Слав Караславов - Восставшие из пепла
— Хватит восхвалять своего мизийца!
— Он сам восхваляет себя делами! — вскинула Анна красивую голову.
Алексей Ангел слышал о покушении на Иванко, знал, что один из нападавших спасся от меча мизийца лишь тем, что вовремя перемахнул через стену. Но он не предполагал, что это был Ласкарис, который всегда казался императору человеком разумным, не способным на необдуманный шаг и напрасный риск.
— Откуда ты знаешь, что это был Ласкарис?
— Знаю…
— А не много ли ты берешь на себя, защищая этого болгарина? — Василевс вдруг начал свирепеть. — Ты… и твой конепас… А потом, потом ты ему поможешь сесть на мое место?
Анна понимала, что разговор становится опасным. Но слова «твой конепас» оскорбили ее, и она вскипела:
— А ты думаешь, он будет хуже тех, которые на нем сидели?!
Ее ответ переполнил чашу его терпения. Василевс почувствовал приступ подагры. Глухо простонав, он опустился в кресло и указал ей на дверь.
Только выйдя от отца, Анна осознала дерзость своего ответа. И василевс вряд ли простит ей это. Он предпочтет скорее ослепить ее, как своего брата, чем позволит ей связать жизнь с Иванко. В ней и в севасте он будет видеть врагов. Что же делать? Придя к себе, она слегка успокоилась. Перестанет идти этот противный снег, установится погода, и она попытается уехать к Иванко. А там уж он пусть поступает, как знает, пусть беспокоится о них двоих. Она собралась ужинать, когда отец снова позвал ее. Сначала она решила сказаться больной, но не посмела, не нашла в себе сил. А когда вошла в приемную залу, то увидела там не отца, а василевса ромеев. Алексей Ангел сидел на императорском троне. По обе стороны толпились приближенные во главе с патриархом. Анна растерялась. Она опустилась на колени у ног отца, как было принято в подобных случаях. Он поднял правую руку:
— Люди, бесценные камни в короне Константинополя, я позвал вас, чтобы вы присутствовали на моем отцовском и императорском благословении. Моя дочь Анна становится женой моего полководца и преданного сына Феодора Ласкариса… До начала свадебных торжеств моя дочь будет отправлена для покаяния в монастырь святого Маманта. Передаю ее в руки святого патриарха и его людей до обрядового дня.
Анна слушала, и слезы медленно катились по ее щекам. Все, кроме отца, полагали, что это от радости…
Подошел патриарх, помог ей подняться.
Она хотела крикнуть, что не желает такого отцовского благословения. Но голос ей не повиновался. Может быть, к счастью. В зале повис шепот патриарха:
— Целуй руку василевса… Целуй!.. В благодарность… За благословение…
Но Анна, ни на кого не взглянув, повернулась и пошла прочь. За ней кинулись люди, которым было поручено до свадьбы не спускать глаз с дочери василевса.
Слух о помолвках императорских дочерей передавался из уст в уста, пополз по городу. Бездельники от нечего делать перемывали сестрам косточки, причем больше говорили об Анне. Завистливая по натуре Ирина не могла с этим смириться, рассказывала кому ни попадя об отношениях Анны и Иванко, а чтобы опорочить ее жениха, и о позорном бегстве Ласкариса от меча болгарина. Новоиспеченному жениху не давали прохода, вслед ему летели едкие насмешки: «Смотрите, как смело разгуливает!» «Так в городе нет Иванко». «Да он его не боится. В случае чего махнет через стену и — был таков…»
Но шутки шутками, а день свадьбы приближался. Молва о ней через снежные равнины и промерзшие под ледяными ветрами холмы летела к Филиппополю.
В одной из келий монастыря святого Маманта томилась, как в заключении, отчаявшаяся дочь василевса.
Лишь василевс был спокоен. Он не сомневался, что поступил правильно. Ничего, что сейчас дочь рвет и мечет, наступит час — и она, жена Ласкариса, придет укрощенная и покорная, чтобы поблагодарить отца за его разумное решение, за свое счастье и благополучие. Однако вечерами, когда император оставался наедине с собой, его начинали одолевать вечные сомнения: если родная дочь против него, кому же довериться? Где самые близкие люди? Где, кто они?
Алексей Ангел, теряя последние капли самообладания, ждал только плохих вестей. И они не замедлили явиться. Доверенные люди из Филиппополя сообщали ему, что Иванко спешно пополняет войско. Во главе почти всех конных и пеших отрядов он поставил болгар, а ромеев, не церемонясь, отстранил от командования. Хотя мизиец все еще клялся в верности василевсу, но по всему видно, что он готовит измену.
Алексей Ангел этому верил и не верил. А в самый канун свадебных торжеств его посетила еще одна весть. Струмицкий властитель Добромир Хриз нарушил клятву верности и стал беспокоить ромейские поселения, граничащие с его землями. Если бы Алексей Ангел в свое время не остановил руку палача, было бы одним слепцом больше, но одним врагом меньше, — сильным, хитрым. Урок ему, василевсу. Император не должен проявлять мягкотелости.
Алексею Ангелу хватало вроде бы и этих неприятных сообщений, но, как говорится, пришла беда — отворяй ворота. На границе империи зашевелились турки и все чаще стали нападать на пограничные крепости. Кастрофилаки запросили василевса о помощи.
Шесть тысяч семьсот шестой год начинался[62] тревожно.
Плохие дела в империи — проделки дьявола. Лишенный твердости в военных делах, Алексей Ангел, чтобы в глазах придворных оправдать свою нерешительность, лихорадочно торопил приготовления к свадьбам дочерей. И все же случилось так, что он лишь открыл свадебные торжества — надо было спешно выступать против Добромира Хриза. Василевс отправился в Кипселлу, где была сосредоточена большая часть императорских войск. Но здесь его, как громом, поразило новое известие: Иванко изменил Константинополю, объявил себя самостоятельным правителем всей Филиппопольской области. Войска Алексея Ангела не были готовы сражаться с двумя противниками сразу. У василевса некстати усилилась боль в ногах. И он решил вернуться в Константинополь.
Приехав во дворец, он тут же велел позвать к себе Анну. Супруга Ласкариса вошла в покои отца оскорбленная, гордая и чужая. Ее вид, ее поведение вызвали у императора прилив еще большей ярости.
— Ну, радуешься? — вскипев, процедил он сквозь зубы.
— Чему радоваться? Отцовской жестокости? — вопросом на вопрос ответила Анна.
— Тому, что вы оба посеяли!
— Что посеяли? С кем? — изумленная Анна подняла красивые брови.
— С твоим конепасом!
— Что случилось?
— Он взбунтовался против меня. Против империи!
Анна побледнела. Пораженная, она стояла, как столб, не в силах произнести ни слова.
Император понял, что дочь впервые слышит эту весть и к измене болгарина непричастна, и стал понемногу успокаиваться.
— Чем я могу тебе помочь, отец? — спросила наконец Анна.
— Чем… — император хмуро глядел в окно. — Надо как-то образумить Иванко. Любым способом.
Анна еще помолчала, раздумывая о чем-то. Затем негромко произнесла:
— Пошли меня к Иванко, отец. Он меня примет, хоть я теперь жена Ласкариса. И я попытаюсь успокоить его… И уговорю покориться тебе.
— Может быть, ты и в самом деле хорошая дочь, — ответил василевс. — Но все-таки к нему я тебя не пущу.
— Тогда отправь в Филиппополь евнуха Евстафия. Чтобы тебе вернуть его преданность, достаточно пообещать старое место…
— Почему именно его посылать?
— С ним поступили несправедливо, как и с севастом Алексеем-Иванко. И севаст, если узнает, что Евстафию вернули милость, поверит ему, прислушается к его словам, которые будут твоими.
— Я подумаю, дочь.
9Главака по первому зову прибыл из Крынской крепости. Снег лежал на его шерстяном клашнике[63], и он казался ниже ростом и шире в плечах. Севаст Иванко встретил Стана у двери, провел в приемную и, прежде чем указать на стул, сказал:
— Я решился, Стан.
Главака ничего не ответил, лишь сжал его руку своими сильными ладонями.
— Я решился, — продолжал Иванко. — Ты отправишься к моему брату Мите. Насколько мне известно, Калоян его не преследует. Поищи его в городе или в горах, где он основал поселение. Скажи Мите и всем его людям, что севаст Иванко раскаивается. Что мне явилось знамение — убитый мною царь Асень. И царь простил мне мое преступление. Скажи, что я с моим войском готов верно служить Калояну… Пойдите с братом к новому царю и передайте это от моего имени. Коли убитый царь меня прощает, не может не простить и живой…
Иванко прикусил нижнюю губу и долго стоял, задумавшись.
— Скажи Калояну, что и Добромир Хриз просит его о том же. Вчера приезжал его человек. Добромир меня опередил, он уже досаждает ромеям…
Стан Главака ушел, а Иванко все смотрел в окно ничего не видящим взором. Напрасно он надеялся на милости василевса. Тот был добрым к нему лишь на людях, для отвода глаз, на самом же деле глубоко презирал, считал дикарем и варваром. И никогда не желал добра. Что ж, за такое неуважение и пренебрежение он отплатит коварному василевсу! И Анна… Но почему он все еще думает о ней? Ведь она дочь василевса. Желудь рождается от дуба, дуб — от желудя. Ничего другого из желудя не вырастет, как ни поливай. На кого же ей быть похожей, как не на своего отца? Не написала ему о свадьбе, покорно вышла замуж за Ласкариса, потому что настаивал отец, старый трус!..
