Мика Валтари - Черный ангел
– Моя дочь должна заботиться о своей репутации. – Голос Нотара звучал холодно и нелюбезно.
– Времена меняются, – проговорил я. – Вместе с латинянами приходят и более свободные западные нравы. Твоя дочь – взрослая и сама знает, чего хочет. Почему бы мне не нанять певцов и лютнистов, чтобы они развлекали ее? Почему бы мне не сопровождать верхом ее носилки в церковь? Почему бы мне не пригласить Анну солнечным днем в порт – покататься на лодке? Твой дом мрачен. Почему бы тебе не разрешить ей радоваться и смеяться? Ведь грядут дни страшных испытаний… Так почему ты не хочешь, чтобы на долю твоей дочери выпало немного счастья, флотоводец?
Лука Нотар развел руками.
– Поздно, – сказал он. – Со дня на день я отошлю свою дочь из города.
Я опустил голову, чтобы он не увидел моего лица. Я знал о том, что Анна уедет. И все же мысль об этой утрате наполнила мою душу горечью и болью.
– Как хочешь, – произнес я. – Но все же я собираюсь встретиться с твоей дочерью еще раз, прежде чем она покинет Константинополь.
Он бросил на меня быстрый взгляд. Его большие блестящие глаза стали задумчивыми, словно он несколько мгновений оценивал новые возможности, которых раньше не брал в расчет. Но потом Нотар вновь протестующе махнул рукой и повернулся к окну, словно пытаясь увидеть море сквозь запертые ставни.
– Поздно, – повторил он. – Мне жаль – но думаю, что корабль уже отчалил. Этой ночью дует попутный ветер. Сегодня, еще после полудня Анну вместе с ее вещами и служанками тайно доставили на лодке на критское судно.
Я повернулся и выбрался из покоя, полуослепшим от слез, сорвал свой фонарь с крюка у входа, неловко открыл дверь и шагнул в темноту. Выл ветер, по другую сторону стены шумело море, волны заливали укрепленную сваями набережную. Ураган прижимал мне плащ к телу и мешал дышать. Я потерял все свое самообладание. В бешенстве я отшвырнул мерцающий фонарь, который прорезал мрак светящейся дугой, с грохотом упал и погас.
Это спасло мне жизнь. Мой ангел хранил меня. И мой пес тоже. Нож со свистом рассек мне на спине плащ и скользнул под левую руку, к ребрам. Но убийца споткнулся о собаку, вскрикнул, когда та его укусила, и принялся вслепую размахивать ножом. Услышав жалобный визг, я понял, что пес получил смертельную рану. Меня охватила ярость. Я сжал скользкое горло в турецком захвате. Я чувствовал запах чеснока в смрадном дыхании и вонь грязных лохмотьев. Потом я прижал негодяя к земле и вонзил кинжал в трепещущее тело. Бандит страшно закричал и смолк.
Я склонился над псом. Он попытался лизнуть мою руку. Потом его голова упала.
– Зачем ты пошел за мной, хоть я велел тебе остаться дома? – тихо проговорил я. – Меня спас не ты, а мой ангел. Ты зря погиб за меня, друг мой. – Это был лишь желтый пес, простая дворняга. Он прибился ко мне по собственной воле. Он меня знал. И заплатил за это жизнью.
В одном из окон дворца вспыхнул свет. С грохотом отодвинулись дверные засовы. Я побежал, но, ослепнув от слез, врезался прямо в стену и оцарапал себе лицо. Вытерев кровь, я начал ощупью пробираться к Ипподрому. Мой левый бок был мокрым от крови. В разрывах несущихся по небу туч мелькали звезды. Глаза стали постепенно привыкать к темноте. В оглушенной ударом голове билась лишь одна мысль: это Франц, а не Константин, это Франц, а не Константин.
Неужели они и правда считают меня столь опасным, что предпочли подослать ко мне тайного убийцу, а не заточить в мраморной башне? Франц ведь предупреждал меня, чтобы я не приближался к дому Нотара.
Но я перестал строить напрасные догадки, как только обогнул Ипподром и оказался на холме. Миновав гигантский темный купол Святой Софии, я спустился на дрожащих ногах вниз, в порт, зажимая рукой рану в боку. Сердце мое бешено колотилось. Ее нет, ее нет.
Анна Нотар уехала. Она сделала свой выбор. Эта женщина – послушная дочь своего отца. На что же я мог надеяться? Она уехала, не написав, не попрощавшись.
Мой слуга Мануил не спал. Он ждал меня, не давая свечам в моей комнате погаснуть. Старик не удивился, увидев мое расцарапанное лицо и окровавленную одежду. Мгновенно принес чистую воду, куски полотна и целебную мазь. Помог мне раздеться и промыл рану. Порез тянулся от левой лопатки вниз, к ребрам. Рана сильно горела и болела, но это лишь облегчало мои душевные муки.
Я дал Мануилу иглу, какой пользуются лекари, и шелковую нитку – и показал, как надо зашивать рану. Попросил, чтобы он промыл ее крепким вином и приложил к ней плесень и паутину, чтобы предотвратить горячку. И только когда он перевязал меня и помог мне лечь, меня начала бить дрожь. Меня трясло так, что ложе мое ходило ходуном.
– Пес, – дрожащим голосом проговорил я. – Тощий желтый пес, интересно, кем ты был?
Я долго лежал, не двигаясь. Итак, я снова один. Но я никого не просил смилостивиться надо мной. Анна Нотар сделала свой выбор. Кто я такой, чтобы осуждать ее за это?
Но когда пробьет мой последний час, я усну, ощущая аромат гиацинтов, исходивший от твоей кожи. Этого счастья ты не сможешь меня лишить.
28 февраля 1453 года
Во время ночного шторма из порта скрылось немало судов. Большой корабль венецианца Пьеро Давенцо и шесть критских парусников со всем грузом. Клятв, угроз и целования креста оказалось явно недостаточно. Капитаны спасли тысяча двести ящиков соды, меди, индиго, воска, разных мастик и пряностей, сохранив их для Венеции и критских купцов.
Кроме того, капитаны спасли сотни богатых беглецов, которые готовы были заплатить за место на судне любые деньги. Говорят, что подготовка к побегу уже давно была в порту тайной, известной всем и каждому.
Турки в Галлиполи не сделали по этим кораблям ни единого выстрела и не бросили в атаку свои военные галеры. Стало быть, и здесь обо всем договорились заранее. Через посредников из нейтральной Перы. Да и стоило ли султану беспокоиться из-за нескольких сундуков с медью и пряностями, если, пропустив беглецов, он мог сократить количество кораблей, на которые так рассчитывал император, и ослабить таким образом оборону порта?
А флотоводец Лука Нотар, выходит, знал о готовящемся побеге и отправил на одном из кораблей в безопасное место свою дочь. Но и женщины из императорской семьи тоже покинули город. И никто не знал, когда.
От капитанов оставшихся судов василевс потребовал новых клятв и обещаний, что они не выйдут из порта без его соизволения. А что еще ему оставалось делать? В любом случае, венецианцы отказались выгрузить из трюмов на берег ценные товары. А это был, пожалуй, единственный надежный способ удержать корабли в Константинополе.
1 марта 1453 года
Меня пришел проведать сам Джустиниани, поскольку мне пока не хочется выходить из дома. Мои раны зудят, лицо горит, словно охваченное огнем, меня лихорадит.
Когда генуэзец спрыгнул со своего огромного боевого коня, вокруг тут же собралась толпа. Греки восхищаются протостратором, хоть он и латинянин. Мальчишки почтительно ощупывали сбрую скакуна. Император подарил Джустиниани изукрашенное золотом седло и усеянный драгоценными каменьями парадный чепрак. Визит протостратора был для меня большой честью. Мы долго беседовали. Я рассказал ему о своей философии, изложил мысли моего старшего друга и учителя, достопочтенного Николая Кузанского – о том, что верное и неверное, правда и ложь, добро и зло не исключают друг друга. Все в этом мире относительно и обретает равновесие лишь в вечности. Но Джустиниани этого не понял.
Войдя в комнату и увидев мой израненный лоб и ободранный нос, генуэзец покачал головой и восхищенно прищелкнул языком.
– Обычная драка в таверне, – сказал я.
– Ты удержал свои позиции? – поинтересовался он.
– Я перешел в контрнаступление и прорвался к двери, – ответил я.
– Если это правда, то я не стану тебя наказывать, – усмехнулся он. – Пока, во всяком случае, никто не жаловался, что ты напился и учинил публичный скандал. Покажи рану.
Он велел Мануилу снять с меня повязку и принялся бесцеремонно тыкать толстым указательным пальцем во вздувшиеся края раны.
– Удар в спину, – пробормотал генуэзец. – Ты был на волосок от смерти. Нет, драка в таверне тут ни при чем – хотя, глядя на твое лицо, и можно подумать о чем-то в этом роде.
– У меня не слишком много друзей в этом городе, – признался я.
– В таком случае тебе надо носить кольчугу, – заявил Джустиниани. – О легкую кольчугу ломается острие меча; она не дает даже самому тонкому стилету вонзиться в тело слишком глубоко.
– Мне это не нужно, – ответил я. – Мое тело твердо, как камень, – если я полностью владею собой.
Генуэзец заинтересовался.
– Ты и правда такой неуязвимый? – спросил он. – У тебя есть какой-нибудь талисман? Или ты дал себя заколдовать? А может, носишь, в кошеле вербену? Все способы хороши, если только в них верить.
Я взял со столика у ложа длинную серебряную булавку.
