сиятельства и то, что он возглавит их, дело времени. Есть мысль у высоких чинов организовать некое воинское формирование и лучше места, чем Сербия, для этого не найти.
Малышев предложил:
– А давайте-ка, переходите ко мне в купе! С проводником договоримся!
– Прошу прощения, премного благодарен, но стеснен в средствах.
– Пустяки, я все устрою!
Евстафьев посмотрел удивленно, и Малышев понял, что зря дал понять, что деньги у него есть, не вязалось это с его легендой, пришлось выкручиваться:
– Дядя выслал.
А вот это могло быть правдой, Петр Петрович сейчас где-то здесь, в Европе проживает, хорошо бы еще знать точно где.
Глава вторая. Белград
– Малышев, Малышев, … что-то я не припоминаю такого, – сказал один из присутствующих в комнате мужчин. Глаза его были воспалены, и был он, скорее всего, сильно, а может и вовсе смертельно болен, сидел, утонув в глубоком кресле, зябко кутаясь в плед. Тяжелые портьеры в комнате были опущены, совершенно не пропуская дневного света, и от того комната напоминала сырой и холодный склеп.
– Наш человек в Белграде, – напомнил ему собеседник, высокий и сухой, в дорогом английского сукна костюме.
– А, этот, проваливший нашу операцию, – в голосе болеющего послышалась разочарование.
– Там все было не так однозначно, Павел Никифорович, – ответил ему «английский костюм», на что вышеназванный Павел Никифорович махнул высохшей, как лапка старого зверька рукой и сказал:
– «Все не так однозначно» – это, мой дорогой, оправдание для неудачников. Он задание провалил, и дважды, заметьте! – и поднял указательный палец вверх, отчего «английский костюм» непроизвольно проследил взглядом куда же указывал ему собеседник.
– Где он сейчас, говорите? – продолжил Павел Никифорович, или как там его на самом деле звали.
– В Берлине. У него отличная легенда, просто замечательная. Это вообще оказалась хорошая идея не ликвидировать его тогда. «Грузин» рекомендовал оставить Малышева и как в воду глядел. Нам даже не пришлось ничего поправлять в биографии: оказалось, что он дядя фрау Дассен.
– Действительно ее дядя? – изумился Павел Никифорович.
– Да вот, представьте! Мы не знали, как к Дассену подобраться, он очень хитрый и очень осторожный, плюс Абвер бережет его как зеницу ока. Сразу предположили, что лучше действовать через жену, но та ведет очень замкнутый образ жизни, никаких контактов кроме прислуги, а прислуга вся абверовская. Малышев – это редкостная удача для нас.
– И не говорите! Но пока придержите его, – добавил он наставительно, – такую удачу надо использовать по полной, – сказал он и закашлялся. А «английский костюм» про себя подумал: «Не жилец наш упырь, сожрет его рак, как он сожрал других», но виду не подал, смотрел даже не участливо, знал, что его собеседник этого не любит, просто сделал вид, что все в порядке, все нормально, что ничего такого не происходит.
Малышев в Бога не верил. Что в него верить, если жизнь опровергает полностью все их христианское учение. А вот в судьбу верил. Хотел бы переломить ее, но пока плохо что-то получалось.
– Тебе, Малышев, в казино играть никак нельзя, ну или выиграй разок, забирай фишки и уходи, – сказал ему Цискаридзе напоследок, когда помог
