Борис Тумасов - Иван Молодой. "Власть полынная"

В просторном великокняжеском шатре увидел Борецкий Ивана Третьего. Тот стоял на пёстром ковре и пристально разглядывал Дмитрия.

Борецкий слегка поклонился и остался стоять у входа. Иван сам подошёл к нему, сурово спросил:

- Ты, боярин Борецкий, был вторым воеводой в Шелонской битве?

- Я, великий князь, - с достоинством ответил Дмитрий.

Борецкий впервые видел перед собой московского князя. Был он не выше Дмитрия, с тяжёлым крупным носом и чуть нависшими бровями, небольшой бородой, слабо тронутой сединой. Было в ту пору московскому князю немногим больше тридцати. У Борецкого мелькнула мысль, что Иван Третий старше его лет на десять…

А государь московский, насупившись, надвигался на него.

- Почему ты не именуешь меня государем, как величают меня московские бояре?

Дмитрий отшатнулся: взгляд князя Московского был ужасен. Борецкий ответил с достоинством:

- Может, ты для них и государь, но для меня, боярина новгородского, князь Иван. И да будет тебе известно, в нашем вольном городе нет великих князей. Мы их и призывали, мы их и изгоняли за ненадобностью.

Побагровел Иван Третий, ладони в кулаки сжал.

- Дерзко говоришь, воевода. Таким от меня помилования не жди.

Но Борецкий оставался недвижим.

- Говорят, вы, Борецкие, главные супротивники власти великих князей московских? От вас всё неповиновение исходит?

- Это так, князь Иван. Новгород Великий Суду господ подвластен, а не московским великим князьям.

- А грамота договорная не от вас ли, Борецких, к королю польскому и великому князю литовскому исходила?

- Истину сказываешь, князь Московский, я эту грамоту договорную Казимиру возил. И мать моя меня на то благословила. Однако Казимир потребовал заручиться согласием веча.

Иван Третий зубы сцепил, кулак на Борецкого поднял. Вот-вот ударит. Но вдруг руку опустил, спросил уже спокойней:

- Готов ли ты, холоп, признать меня государем? И признают ли это новгородцы?

Дмитрий прищурил глаза:

- Я не холоп, князь Иван, и для меня ты не государь. А как новгородцы о том мыслят, у них и спросишь.

Иван Третий подал знак, подбежали оружные дворяне.

- Казните холопа!

Пройдя по Двине, воевода Тютчев повернул на Устюжну. Шёл не торопясь, с передышками. Любил вперёд, в авангард, выставлять отряд дворян. Конные, хорошо оружные, они расчищали путь.

В землях двинских новгородцы не слишком и сопротивлялись, особенно когда узнали, что московские полки уже под Новгородом…

Потерпев поражение на Шелони, часть новгородских ратников оказалась пленённой, часть погибла, а часть под прикрытием владычного полка укрылась за новгородскими стенами.

Среди взятых в плен и казнённых оказался второй воевода Дмитрий Борецкий. Пленили и главного воеводу Казимера. А третьему воеводе, Василию Селезнёву, удалось вырваться из окружения. Он провёл часть ратников мимо Новгорода, переправился через Мету, обмелевшую в эту засушливую пору, и двинулся на Устюжну.

Воевода Селезнёв был убеждён, что переждёт лихолетье на Двине, пополнится людьми и продовольствием.

Не доходя до Устюжны, новгородцы решили сделать трёхдневный привал. Не знал воевода Василий Селезнёв, что в эту пору к Устюжне подошли ратники воеводы Тютчева. Они остановились, выжидая, когда Новгород окажется в осаде, чтобы пойти на помощь московским полкам.

Вызвав Саньку, старшего из дворянского отряда, Тютчев велел ему расчистить дорогу.

Опустив повод, Санька ехал, задумавшись. Он и предположить не мог, что опасность совсем рядом и новгородцы устроили авангарду засаду. Дворянский отряд едва оказался на лесной дороге, как из-за деревьев выскочили новгородцы и взяли конных в топоры. Закричали первые раненые, звон металла и конское ржание раздались в лесу.

Рванулся Санька к Селезнёву. А тот уже сам на него коня правит, кричит зло:

- Новгородцы, не щади московитов!

И насел на Саньку. Видит тот, что воевода опытный воин. От первого удара увернулся, и кто знает, спасся бы Санька от второго, если бы конь под ним не сделал свечку. Изловчился Санька, перегнулся и наотмашь ударил новгородца. Залился воевода кровью и сполз с седла…

В коротком бою не выстояли дворяне. Многие полегли на той поляне. Свалив Селезнёва, Санька с оставшимися пробился через кольцо новгородцев.

