Виктор Ахинько - Нестор Махно
От волнения Махно побежал по двору в кусты, снял штаны и чуть не свалился в глубокий овраг, что явно тянулся к лесу. Оправившись, Нестор закричал:
— Как мокрые куры… вашу мать! Самые смелые — ко мне! Роздайбида, выкатывай тачанку и через полчаса лупи вокруг ворот, пока там не стихнет. Понял? А вы — за мной!
Он прыгнул в овраг, поскользнулся и в клубах пыли еле удержался на ногах. За ним, ругаясь, посыпались остальные. Перебежками они достигли леса, углубились в него и, стреляя на ходу, кинулись к воротам. Из села доносился яростный стук «максима», и на головы наступающих падали ветки, срезанные пулями.
— Стой! Не палите! — Нестор прислушался. Умолк и «максим». В лесу была странная тишина, и на фоне бледного рассвета темнели ворота. Стояли привязанные лошади, ящики с патронами. Похоже, неприятель бежал.
— Мотай к нашим, — сказал Махно первому попавшемуся бойцу. — Передай: путь свободен!
Их собралось человек сто. После всех передряг женщины, дети, многие из новеньких, испугавшись, остались в селе. Члены штаба совещались на поляне.
– Скем воюем? — спрашивал Махно. — Захваченные лошади — помещичьи, может, варты. Австрийцев пока мы не видели.
— Надо выяснить. Послать разведку. Я готов, — согласился Пантелей Каретник. — Потом и в атаку.
Его поддержали Рябко, Вакула и Чубенко.
— Какая разведка, братва? День же. Схватят на первой улице. Унас одно спасение — неприступный блиндаж! — возразил Щусь. Он, скрепя сердце, согласился на объединение отрядов, чтобы их боялись. Но затевать резню в родном селе — это не входило в его планы. Не нравилось ему и то, что прибывшие все решали в своем кругу.
— Мы не суслики, — ехидно заметил Лютый.
— Чушь собачья! Куда денете раненых, суслики? — взорвался Федор. — А село, такое красивое, вам не жалко? Мне оно, если хотите знать, дороже всех революций!
— Ты говори, да не заговаривайся, — предупредил Семен Каретник.
Федор поджал губы, но опять не выдержал:
— Немчура считает нас дикарями. Не раз слышал: «Грязные славянские свиньи». Наши очаги для них… — он плюнул. — Подпалят Дибривку и глазом не моргнут. А тут мой дед родился и прадед. Поверьте, я не трус. Мы ибез. вас побеждали, и теперь возьмем свое. Но малой кровью, тихой сапой.
— Тогда пусть решат хлопцы! — нервно сказал Махно, направляясь к ним. — Слушайте, что делать? Прятаться в блиндаже или разведать противника и наступать. Как вы считаете?
Люди подходили поближе. Он повторил вопрос. Но Федор Щусь вдруг крикнул:
— Братва! За мной в блиндаж!
Бойцы из его отряда не посмели ослушаться, молча отделились и на подводах с ранеными скрылись за вековыми дубами, осокорями.
Лицо Нестора стало землисто-желтым. Свои бьют наотмашь! По какому праву? Он ценит толковое мнение. Хоть и не без упрямства, но меняет решение. Да в конце концов, для какого дьявола они здесь мыкаются? Ради свободы тружеников? А спесивый матрос на глазах повстанцев втаптывает в грязь саму анархическую идею вольной жизни. Герой, мать твою!
— Что… будем… делать? — еле сдерживаясь, спросил Махно. Гуляйпольцы сурово смотрели на него. Это внезапное разделение, почти предательство, больно хлестануло всех.
— Каков гусь! Пошел он на…! — не выдержал Петр Лютый.
— Спокойно, земляк, — охладил его пыл Алексей Марченко. — Предлагаю проверить первые ворота в лес. Если супостат еще там — побьем или словим «языка».
Так и поступили, но неприятель и оттуда ушел. Зато повстречался весь в саже, измученный крестьянин, чью хату ночью подожгли каратели, чтобы видеть бежавших в лес повстанцев.
— Много было бандитов? — спросил Махно.
— Около полуроты австрийцев и с десяток помещичьих и кулацких сынков.
— Толково. Ты же местный. Сходи, земляк, в разведку.
— Мне теперь что в разведку, что в контрразведку. Что нужно?
— Погляди, какие силы в Дибривке и где стоят. Ладно? Только сначала умойся, а то даже собаки будут шарахаться.
Мужики сдержанно заулыбались: хоть и клоун клоуном, а хата-то сгорела. Крестьянин ушел.
— Роздайбида, ты был в блиндаже и разряжен под стать Федору, — грубовато пошутил Нестор. — Сбегай еще к нему. Пусть возвращается. Попроси от моего имени.
Федор вскоре явился к воротам вместе с отрядом. Пришел и хозяин сгоревшей хаты, которому Махно особо доверял.
