Валерий Поволяев - Атаман
Ландштурм начал поспешное отступление из Журамина. А Семенову это только и надо было — в Журамине ландштурмисты хоть плетнями были защищены да заборами, а в чистом поле оказались бы голенькими, как на ладони. Казаки Семенова ударили по ним залпом из винтовок, потом дали еще залп. Старички вылетали из фур, будто голуби, только ноги в укороченных теплых сапогах взметывались вверх да поле оглашалось жалобными стонами.
Добыча, которую взял сотник Семенов, была богатая: «около ста пленных и обоз в двадцать телег».
«За это дело я был произведен в следующий чин, за отличие», — написал он четверть века спустя в биографической книге «О себе».
Спокойная жизнь длилась недолго.
Начались затяжные бои, а с ними — полоса неудач. Приказом генерала Крымова два казачьих полка — Первый Нерчинский и Уссурийский — были пересажены с лошадей на «свои двои», попросту говоря, спешены. Спешенным полкам было велено готовиться к форсированию реки Дресвятицы.
У реки этой оказались сосредоточены ни много ни мало тридцать кавалерийских дивизий, и две дивизии пехотные; кулак сколотился такой, что если он ударят по немцам как следует, по-русски, то разом прорубит дыру сквозь всю Европу, прямо до самого Берлина; во главе кулака был поставлен генерал Орановский — человек, как впоследствии оказалось, вялый и пустой. Максимум, что он умел делать — сохранять сапоги зеркально начищенными в самую лютую грязь да трубно сморкаться в надушенный батистовый платок.
По коню своему, уведенному в тылы дивизии, Семенов скучал здорово — словно по близкому другу, пришедшему с ним в эти края с родного кордона, — в нем рождалось ощущение потери, чего-то печального, даже скорбного, как будто не стало человека, которому он доверял. Вроде бы только что вместе шли в атаку, вдруг пуля — вжик! — и Семенов остался один.
Река Дресвятица была коварной. Узкая, глубокая, с ямами, из которых на отмели выползали полуторапудовые сомы, норовившие тяпнуть за ногу какого-нибудь зазевавшегося солдатика, она имела очень топкие, сочащиеся черной сукровицей берега. Лишний раз на такой берег не ступишь — увязнешь по пояс.
Приказ форсировать Дресвятицу пришел ночью, а ранним утром, когда немного развиднелось и можно было хотя бы чуть-чуть различить соседа, находящегося в строю, Первый Нерчинский полк выдвинулся к реке.
На конях была оставлена только одна сотня под командой Жуковского — человека храброго и одновременно рассудительного. Обгоняя пеших казаков, эта сотня ушла вперед. Через несколько минут она разобрала стоявший в излучине реки небольшой темный сарайчик, где хозяева коптили рыбу, из его досок соорудила несколько плотиков. Раскатанные, выдернутые из пазов бревна казаки также аккуратно связали, пустив на это целую бухту найденного в загашнике у рачительного хозяина сизальского[20] каната.
Вскоре на немецкой стороне послышались выстрелы, крики, перекрытые громким «ура», затем — запоздалый пулеметный стук, который был тут же задавлен.
— Аллес — капут![21] — пояснил Семенов своим казакам, выбравшись на противоположный берег Дресвятицы и отряхиваясь. — Жуковский оттеснил немаков на вторую линию. Молодец сотник!
Воздух разрезал шелестящий звук, словно кто-то невидимый, громадный располосовал ножницами небесный полог — странный, вышибающий мурашки на коже шелест оборвался, и в воду шлепнулся тяжелый снаряд. Вода разом вскипела, вверх взметнулось сеево черных брызг, на берег накатилась высокая волна, ухватила Семенова за сапоги и попыталась стащить назад в реку. Семенов напрягся, просипел протестующе:
— Дрысь, дур-ра!
Он так и не понял, с чьей стороны пришел снаряд, с нашей или с немецкой, выругался матом. Волна отпустила его — щупальца оборвались, отползла малость назад, но с реки на смену ей уже накатывала вторая волна, больше первой, грязная, с лохматым гребнем, который украшала сечка из изрубленных осколками водорослей. Свертывающаяся в рулон вода гудела устрашающе, будто паровоз, сорвавшийся с колодок; Семенов заторопился, выдернул из засасывающего обжима земли одну ногу, поморщился от неприятного чавкающего звука, напрягся, вытаскивая вторую ногу, почувствовал, что она вместе с портянкой вылезает из сапога. Сотник засипел, лицо его сделалось красным, казаки и слева и справа уже вынеслись на берег и, держа наперевес карабины, унеслись в серый, страшновато шевелящийся, будто он был живой, туман. Когда вал находился уже совсем близко, Семенов успел ухватиться одной рукой за ивовый куст, сползающий с берега в воду, в другой руке продолжал держать карабин, в следующий миг вал накрыл сотника с головой.
