Виктор Ахинько - Нестор Махно

ВИКТОР АХИНЬКО

НЕСТОР МАХНО

Посвящается всем, кто познал сладость и горечь Свободы. В их числе Тишке — моей любимой жене, без самоотверженности которой не было бы ни меня, ни этой книги.

КНИГА ПЕРВАЯ

На острове Голодай их предупредили:

— Степь же кишит головорезами! Куда вас несет?

Но те двое, схватившись за гривы коней, уже плыли к берегу, потом скакали в радужных брызгах по мелководью и наконец исчезли за колючими кустами терновника. Оставшиеся еще посудачили:

— Каторжный ладно, туда ему и дорога.

— Степку жаль. Душевный хлопец.

— Хай проветрятся славяне, а то жрем одну рыбу без соли.

— Можэ, золото надыбалы та ховаються?

— И то так.

По выгоревшим под южным солнцем холмам, прибрежным выбалкам всадники отмахали уже верст пять, когда Степан, голый по пояс и в красных шароварах, крикнул на скаку:

— Ненасытец!

Его спутник, похоже, не расслышал, но сторожко осмотрелся, ничего подозрительного не обнаружил, и они продолжали ехать. Донесся неясный гул. Он усиливался, превращаясь не то в стон, не то в рев.

— Ненасытец же! — опять озорно шумнул Степан и направил коня вниз. — Айда на Царскую скалу!

Они спустились к берегу, в дремотные тростники, привязали лошадей. Потом вскарабкались по крутому горячему граниту на площадку и снова увидели, теперь уже рядом, могучую реку, что кипела, неистово билась в обширном пороге. А то, казалось, шептала, колдовала. Время перевалило за полдень, и камни внизу, водовороты, пена — все обретало палевые, а где и фиолетовые тона. Пахло рыбой и высыхающей тиной.

— Ой, сколько тут затонуло, — сказал Степан, наклоняясь к уху собеседника. — Ему же, ненасытному, все мало!

— Он что, змей? — удивился тот, небольшого роста, щуплый, на вид юноша.

— Нет, их много, на шестьдесят верст тянутся.

— Кого?

— Порогов же. А этот, Ревущий, самый клятый. Видишь пекло, где лава рушится? Там главный бес Вернивод притаился. Черным хезает, як смола.

— Брось трепаться. Хочешь, сплаваю к нему в гости?

— Упаси Боже! — Степан даже за голову схватился. Спутник, однако, вмиг снял сорочку, штаны, соскочил вниз и запрыгал по сухим в эту летнюю пору и белесым от помета чаек валунам.

— Пропадешь, дурень! — в отчаянии завопил оставшийся на Царской скале. — Плоты в щепки разбивает. Вернись, Нестор!

Не оглядываясь, тот ринулся в поток. Его подхватило, как перышко, и понесло в пекло.

— Чокнутый! Чокнутый! — причитал спутник. — Что ж я казакам скажу, конек мой дорогой? — он обнял жеребца. — Не поверят. Душегубом нарекут!

Степан беспомощно оглянулся. Могуче стонала река, и вокруг — никого. Гиблое место. Проклятое. Не зря говорится, Верниводовое. Из расщелины скалы диковинно вытыкалась заячья капуста. Над ней примостилась верблюжья колючка, и по-церковному пахло чабрецом. «Андрей Первозванный! — вспомнил Степан святого и перекрестился. — Ты же тут пустынничал. Помоги несчастному. Хоть к берегу прибей. Хоть само тело, чтоб показать на острове, оправдаться».

Он вскочил на коня, взял в повод другого, поправил карабин на плече и поехал искать труп Нестора…

— Свят, свят, свят, — зашептал Степан в замешательстве. Из нагромождения скал брел к нему голый. — Неужто он? Да черт ковыляет! Нет же, глянь. Нестор! Подружил с Верниводом, гад? Или чудо? Спас его Первозванный. Ох, спасибо!

Не помня себя, Степан кинулся навстречу товарищу.

— Штаны где? — спросил тот, качаясь и придерживая ушибленную руку.

— Ох, забув. Оттуда ж не выходят… из пекла.

— Выносить собрался, ногами вперед? Рано, сынок, — весь в кровоподтеках, Нестор смотрел какими-то не такими глазами. Темно-карие,' они словно схватили Степана и, оцепенев, не отпускали. Ему стало страшно: «Ану заколдует, Верниводок. В степную каменную бабу превратит!»

— Я счас, счас, — лепетал он, спеша за одеждой.

Когда они возвратились, на острове Голодае каждый был занят своим. Кто ловил рыбу бреднем, кто спал под развесистой вербой или чистил пулемет. Другие играли в карты.

— А золотишко не там, куда вы ездили. Оно под ногами закопано, — не без лукавства сообщил Нестору чубатый хлопец, что чистил пулемет.

— Ну так рой. Твое будет! — верховые спешились, подошли к нему.

— Э-э, оно заговоренное. Возьмешь — навек закаешься. Мне дед показал, а ему — его дед: ось прямо тут толклись казаки. Зарыли клад, закляли и углядели хлопчика. Давай пороть. «За шо?» — спрашивает. «Не догадываешься, сопляк?» — и ну хлестать дальше. Тот молчит. «Та вин, курвий сын, мабуть, дурный». — «Ни-и, дядькы, знаю!» — взмолился малец. «Говори». — «Бьете, шоб помнил, где клад схоронен». — «От теперь молодец! Оглянись и ступай с Богом».

Пулеметчик заметил синяки на лице Нестора, решил: «Мабуть, тоже за цэ побылы» и с улыбкой приподнял кончики русых усов.

— Хлопчик стал дедом и на плоту сюда приплывал. Та камней нанесла вода, и дуб исчез.

— Какой дуб? — Нестор подсел к пулемету, взял холщовую ленту с патронами и вставил в гнездо.

— Э, э, осторожнее. Куражатся тут всякие, — запротестовал казак, вынимая ленту. — Еще полоснешь по спинам картежников, не умеючи.

Нестор поглядел на него неподвижными расширенными зрачками.

— Ану подвинься! — велел.

— Зачем?

— Давай, давай. Закрой мне глаза, — и взял отвертку. Боец удивился, но тем не менее подсел сзади, обхватил голову Нестора. Тот ощупью, быстро, ловко разобрал и собрал механизм.

— Циркач! — пулеметчик убрал руки. — На каком фронте бедовал?

— На гуляйпольском.

— Шось нэ чув.

— Какие твои годы, сынок. Зовут-то как?

— Роздайбида (Прим. ред. — Бессребреник).

— Странное имя, — Нестор усмехнулся.

— Ни-и, прозвище.

— Ну ладно. Сейчас многие скрывают свои фамилии. Воевал я рядом, за Днепром.

— Большевик, что ли? А можэ, кацап?

Их гомон привлек картежников. Они не первый день скучали на этом диком острове, куда бежали из гетманской дивизии, которую киевские власти разоружили как зараженную то ли уж ярым национализмом, то ли социализмом.

— Та чоловик же казав, що сыдив в тюрьми пры цари. Каторжный. Наш! — озвался один из них.

— Я за трудовой народ стою, за его свободную, не государственную власть, — объяснил Нестор. — Анархист, значит. А вы, гайдамаки, за кого?

Вперед вышел, видимо, их командир, востроглазый дядя с крючковатым тонким носом и желто-голубой нашивкой на рукаве.

— Мы за самостийну нэньку Украйину! — сказал он с вызовом. — Двести пятьдесят лет, считай, ждали этого счастья.

— Кто же против? — возразил Нестор. — Мне другое непонятно. Зачем ей и гетману Скоропадскому кровавые немецкие штыки? Они же не сами ворвались? Власть позвала. Новоиспеченная!

— Осторожнее, добродию, — предупредил командир, и ноздри его нервно зашевелились. — Ради дэржавы мы побратаемся хоть с чертом!

— Начальству при дележке власти не до нас, — вздохнул Роздайбида. — И слава Богу.

Принесли пойманную рыбу и вывалили из мотни бредня. Осетры, сельди, судаки резво запрыгали по траве. Командир гайдамаков не обратил на них никакого внимания, лишь нетерпеливо поднимал и опускал носок хромового ботинка, ожидая ответ Нестора. Большая щука вдруг вцепилась зубами в кожу, что двигалась.

— Ах ты ж, москалька! — ругнулся командир и с силой отбросил рыбину. Она ляпнула хвостом по щеке пулеметчика. Все засмеялись, а каторжный даже покатился по траве, хватаясь за живот и хохоча. Когда гайдамака начал перечить, затем нервно задвигал ноздрями, у Нестора что-то ухнуло внутри. Он знал об этом своем недостатке — неукротимой запальчивости, которая когда-нибудь может привести его к погибели. Но куда денешься? Словно огонь вспыхивал в груди, и лишь с трудом, не сразу удавалось его погасить.

«Что сгинешь — ладно. Цели никогда не достигнешь!» — возмутился Нестор своей слабостью, раскинул руки и, лежа на прохладной траве, вспомнил, как держится Ленин. Во артист, во настоящий вождь!

Месяц тому, в Москве, Нестор приютился в отеле и нужно было уходить. Но куда? Кто и где ждет его? Отбросив сомнения, как бывший председатель Гуляйпольского ревкома и беженец, он попросил в Моссовете бесплатную комнату. Оказалось, для этого требуется указание самого ВЦИКа, и ему выписали пропуск в Кремль. Там случайно он познакомился со Свердловым, а тот, заинтересовавшись «товарищем с нашего бурного юга», представил его Ленину.

Нестор наслышался о нем всякого: и деспот, каких свет не видывал, и демагог, и недоступен смертным. Так говорили анархисты, которых большевики крепко прищучили. Он и ожидал увидеть насупленного, дубового тирана. Ленин же встретил его по-отцовски, тепло пожал руку, усадил их со Свердловым в кожаные царские кресла и участливо спросил: