Роберт Стивенсон - Сент-Ив (Пер. Чистяковой-Вэр)

— С кем я имею удовольствие говорить?

— Сударыня, — ответил я, — я счастлив, что мне пришлось увидеть вас. Рассказывать все по порядку было бы слишком долго… Конечно, я очень счастлив, что вижу вас, но, говоря по правде, я совершенно не ожидал свидания с вами. Я уверен… — Тут я почувствовал, что решительно ни в чем не уверен. Снова повторив прежнюю попытку говорить, я пробормотал:

— Я имею честь… — но в это мгновение я заметил, что имел честь до крайности смутиться. Тогда я решил прямо отдать себя в руки милосердия старухи и произнес: — Сударыня, я буду с вами вполне откровенен: вы были очень милостивы и сострадательны к пленным французам; перед вами один из их числа, и если моя наружность не изменилась слишком сильно, вы, может быть, узнаете во мне того «чудака», который имел счастье не раз вызывать на вашем лице улыбку.

Старуха продолжала смотреть на меня через свой золотой лорнет; фыркнув самым немиролюбивым образом, она обернулась к племяннице и спросила:

— Флора, как попал он сюда?

Виновные начали в два голоса объяснять причину моего присутствия в их доме, но этот дуэт скоро замер, сменившись жалким молчанием.

— Мне кажется, что вы, по крайней мере, должны были хоть предупредить вашу тетку! — снова фыркнула старуха.

— Сударыня, — возразил я, — они и хотели сказать вам о моем появлении, но не исполнили своего намерения только по моей вине; я уговорил их не тревожить вашей дремоты и попросил отложить церемонию моего формального представления вам до утра.

Тетка Флоры смотрела на меня с нескрываемым недоверием; я не знал, чем уничтожить в ней это чувство, и вместо всяких уверений грациозно поклонился.

— Пленные французы хороши на своем месте, — сказала она, — но я не считаю, что их место в моей столовой.

— Сударыня, — ответил я, — я не нанесу вам обиды, сказав, что нет места (исключая Эдинбургского замка), из которого я ушел бы с большим удовольствием, нежели из вашей столовой.

В эту минуту, к своему большому успокоению, я заметил, что железное лицо старухи в одно мгновение смягчилось намеком на улыбку; впрочем, тетка Флоры сейчас же подавила усмешку.

— Не позволите ли спросить, как вас зовут?

— Честь имею рекомендоваться: виконт Анн де Сент-Ив.

— Месье виконт, — проговорила она, — право, мне кажется, вы делаете нам, людям простым, слишком много чести.

— Будем говорить серьезно, хотя бы в течение нескольких минут. Что оставалось мне делать? Куда мог я идти? Неужели вы можете гневаться на этих добрых детей за то, что они сжалились над таким несчастным человеком, как я? Ваш покорный слуга не страшный искатель приключений, к которому выходят с пистолетами и (тут я улыбнулся) со свечами в широких подсвечниках. Я просто молодой джентльмен, поставленный в ужасное положение; меня разыскивают повсюду, и я желаю только скрыться от моих преследователей. Ваш характер мне известен — я прочел его в ваших чертах (я внутренне содрогнулся, произнеся эти смелые слова). В теперешнее время, может быть, в самую эту минуту, во Франции есть английские пленники, страшно несчастные. Может быть, кто-нибудь из них так же, как я, преклоняет колени, берет руку, которая имеет возможность скрыть его, помочь ему; может быть, он прижимает ее к своим губам, как я…

— Вот прекрасно-то! — крикнула старуха. — Имейте дело с людьми! Видели вы что-либо подобное? Ну, скажите мне, мои дорогие, что нам делать с ним?

— Вышвырните его вон, — проговорил я, — выгоните бессовестного малого, и чем скорее, тем лучше. А если ваше доброе сердце укажет вам — помогите ему, объясните, по какой дороге должен он идти!

— Что это за паштет? — вдруг вскрикнула старая дева пронзительным голосом. — Откуда этот паштет, Флора?

Мои несчастные и почти совершенно уничтоженные сообщники молчали.

— Это мой портвейн? — продолжала она. — Ну, даст ли кто-нибудь мне рюмку моего портвейна?

Я поспешил услужить старухе. Она взглянула на меня через край рюмки со странным выражением на лице и спросила:

— Надеюсь, вам понравилось это вино?

— Я нахожу, что оно превосходно, — ответил я.

— Еще мой отец спрятал его. Немногие знали больше толку в портвейне, нежели мой отец, упокой его Господь!

Старуха села на стул с очень неуспокоительным для меня решительным видом.

— Вы желаете направиться в какую-нибудь определенную сторону? — спросила она.

— О, — ответил я и также сел. — Не считайте меня бродягой. У меня есть друзья, и чтобы увидеться с ними, мне необходимо только выбраться из Шотландии; деньги на дорогу у меня есть. — С этими словами я вынул пачку банковских билетов.

— Английские? — спросила старуха. — Их не очень-то охотно принимают в Шотландии. Наверно, какой-нибудь глупый англичанин дал вам их. Сколько их тут?

— Право, не знаю, я не смотрел! — ответил я. — Но делу можно помочь.

Я сосчитал бумажки: у меня было десять банковских билетов по десяти фунтов, все на имя Абрагама Ньюлэндса, и пять билетов стоимостью в одну гинею на английских банкиров.

— Сто двадцать шесть фунтов пять шиллингов, — заметила старуха. — И вы носите такую сумму, даже не потрудившись сосчитать деньги! Если вы не вор, то, согласитесь, очень похожи на вора.

— А между тем, сударыня, эти деньги принадлежат мне законно.

Она взяла одну из бумажек, поднесла ее к глазам и проговорила:

— Хотела бы я, чтобы кто-либо сказал мне, возможно ли узнать, откуда взялся этот билет.

— Полагаю, невозможно, но если бы я и ошибался, то это не имело бы значения, — ответил я. — Со всегдашней вашей проницательностью вы угадали правильно. Эти деньги мне принес англичанин. Их через своего английского поверенного прислал мне мой внучатый дядя, граф де Керуэль де Сент-Ив, насколько я знаю, богатейший французский эмигрант в Лондоне.

— Мне ничего не остается, как поверить вам на слово.

— И я надеюсь, сударыня, что вы не усомнитесь в том, что я говорю правду.

— Ну, — сказала она, — в таком случае дело можно сладить, я учту один из этих билетов в пять гиней и дам вам серебра и шотландских бумажек, удержу только баланс. Этого вам хватит до границы. Далее же, месье виконт, вам придется самому заботиться о себе.

— Позвольте мне только почтительнейше спросить: неужели этой суммы хватит мне на такое длинное путешествие?

— Но вы не дослушали еще всего, что я хотела сказать вам, — ответила старуха. — Если вы не считаете себя чересчур важным господином, которому неприлично путешествовать с простыми пастухами-погонщиками, я помогу вам, так как у меня под рукой все, что надо. Прости, Боже, старую изменницу! На ферме ночуют два погонщика, завтра, вероятно, на рассвете, они тронутся в путь. Мне кажется, вам следует идти с ними.

— Бога ради, не считайте, что у меня такой женственный характер! — с жаром заметил я. — Старого солдата Наполеона нельзя подозревать в малодушии. Скажите мне, зачем все это? К чему мне идти в обществе рекомендуемых вами превосходных джентльменов?

— Мой дорогой сэр, — возразила старуха, — вы не вполне понимаете ваше положение и должны предоставить все дело в руки людей, понимающих его. Я убеждена, что вы даже никогда не слыхали о шотландских погонщиках скота, их дорогах, и, конечно, уж не я стану сидеть с вами всю ночь, рассказывая вам о них. Достаточно, что я (к моему стыду!) взялась помочь вам и советую идти по одной из пастушьих тропинок. Рональд, — продолжала она, — беги наверх к пастухам, разбуди их, заставь встать, да втолкуй Симу, чтобы он перед уходом зашел ко мне.

Рональд без малейшего неудовольствия расстался со своей тетушкой и ушел из коттеджа так поспешно, что его удаление походило больше на бегство. Старуха обратилась к своей племяннице с вопросом:

— А мне хотелось бы знать, что мы будем с ним делать ночью?

— Мы с Рональдом думали поместить виконта в курятник, — ответила ярко вспыхнувшая Флора.

— А я скажу тебе, что он не будет ночевать в курятнике, — возразила тетка. — Курятник — это мило! Если уж ему суждено быть нашим гостем, то он не будет спать в каком-то курятнике. Твоя комната удобнее всех остальных в этом случае, и виконт переночует в ней, если согласится занять ее. Что же касается тебя, Флора, ты будешь спать со мной.

Такт и осторожность старой дуэньи восхитили меня. Без сомнения, не мне было возражать ей. Прежде чем я успел опомниться, я очутился один с тусклой свечой, которую, конечно, не считал очень милым товарищем; я смотрел на ее нагар в настроении, занимавшем середину между торжеством и печалью. Относительно бегства все шло хорошо, но, увы, того же нельзя было сказать о моих любовных делах. Я виделся с Флорой наедине, говорил с нею без свидетелей, я был смел, и она недурно отнеслась ко мне; я видел, как ее лицо меняло краски, наслаждался непритворной добротой ее глаз, но вдруг на сцене появилась эта апокалипсическая фигура в ночном чепце, с пистолетом в руке, и одним своим появлением разлучила меня с любимой девушкой. Благодарность и восхищение, пробужденные во мне поведением старухи, боролись с естественным чувством досады на нее. Очутившись в доме старой девы после полуночи, я, конечно, мог ей показаться дерзким человеком, желавшим действовать исподтишка, мог возбудить ее самые худшие подозрения (я не скрывал этого от себя). Между тем старуха хорошо отнеслась к моему поступку. Наша встреча заставила ее проявить столько же великодушия, сколько и мужества; я боялся, чтобы вдобавок не оказалось, что и проницательность старой девы стоит на одном уровне с этими качествами. Без сомнения, Флора вынесла много испытующих взглядов, и, без сомнения, они смутили ее. При данных условиях мне оставалось только воспользоваться превосходной постелью, постараться заснуть как можно скорее, встать рано и надеяться на какую-нибудь счастливую случайность. Сказав так много, не сказать Флоре еще больше, уйти после неполного прощания я не мог.