Семенов вытаял из отползшего назад вала, отплюнулся с руганью, вылил из ствола карабина воду — в такие передряги, когда он чувствовал себя совершенно беспомощно, будто калека, не попадал с поры детства. Одно было хорошо — застрявший сапог словно сам по себе зашевелился, и Семенов смог выдернуть его из ила. В следующую минуту он вымахнул на берег, перепрыгнул через свежую, еще дымящуюся воронку — след немецкой гранаты, — около которой лежал незнакомый казак-уссуриец. Надо было бы проверить — вдруг он живой, и если живой, оказать ему помощь, но слишком уж нескладно казак сложился, и эта нескладешность, по которой позу мертвого человека всегда можно отличить от позы живого, говорила, что он мертв, к тому же и время не ждало, поджимало — за эти минуты его сотня могла оказаться уже бог знает где, и сотник, не останавливаясь, понесся дальше.
— Ур-ра-а-а-а! — послышался многоголосый крик впереди. Где-то далеко-далеко...
Но это только казалось, что крик звучит далеко впереди, пространство сильно скрадывал туман, он съедал, уводил звук в сторону. Кричавшие казаки находились всего в двадцати метрах от Семенова, не больше; сотник дернулся, отзываясь на этот крик, выбил из горла застрявшую пробку я прохрипел, вздувая на шее темные жилы:
— Ур-ра-а!
Прокричал вроде бы громко, но даже сам себя не услышал, Семёнов словно оглох, ему показалось, что на огромном пространстве он остался совершенно один, надо бы остановиться, оглядеться, но он не остановился, а, разбрызгивая черную речную морось, понесся дальше.
Несколько минут он бежал один и вдруг почувствовал: впереди кто-то есть. То ли человек, то ли конь, то ли собака — не понять, но кто-то есть... Семенов метнулся в сторону, отметил про себя, что по нему сейчас очень удобно стрелять, затем сделал резкий бросок в противоположную сторону и через несколько секунд столкнулся с огромным, будто гора, огненно-рыжим немцем.
Увидев перед собой невысокого, чернявого, похожего на монгола человека, немец неожиданно обрадованно засмеялся и поманил Семенова:
— Ити сюта!
Голос у него был трубный, слова получались крупные, округлые, будто отлитые из свинца. Немец снова поманил Семенова — не сомневаясь, что раздавит этого неказистого человечишку буквально одним пальцем:
— Ити сюта!
В правой руке немец держал винтовку с плоским блестящим штыком. «Таким штыком хорошо черствый хлеб резать — идет как по маслу», — мелькнула в голове Семенова тусклая, совершенно ненужная мысль. В руке немца винтовка выглядела игрушечной, как детское деревянное ружье.
— Ну, Ифан, — вновь позвал его немец, довольный своими познаниями в русском языке.
— Айн момент, — ответил ему Семенов, тоже довольный тем, что малость знает немецкий.
Впрочем, на этом их познания в языках кончились. Слева, в тумане, прозвучала короткая пулеметная очередь, в следующий миг оборвалась. Кто-то закричал. Немец это кричал или русский — не понять. Рыжий гигант невольно покосился в ту сторону и дружелюбно улыбнулся Семенову.
«Он что, рассчитывает взять меня в плен? Живым? — удивленно подумал Семенов. — На самом деле?»
Рыжеватые, навозного цвета глаза немца напряглись, сделались маленькими, жесткими, он перехватил винтовку поудобнее и как держал одной рукой, так и ткнул в Семенова, рассчитывая, что штык войдет тому в живот.
Слишком большая масса была у немца, слишком отяжелевшие мышцы, такие мышцы только замедляли мощный удар, а тут ни сила удара, ни масса не играли особой роли. Семенов легко, будто стебель на ветру, качнулся в сторону, отбил чужую винтовку стволом своего карабина, и немец, увлекаемый собственным весом, протащился по пространству вперед, крякнул удивленно, сотник же, увидев недалеко от себя мясистый затылок, поросший ярким красным волосом, не долго думая, хрястнул по затылку прикладом карабина.
Немец крякнул еще раз и, выпустив из рук винтовку, ткнулся костяшками пальцев в землю. Одного удара для такого гиганта мало, это Семенов понял сразу — рыжий очухается через несколько секунд, и тогда земля задрожит от его ярости, поэтому Семенов ударил немца еще раз, уже сильнее, с оттяжкой, прицельно, в угловатую костяшку, выпирающую из-под рыжей шерсти.