Ночами Новгород освещали пожары. Горело ополье. Загородные усадьбы и избы пожирал огонь. С грохотом рушились бревенчатые строения, рассыпались множеством искр.

С высоты городских стен жители взирали на всё с горечью. Говорили, сокрушаясь:

- Сами строили, сами жжём!

- Коли не нам, так и не московитам… Борецкая из палат не выходила, даже на подворье не появлялась. Закрылась в горенке, молилась перед распятием. Молилась за упокой души убиенного Дмитрия, молилась за поруганный Новгород.

Блики пожаров отражались в чистых стекольцах окошек, ползали по стенам…

Всполохи не видны в Русе, куда перебрался из Яжелбиц Иван Третий. В Русу стягивались московские полки, нацелившиеся на Новгород, становились лагерем. Подошли дружины тверского князя и татарские отряды. Пришёл и воевода Тютчев, уничтожив под Устюжной отряд новгородских ратников.

Вскоре многочисленные московские полчища выступили к Новгороду.

Новгородское посольство приехало в Русу. Иван Третий расположился в уцелевшей просторной избе. Два дня не принимал владыку и посадника, предоставив это воеводам и боярам московским. Только после этих переговоров Феофила и Ивана Лукинича ввели в избу.

Иван Васильевич хоть и говорил с ними грозно, но честь выказал, позволив сесть. После чего спросил, с чем их прислал Новгород.

Архиепископ Феофил униженно взмолился:

- Государь, не надобно споры мечом решать, когда мы и миром урядимся!

Иван Третий поднял брови:

- Мир, сказываешь, владыка, подписать? Но на каких условиях?

Иван Лукинич, бороду подёргав, выставил лисью мордочку:

- Мы просим тебя, государь, чтоб ты увёл свои полки с новгородских земель и не чинил нам разора.

Иван Васильевич удивлённо поднял брови:

- На таких условиях я вам, послы, мира не дам. Думайте и впредь с моими боярами уговаривайтесь. А как определитесь и бояре с вами в согласии будут, тогда и я вам свои условия продиктую…

Июль минул, августу начало…

И снова привели к Ивану Третьему новгородское посольство. Теперь уже в Коростень. И было оно готово выслушать условия великого князя Московского.

В присутствии воевод и бояр государь сказал:

- Много бед причинили вы, новгородцы, своей непокорностью. Но ещё большее зло я вижу в том, что для вас Литовская земля дороже Русской. Казимиру вы кланялись и ему присягать намеривались. Договор с Казимиром подписать собрались. Теперь выслушайте мои условия мира. Новгород даст Москве откуп в шестнадцать тысяч рублей. Да не по частям, а сразу. Признает нерасторгаемый союз с великими князьями московскими.

Государь оторвал глаза от текста, заметил:

- Чтоб такому непокорству не бывать, наряжаю я в Новгород сына, молодого великого князя Московского, а вы в город его не впускаете…

И снова принялся диктовать следующие условия:

- Владыки новгородские назначаются только в Москве митрополитом московским. Закрыть дорогу в Новгород нашим недругам, князьям Шемячичам, и не так, как в прежние лета вы руку Шемяки держали и Великий Новгород ему до смертного часа приют давал…

Суд в Новгороде вершить по справедливости и по печати великих князей московских, государя или сына его, молодого великого князя Ивана.

Покорно слушали послы новгородские условия Ивана Третьего, а он всё новые и новые требования выставлял. Двинская земля почти целиком отходила к Московскому княжеству…

Закончил диктовать условия мира Иван Третий, передал лист ближнему боярину. И сказал владыка Феофил:

- Прими, государь, под свой покров Великий Новгород и не вели казнить люд твой. Я ли не говорил и не взывал: «Не противьтесь Москве, великим князьям московским!» Молю я, прояви милость к боярам новгородским!

Иван слушал архиепископа не прерывая, а когда тот закончил, спросил:

- Ответствуй, владыка, когда ты молил не казнить бояр ваших, не имел ли ты в виду казнь Дмитрия Борецкого либо подобных ему?

Феофил только голову склонил, соглашаясь. Иван хмыкнул:

- Но не бояр я судил, а воевод, какие руку на Москву подняли. Они меч занесли на великих князей московских. А что до воеводы Дмитрия Борецкого, так он ко всему с договорной грамотой к литовскому князю ездил. В том вину свою признал. С той мыслью и смерть принял.

Иван Лукинич робко голос подал:

- А воеводу Казимера и иных бояр, каких в полоне держишь, государь?