Лидия Либединская - Последний месяц года
— Не уводите его! Я знаю, он на погибель идет!
В растерянности все замолчали. И казалось, откуда-то очень издалека прозвучал в этой тишине голос Рылеева:
— Я скоро вернусь, Наташенька! Верь мне, в намерениях моих нет ничего опасного… Я хочу добра людям, — и, решительно высвободившись из объятий жены, он выбежал на улицу.
Друзья догнали его.
* * *На Сенатской площади собрался народ. В вечной скачке застыл над площадью бронзовый Петр. Дул ледяной ветер. Впервые за зиму подморозило — было градусов восемь.
В одиннадцатом часу утра на Сенатскую площадь пришел Московский полк. На зимнем ветру развевалось полковое знамя — награда за Бородино. Полк выстроился четырехугольным каре вокруг памятника Петру I.
Солдаты Московского полка были бодрые, возбужденные. В спешке они выступили без шинелей и теперь торопили начать действие — холодно. Ледяной ветер с Невы то и дело пролетал над площадью.
Александр Бестужев в парадном мундире стоял в середине каре и лихо точил саблю о гранит памятника. Под скупым зимним солнцем поблескивали пуговицы и аксельбанты его адъютантского мундира.
— Московский полк — сердце России, ура! — кричал он, и солдаты восторженно вторили ему:
— Ура-а!
Александр Бестужев смотрел на солдат влюбленными глазами: вот они, герои Бородина и Смоленска, отстоявшие отечество и со славой вступившие в Париж! Сегодня они вышли на новый бой — бой за свою свободу…
Вокруг восставшего полка шумела толпа. Народ заполнил Дворцовую и Сенатскую площади, — все пришли поглядеть на невиданное зрелище. Люди переходили с одной площади на другую, собирались большими группами, обсуждали происходящее.
К Московскому полку один за другим подходили члены тайного общества. Вскоре внутри каре собралось много людей, военных и штатских, в шинелях и шубах. Друзья обнимались, целовали друг друга.
— Святые минуты свободы… — негромко проговорил кто-то.
Рылеев метался среди собравшихся, и пелерина на его шубе взлетала, словно крылья огромной птицы.
К тому времени, как полк вышел на площадь, здание Сената было уже пусто: сенаторы присягнули Николаю I и разъехались по домам. Требовалось срочно менять план действий. Сейчас все зависело от находчивости и решительности диктатора Трубецкого. А его не было.
«Где Трубецкой? — в тревоге спрашивал себя Рылеев. — Неужели струсил? Не может быть! Он столько раз отличался на полях сражений…» И вдруг всплыли из глубины памяти чьи-то предостерегающие слова: «Недостаточно военной храбрости, надо иметь политическое мужество, а совместимо ли это в одном лице, именно в Трубецком?» Но Рылеев отогнал от себя эту мысль.
Нет, Трубецкой придет, непременно придет!
Каховский в лиловом фраке, без шинели переходил от колонны к колонне, подбадривая солдат.
— Да здравствует конституция! — громко восклицал он.
Солдаты вторили ему:
— Ура, Константин!
Люди дивились: чудной барин, вроде штатский, а за поясом заткнуты два пистолета и кинжал.
Каховский ожидал: сейчас появится царь, и он выполнит свой долг!
Однако вместо царя к каре подскакал генерал-губернатор Петербурга Милорадович. В мундире, с голубой лентой через плечо он сидел на лошади, гордо вскинув голову.
— Мальчишки, буяны, разбойники, мерзавцы, осрамившие русский мундир, военную честь, звание солдата! — остановив коня, закричал он, обращаясь к Московскому полку. — Вы пятно России! Вы преступники перед царем, перед отечеством, перед светом, перед богом! Что вы затеяли?! Падите к ногам императора и молите о прощении!
Солдаты слушали молча. Поняв, что слова его не оказывают должного действия, генерал-губернатор зло и грубо выругался.
К нему подошел Оболенский.
— Ваше сиятельство, извольте оставить в покое солдат! — отчетливо и громко сказал он.
— Кто может запретить мне разговаривать с солдатами?! — в бешенстве крикнул Милорадович.
Оболенский выхватил у солдата ружье.
— Прочь! — воскликнул он и ударил штыком лошадь генерал-губернатора, но не рассчитал удара и поранил Милорадовича в ногу.
Каховский молча, стиснув зубы, наблюдал за Оболенским.
Медленно, чувствуя, как наливаются тяжестью руки, достал из-за пояса пистолет, поднял его и прицелился. Раздался выстрел. Каховский видел, как покачнулся белый султан на шляпе Милорадовича. Генерал накренился и стал тяжело сползать с лошади. Лошадь захрапела, рванулась и вынесла раненого из толпы.
— Кто стрелял? — обернувшись, крикнул Оболенский.
— Я! — спокойно ответил Каховский. — И, кажется, славно попал.
Он снова зарядил пистолет.
* * *Николай I решил лично удостовериться, как расположены силы противника, и в сопровождении свиты выехал на Сенатскую площадь.
— Здорово, ребята! — крикнул он, обращаясь к восставшему полку.
Ответом ему было молчание.
— Долой Николая! — раздался вдруг над площадью голос Александра Бестужева.
— Никто не командует, мы вынуждены бездействовать, и войска наши еще не все подошли, — в отчаянии шепнул Рылеев Пущину. И, не сдержавшись, добавил: — Неужели Трубецкой предаст?
Будь он военным, Рылеев, конечно же, немедленно взял бы на себя командование. Но разве солдаты пойдут за штатским?..
Действовать надо было решительно. Где же Каховский? Рылеев в волнении оглядывался по сторонам, ища его глазами. Каховского поблизости не было. Выстрелив в Милорадовича, Каховский затерялся в толпе. Взгляд Рылеева остановился на Якубовиче, он кинулся к нему, что-то прошептал на ухо. Якубович решительным шагом направился к царю. Рылеев жадно следил за ним.
Вот Якубович подошел к Николаю и стал что-то говорить. Вся фигура его изображала почтение.
«Ну что же он, что же?!» — в недоумении думал Рылеев, ожидая, что вот-вот раздастся выстрел.
Царь вежливо, но холодно слушал. Якубович говорил все быстрее и быстрее.
«Сейчас, сейчас…» — сердце Рылеева бешено колотилось.
Николай милостиво протянул Якубовичу два пальца…
«Храбрый кавказец! — с презрением подумал Рылеев. — Предатель!»
Несколько камней пролетело над головой императора.
— Не хотим Николая!
— Ура, Константин! — раздавались возгласы.
— Пойди сюда, самозванец, мы тебе покажем, как отнимать чужое!
Снова камни и поленья полетели в царя.
Николай в страхе поворотил коня и поскакал к Дворцовой площади.
Рылеев слышал, как некоторые офицеры пытались растолковать народу цель восстания.
— Доброе дело, господа, — громко и неторопливо отвечал им кто-то. — Кабы, отцы родные, вы нам ружья али какое ни на есть оружие дали, то мы бы вам помогли, мигом бы все переворотили…
Подъехала карета. Из нее, сверкая золотыми крестами, вышел митрополит Серафим в сопровождении духовных лиц разного сана. Дрожащим голосом митрополит стал просить солдат во имя христианской любви прекратить бунт и возвратиться в казармы.
— Какой ты митрополит?! — послышались насмешливые крики. — На одной неделе двум царям присягал. Изменник! Поди прочь, сами знаем, что делаем!
Митрополит укоризненно покачал головой, сел в карету и уехал.
Дворцовая площадь заполнялась войсками, верными Николаю, — пехота, кавалерия, артиллерия. Дважды приказывал царь конногвардейцам идти в атаку на восставших, но они не трогались с места. Наконец, после третьей команды, один из эскадронов отделился и поскакал наперерез площади, к памятнику Петра.
Народ встретил эскадрон градом камней и поленьев. Московцы хотели дать залп, но Александр Бестужев запретил стрелять. Он понимал, неравенство сил и ждал помощи. Хоть бы еще один полк подошел! К чему бессмысленные жертвы? Держаться, держаться, пока не подойдет помощь!
Резкий порыв ветра пролетел над площадью.
— Чего ждем, братья?.. — слышался ропот солдат.
Три атаки выдержали московцы. Но когда конногвадейцы в четвертый раз промчались мимо каре, солдаты вопреки запретам командира открыли огонь.
И вдруг — верить ли глазам? — Сутгоф вел солдат к Сенату!
Еще радость — во главе морского гвардейского экипажа шел Николай Бестужев. Как один человек, вышли матросы и с ними морские офицеры.
Гвардейский морской экипаж выстроился между Исаакиевским собором и каре Московского полка, взводами на две половины, одна лицом к Адмиралтейству, другая — к манежу.
Рылеев кинулся к Николаю Бестужеву:
— Последние минуты наши близки, но это минуты нашей свободы! Мы дышали ею! За это я охотно отдаю жизнь…
Гарцуя на коне, появился перед восставшими великий князь Михаил. Он сказал, что приехал прямо из Варшавы. Константин отрекся от престола, надо присягать Николаю. Обещал всем прощенье, если сейчас же разойдутся.
Кто-то крикнул:
— Не Константин нам нужен, а конституция!
