Мика Валтари - Черный ангел
– Ты сам не знаешь, что говоришь, Мануил, – процедил я. – У тебя за спиной только что стоял ангел смерти.
Мануил замер передо мной на коленях, словно наслаждаясь своим унижением.
– Господин мой! – вскричал он. Глаза его заблестели, а на бледных щеках постепенно проступил румянец. – Ты возложил мне на голову десницу. И у меня перестали болеть уши! И ломота в коленях тоже прошла, хотя я стою на сырой земле. Господин мой, разве это не доказывает, кто ты?!
– Ты несешь чушь, – сказал я. – Ты перетрусил, увидев мой стилет. Внезапный испуг заставил тебя забыть обо всех болезнях.
Старик опустил голову, взял горсть земли и просеял ее сквозь пальцы. Голос Мануила был так тих, что я с трудом различал слова.
– Ребенком я много раз видел императора Мануила, – прошептал мой слуга. – Господин мой, я никогда не предам тебя.
Он поднял руку, словно хотел прикоснуться к моим коленям, и уставился, как зачарованный, на мои ноги.
– Пурпурные сапоги, – бормотал он про себя. – Ты возложил десницу на мою голову, и все мои болезни прошли.
Последние отсветы кровавого заката угасли. Наступил вечер – сумеречный и холодный. Я уже не различал в темноте лица Мануила. И ничего не сказал ему. Я был очень одинок. Повернулся и вошел в тепло моего дома.
Чернила и бумага. Раньше я любил сладковатый запах чернил и сухой шелест бумаги. Теперь я их ненавидел. Слова обманчивы, как и все земное. Они – лишь неуклюжие порождения бренности, которые каждый понимает и толкует, как хочет, по собственному усмотрению и потребностям души. Вечность не выразишь никакими словами.
В порту пока стоят корабли. Если чуть-чуть повезет, то западное судно еще может проскользнуть мимо турецких укреплений и выйти в Эгейское море. Нет такого латинянина, которого нельзя было бы купить. Но огонь, полыхающий в моем сердце, заставил меня швырнуть драгоценности генуэзцу. Огонь моего сердца заставил меня снова освободиться от богатства, словно от тесных одежд. Теперь я слишком беден, чтобы нанять целый корабль и помчаться вслед за ней на всех парусах. Боялся ли я именно этого, избавляясь от своих сокровищ? На свете не бывает случайностей! Все свершается так, как должно. Никому не дано избежать своей судьбы. Человек – совсем как лунатик – сам идет ей навстречу, раз и навсегда избрав свой путь.
Значит, я боялся самого себя? И не был в себе уверен? А Мехмед знал меня лучше, чем я сам, – и потому искушал, вложив мне при прощании в руку красный кожаный мешочек? Выходит, именно потому я и должен был освободиться от этого дара?
Султан Мехмед, победитель. Мне достаточно лишь нанять лодку, переправиться в Перу и зайти в дом с голубятней. Предать. Опять предать.
Никогда еще не погружался я в столь глубокое и беспросветное отчаяние. Выбор не бывает окончательным. Его приходится делать каждый день и каждый час. Постоянно. До последнего вздоха. Дверь всегда открыта. Всегда. А за ней – путь к бегству, предательству, самообману.
На болотах под Варной ангел смерти сказал мне: «Мы встретимся у ворот святого Романа».
До сих пор слова эти были мне поддержкой и опорой. Но он не уточнил, по какую сторону ворот я в тот момент окажусь. Он не открыл мне этого…
Нет – и не должен был открывать. Всю свою жизнь я вырывался из одной тюрьмы, чтобы попасть в другую. Из этой последней тюрьмы я не убегу, не убегу из тюрьмы, стенами которой стали для меня стены Константинополя. Я – сын своего отца. Эта тюрьма – мой единственный дом.
7 марта 1453 года
Рано утром, перед восходом солнца к храму монастыря Хора, расположенного близ Влахернского холма и ворот Харисия, двигалась толпа монахов в черных капюшонах, монахинь и бедных женщин с горящими свечами в руках. Эти люди пели, но голоса их тонули в сонной тишине и предрассветном мраке. Я последовал за этой процессией. Потолок и стены храма представляли собой одну огромную мозаику. Разноцветные камешки блестели на золотом фоне в сиянии бесчисленных восковых свечей.
Разливался аромат кадила. Горячие молитвы собравшихся в храме людей растрогали меня и успокоили мою душу.
Зачем я пошел за ними? Почему опустился рядом с ними на колени? Я ведь и раньше видел много монахов и монахинь. Они бродят по двое из дома в дом со своими чашами для пожертвований, чтобы собрать немного денег для бедных беженцев, которые нахлынули в город, спасаясь от турок.
Все монахини похожи внешне одна на другую, и различить их невозможно. Есть среди них и благородные женщины, и простолюдинки. Одинокие женщины из состоятельных семей, купившие себе место в монастыре. Послушницы, трудившиеся во имя Господа, не принимая пострига. Они пользовались большей свободой, чем монахини на Западе. Но греки и своим священникам разрешают жениться и носить бороды.
Все монахини похожи одна на другую. Одинаковые черные одеяния, скрадывающие очертания тела, одинаковые покровы на головах, спускающиеся до бровей. Но бессознательно – хоть ничто явно не бросилось мне в глаза – я обратил внимание на монахиню, которая шла за мной по улице и замедляла шаг, когда я оглядывался. Вместе с другой монахиней она проскользнула мимо моего дома и на миг остановилась возле маленького каменного льва, чтобы посмотреть на мои окна. Но не постучала в дверь и не попросила подаяния.
После этого я стал внимательно приглядываться ко всем монахиням, которых видел. Что-то в посадке головы, в походке, в пальцах, которые эта женщина прятала в широких рукавах, говорило мне, что я узнаю ее в любой толпе. Я сплю, я грежу наяву. Отчаяние ослепило меня. Я верю в невозможное. Надежда, в которой я не решаюсь признаться даже самому себе, горит в моей душе, словно огонек свечи.
10 марта 1453 года
Эти дни я прожил как во сне, как в тумане. Тем утром обе монахини снова прошли мимо моего дом; и остановились, чтобы заглянуть в окна, словно ожидали, что, заметив их, я поспешу на улицу. Я бегом спустился с лестницы и распахнул дверь. Тяжело дыша, я стоял перед ними, не в силах произнести ни слова. Они попятились и склонили головы. Одна монахиня протянула деревянную чашу для пожертвований и пробормотала обычную молитву.
– Войдите в мой дом, сестры, – проговорил я. – Я оставил кошель в комнате.
Вторая женщина держалась за спиной своей старшей спутницы и не поднимала головы, точно пряча от меня глаза. Услышав мое приглашение, святые сестры хотели уйти. Я потерял самообладание. Схватил молодую монахиню за плечо, и она не смогла оттолкнуть меня. Примчался перепуганный Мануил.
– Господин мой, ты сошел с ума! – предостерегающе вскричал он. – Люди забьют тебя камнями, если ты обидишь монахиню!
Пожилая женщина ударила меня костлявым кулаком в лицо и принялась колотить деревянной чашей по голове. Но завопить монашка не решилась.
– Войдите в дом, – произнес я. – Иначе тут соберется толпа.
– Твой командир прикажет тебя повесить, – с угрозой прошипела пожилая монахиня, но повернулась и нерешительно посмотрела на свою спутницу. Та кивнула. Она не могла поступить иначе. Я крепко держал ее за плечо.
Когда Мануил запер за нами дверь, я сказал:
– Я узнал тебя. Узнал бы тебя и в многотысячной толпе. Это действительно ты? Как такое могло случиться?
Дрожа, она вырвалась из моих рук и поспешно обратилась к своей спутнице:
– Это какая-то ошибка или недоразумение. Я хочу выяснить, в чем дело. Останься здесь.
И я понял, что она – не настоящая монахиня, принявшая постриг. Ведь тогда она не смогла бы разговаривать со мной наедине. Я проводил ее в свою комнату и запер дверь на засов. Сорвал с волос женщины покров и заключил ее в объятия.
Я крепко прижал Анну к себе.
И лишь тогда я сам задрожал и разрыдался. Так велики были мое отчаяние, мои сомнения и моя страсть. Теперь все во мне взорвалось. Мне сорок лет. Стою на пороге своей осени. Но я плакал, судорожно всхлипывая, как дитя, пробудившееся от кошмарного сна в спокойном и безопасном доме.
– Любимая моя, – простонал я. – Как могла ты так поступить со мной?
Она позволила покрову упасть на пол и отбросила черный плащ с капюшоном, точно стыдилась этого одеяния. Она была очень бледна. Анна не дала остричь себе волосы. Она больше не дрожала. Глаза ее были прозрачно-золотыми, гордыми и любопытными. Она гладила меня кончиками пальцев по щеке и удивленно смотрела на них, словно не понимая, почему они стали мокрыми.
– Что с тобой, Иоанн Ангел? – спросила она. – Ты плачешь? Почему? Неужели я причинила тебе такую боль?
У меня не было слов. Я мог лишь смотреть на нее. Чувствовал, что лицо мое сияет, как в дни моей молодости. Под моим взглядом она опустила свои карие глаза.
– Я действительно считала, что потеряла тебя, – попыталась продолжить она. Но слова застряли у нее в горле. Шею и щеки залил румянец. Она повернулась ко мне спиной.
Она отвернулась от меня – и сдалась. Я положил руки ей на плечи. Мои ладони скользнули к ней на грудь. Затаив дыхание, я впитывал в себя всю прелесть и очарование этой женщины, ощущая трепетное пробуждение ее нежного тела. Поцеловал ее в губы. И почувствовал, что она отдала мне в этом поцелуе всю свою душу. Светлая, звенящая радость пронизала все мое существо. Ни единого темного уголка не осталось в моем сердце. Страсть моя была чистой, как родник, и ясной, как огонь.