— Они расположились на церковной площади, — донес добровольный разведчик. — А штаб в бывшем волостном правлении. Ходят слухи, что еще прибудет австрийское подкрепление.
Это же подтвердили и крестьяне, снова набежавшие сюда.
— Ага, хотят окружить нас и уничтожить, — сказал Нестор.
— Ясное дело, — согласился Семен Каретник.
— Нужны мы им больно. Засядем в блиндаже — никто не сунется, — стоял на своем Щусь.
— Хорошо, а что дальше? — вставил слово и Алексей Марченко. — Волю, Федя, из зубов вырывают. Это вся история доказала!
Махно молча кивал, глядя на Тину, что сидела на подводе рядом с ранеными и вымученно улыбалась ему. Леймонский не узнал бы ее. В темном платочке и вязаной фуфайке, она казалась беженкой и была ею. Тина и сама не понимала, как, привыкшая к деликатному обращению, уюту, светлым нарядам, попала в этот жалкий, дикий обоз, что за сила занесла ее сюда. И почему она смирилась, улыбается, когда так хочется плакать?
На опушке леса шумели под ветром тополя, потемневшие от первых холодов, и пахло растоптанными груздями.
— Оккупанты не вечны — уйдут, — упорствовал Щусь. — Они нас уже боятся. А богатые тем более. Зачем кровь ручьями проливать? Повторяю, и село спасем от пожара. Как считаешь, Петренко?
Бывший одноклассник потупился: неохота перечить Нестору и родные хаты жалко. А что их сожгут, он не сомневался. Уже бывало. Крестьяне прислушивались к разговору и тоже заволновались. Махно понял: наступил решающий момент. Грудь в крестах или голова в кустах.
— Предлагаю сейчас же напасть на врага и разбить его! — заявил он.
По крупному миловидному липу Федора пробежала гримаса боли.
— Это безумие! — воскликнул он и даже хохотнул, настолько нелепым казался ему призыв Нестора. Мало того, что не хотят идти в лес — нападать вздумали!
Вперед вышел Петр Лютый и, подняв голову, продекламировал:
3ібралися гуляйпольці!По-над лісом тихо.Ой, жде когось біля церквиВеликеє лихо.
Щусь взял его за плечо и чуть ли не оттолкнул.
— Брось, хлопец! Еще стишков тут не хватало.
Махно вскочил на тачанку. Вокруг толпились повстанцы.
— Согласен с Федором. Это безумие! Никому, и прежде всего врагу, не придет такое в голову. Среди бела дня горсточка смельчаков навалится на батальон. Это же пол нашей победы!
Голос у Нестора глуховат, жесты рукой скупые, сам он невзрачен. Но такая энергия и страсть в его словах, что люди заволновались, и Федор Щусь сдался.
— Пошли с ними, братва! — сказал без колебаний. Морская душа его почитала пылкость вернейшим признаком правоты.
— Так просто крепости не берутся, — Махно понизил голос и сошел с тачанки. — Когда мы ударим по церковной площади, ты должен быть уже с другой стороны. Понял? Побегут они или нет — лупи вместе с нами. Видел, как мы на рассвете взяли ворота? Сколько тебе дать бойцов?
— Пол-отряда.
— Бери и вперед! — все это Нестор заранее продумал.
Пока они говорили, пожимали руки, Каретник, Марченко, Лютый, Чубенко отбирали желающих идти в атаку. Взяли с собой два ручных пулемета «Люйс» и цепью двинулись к центру Больше-Михайловки. Но не по улице, где их было бы издалека видно, а крадучись огородами.
Рядом находился базар, и торговые стойки были надежным укрытием. Перебравшись туда, они рассмотрели церковную площадь. Метрах в сорока от них сидели, лежали австрийцы, строем ходили вартовые. Охраны не было и в помине.
— Даже пулеметы в чехлах, — шепнул Фома Рябко Трояну.
— Огонь! — выдохнул Махно, и началось избиение. Видя, что солдаты заметались, повстанцы бросились на площадь и стреляли в упор. А с тыла, куда побежали атакуемые, их огнем же встретил Щусь, и они улепетывали, пытаясь вплавь одолеть речку Волчью. Но были покошены с крутого берега. Других настигали крестьяне и били вилами, лопатами. Третьих потом встречали даже у Гуляй-Поля без мундиров и шапок.
В этой панике и озлобленности сожгли девять хат: то ли убегавшие вартовые, то ли под шумок подлые соседи.
Пленных офицеров и гетманцев расстреляли вместе с той женщиной, что бежала их предупредить. Рядовых же австрийцев накормили, перевязали и, пригрозив, чтобы больше не попадались, отпустили.
Победа была полная. После нее, как водится, митинг, и тут впервые Нестор услышал в толпе приятно поразившее его выражение:
