Валерий Волошин - Ленинград — срочно...

А может, его напугал батько, гроза Ошмянки, правая рука сельского старосты. Оттого, что новая власть лишила его права помыкать людьми, запил он и сек его, Павлуху, за дело и без дела, приговаривая: «Убью, гаденыш!..» Но батька самого убили в пьяной драке.

Рос Павел с бабкой Степаньей, маминой матерью, тихой и набожной. Собой был приметен, крепко сложен. Девчата с надеждой зазывали его на хороводы, приветливо улыбались при встречах. Приглянулась и ему дочка соседа. Но тут на пути стали хлопцы-соперники. Слово за слово — пошли в ход кулаки. И он убежал. Когда бабка прикладывала примочки к синякам, кляня на чем свет стоит решительных парубков, его душу опять сковал страх: «Ведь могло случиться як с батьком! Нет, к лешему девок, проживу без них».

Тут-то и объявился дядько, батькин брат. Приехал из Латвии. Полюбился он Павло. Дядько хоть был и в возрасте уже, но силищей обладал необыкновенной. Подковы гнул, Павла приемам борьбы обучал. Но больше всего парню нравились его рассказы о том, как служил дядько управляющим в имении одного богача. Чего только там не приключалось! Погулял дядько на славу, а денег было столько у него, что можно было печку ими растапливать. Правда, пришлось их пока припрятать. «Ничего, Павлуха, — говорил дядько, — час пробьет, возьму с собой, деньжата отроем. Только молчок, никому ни слова!»— предупреждал он.

И взял. Оказался Павло под Сигулдой вблизи Риги, в красивой вилле на берегу быстротечной реки Гауи. Вот уж где полупцевали его сынки «серых баранов» — так называли там местных толстосумов. «Не хнычь, паршивец, — шипел дядько. — Дело «Айзсарги» — наше, кровное. Иль ты хочешь в кореша к беспартошникам-коммунистам? К тем, кто батьку твоего порешил?! Живо шею сверну, щенок, як птычке!»

Павел покорно топал лунными ночами за молодыми «яунсарги» «красить морды комсомолятам», старательно чистил по утрам «личное» оружие их отцов — «айзсарги», стволы которого еще пахли дымком, с готовностью выполнял приказы хозяек — «айзсардзе»— и копался в навозной земле, не замечая насмешек и скаля зубы в улыбке в ответ на каждую затрещину. Дураком надо было быть, чтобы не понять, в какую организацию попал он по воле дядька. Но, ощущая постоянный страх перед ее силой, Павел в то же время со злорадством чувствовал, что надежно защищен ею от других смертных.

Как-то шел он по берегу реки, сгибаясь под тяжестью мешка с мукой, которую намолол на мельнице для «серого барана». Окликнул Павла рыбак, мол, разговор есть, дружище. Заманский узнал в нем одного из активистов местной комсомолии. Испугался: «Что ему треба?»

— Послушай, парень, я давно наблюдаю за тобой. Неужели нравится спину гнуть, в холуях ходить? — спросил напрямик рыбак. — За этим в наши края приехал?

— Це ни твоего ума дело, — огрызнулся Павло, пытаясь улизнуть.

— Да погоди, драться не собираюсь, — встал рыбак, загородив дорогу. — Ты же наш, из батраков. С кем спутался? Может, расскажешь о дружках?

— Не знаю, ничего не знаю! — нервно выкрикнул Павел и, обойдя рыбака, быстро зашагал прочь. Вслед услышал:

— Пока не поздно, одумайся! Иначе пожалеешь…

— Еще поглядим, кто пожалеет, — чертыхнулся Заманский. И рассказал о неприятном разговоре дядько. А утром селение облетела весть: погиб рыбак, утоп…

Вскоре Павлу пришлось опять возвратиться в Ошмянку. «Обстановка осложнилась, — пояснил ему «серый баран» при прощании. — К тому же скоро тебе в армию собираться. Люди «Айзсарги» и там нужны. Верю, что докажешь свою верность организации! Держи на память», — протянул хозяин ему отполированный браунинг.

Дядько, стоявший рядом с ним, сказал одобрительно: «Павлуха не подкачает». А провожая к калитке, еще раз грозно напомнил: «Гляди у меня, не балуй. Не то отыщу и як птычку… Как договаривались, писульку пришлы, куды судьбына забросыт…» Павло, правда, выкинул пистолет в мутные воды Гауи. А когда его призвали в армию, то все-таки послал дядьке с оказией письмо о том, что служит в радиобатальоне. И вот теперь…

«Вовсе бы их не знать, но ведь найдут, прикончат! — обреченно подумал Заманский. — Немец у порога, а они за ними следом придут наверняка. Нет, надо писать какой-то Настеньке… А как же с врачихой быть? Вдруг она заметила, шо скомкав бумагу? Может, тюкнуть ее по темечку…» От этой шалой мысли похолодело в груди, запершило в горле. Заманский зашелся в кашле.

— Что с вами, простыли? — обеспокоенно повернулась к нему Нина.

— Та не, тильки есть хочется, — сказал Заманский и сплюнул за окно.

— Кому сейчас поесть не хочется, — болезненно усмехнулась Казакова. — Потерпите, приедем — чайком угощу.

«Тю, холера ее возьми, она же ничего дурного не замышляет, — облегченно вздохнул Заманский. — Ишь, на чаепитие кличет. А шо, дивчина вроде гарна. Можно побалакать… Только вот… надо успеть прошвырнуться по хатам уплывших женок офицеров. Пошарить там. Заодно хронометры треба переховать. Ловко же я одурачил лейтенантиков и фитиля подпустил для отвода глаз, — удовлетворенно заулыбался он. — Нехай. А часики на хлебец выменяю. Лишь бы выжить. Придут «айзсарги» — зачтут все сполна…»

Машина уже подъезжала к городу. Повернувшись к Нине, Павел весело гоготнул:

— Чаек — дюже гарно!..

Чуть позже, на исходе дня, когда Заманский и Казакова еще тряслись в полуторке, в кабинет капитана Бондаренко вошли трое гражданских лиц в шапках-ушанках, телогрейках, перепоясанных солдатскими ремнями, которые обвисали под тяжестью подвешенных гранат. Замыкал троицу незнакомый военинженер, оставивший дверь открытой настежь.

— Кто такие? — резко спросил комбат.

Но незнакомцы не торопились отвечать, а повернули головы к двери, явно ожидая еще кого-то. Бондаренко решительно подошел к непрошеным посетителям и потребовал предъявить документы. Неизвестные переглянулись; один из них стащил с головы шапку, обнажив блестящую гладкую лысину, расстегнул верхнюю пуговицу телогрейки и, достав вчетверо сложенную бумагу, протянул ее капитану. Из удостоверения явствовало, что Военный совет Ленинградского фронта «уполномочил директора радиозавода тов. Форштера, старшего военпреда тов. Каратыша, инженеров тт. Черемина и Токачирова проверить работу установок РУС-2». Внизу печать и подпись: «Член Военного совета Ленинградского фронта, секретарь Ленгоркома ВКП(б) А. Кузнецов».

— Извините, меня никто не предупредил, — пробормотал Бондаренко, — а вас никто не сопровождает?

— Как это никто! Или я для тебя не авторитет? — в дверном проеме неожиданно выросла фигура полковника Соловьева. — Гостям угощение сообрази.

За начальником службы ВНОС шагнули в кабинет Ермолин и Осинин. Соловьев пояснил, обращаясь к директору завода:

— Я сразу комиссара и инженера пригласил, чтобы время не терять. Потому и задержался.

Вскоре все расположились вокруг комбатовского стола; перед каждым дымилась кружка с крутым кипятком, а для гостей выделили еще из НЗ по маленькому кусочку серо-желтого сахара и по черному сухарику: в этот день в третий раз в городе сократилась норма выдачи хлеба.

— Итак, начнем с приятного известия, — пробасил Соловьев. — Может, сами скажете? — посмотрел он на директора завода.

— Приятного мало, — отмахнулся Форштер. — Цеха свернуты, оборудование перевозится на берег Ладоги. Эвакуация, друзья мои.

— Но ведь два «Редута» вы нам даете?!

— Да, успели собрать, милостивый государь. Слава богу.

— Ну вот, чем плохо — будет восемь «дозоров».

— Семь, товарищ полковник, — поправил Осинин. — Разбитую в Пулково установку восстановить пока не удалось.

— Ладно, ладно, не будем отвлекаться от главного, — сказал Соловьев. — Военный совет фронта поставил перед нами очень ответственную задачу: в кратчайший срок создать вокруг осажденного города сплошное поле радиобнаружения. Теми средствами, которые у нас имеются в наличии, — подчеркнул Соловьев и многозначительно поглядел на Осинина. — Теперь вкратце об оперативной обстановке: фронт стабилизировался с отходом наших войск на рубеж Лигово, Верхнее Койерово, Большое Кузьмино, Ям-Ижора, Невская Дубровка. Гитлер трубит на весь мир, что теперь, блокировав город бомбежками и огнем артиллерии всех калибров, он сотрет Петербург с лица земли. Конечно, кукиш ему, такому не бывать! И все же… Немецкие бомбардировщики могут, едва миновав линию фронта, тут же начинать бомбометание. Подсчитано: от передовых позиций в районе Лигово до центра города им лететь не больше двух минут, а от наиболее удаленной Невской Дубровки — пять с половиной минут. За это время предупредить о налете обычными средствами наблюдения и оповещения практически невозможно. Поэтому вся надежда — на «Редуты». Такая катавасия получается. Вот и товарищей с радиозавода прислали, чтобы помочь нам правильно расположить установки, проверить их работу на местах. Ясно?.. Ну, что скажешь, комбат, — обратился Соловьев к Бондаренко, — докладывай свои соображения.