Вячеслав Шишков - Угрюм-река
Прохор потер лоб, подумал, прошелся. В окна вползала сутемень.
– Улыбнись, будь веселенькая, – сказал он. – Я болен, Анфисочка. А ее – убью... Жену убью, монашку, Нину. А Ибрагима ни капельки не боюсь, ни капельки не боюсь.
И Прохор, сгорбившись, вложил в полуоткрытый рот концы пальцев левой руки, стал к чему-то прислушиваться, пугливо водить глазами.
«Иди, иди, иди, иди, иди...» – не переставая звучало у него в ушах. «Это часы», – подумал он и остановил маятник. Но тот же голос продолжал настойчиво звучать: «Иди, иди, иди, иди...» Прохору показалось это занятным, не страшным. Он отшвырнул валявшийся под ногами цилиндр мистера Кука и надел картуз. «Иди, иди, иди, иди, иди...»
Прохор вышел и сел в пролетку. Белый конь нес крупной рысью. По сторонам мелькали безликие сумбуры. Большой любитель лошадей, Прохор не держал у себя автомобиля. «Бойся черкеса, бойся черкеса, бойся черкеса...» – беспрерывно повторялась теперь в ушах Прохора новая фраза. «Бойся черкеса, бойся черкеса, бойся черкеса...»
– А вот не боюсь!
– Чего-с?
– Слушай-ка, Филипп... – сказал Прохор кучеру.
– Я не Филипп, Прохор Петрович, я Кузьма называюсь.
– Ах, верно. Прости. Я про другое думал, про свое.
– Слых идет, Прохор Петрович, быдто с башни от вас человек с третьего этажа выпрыгнул.
– Да, да... Шапошников.
– Нет, извините, не Шапошников, а быдто барин Кук. Сегодня быдто... Верно ли, нет ли... Ась? Мы его Кукишем зовем.
«Бойся черкеса, бойся черкеса...»
– Слушай-ка, Григорий!..
– Я Кузьма, вторично... А Григорий барыню увез в прокат.
«Бойся черкеса, бойся черкеса, бойся черкеса...»
– Вези-ка меня к доктору. Он дома?
– Так точно, дома...
Свернули по Наречной улице. Сутемень заливала мир. Небо хмурилось. Виднелись за Угрюм-рекой рыбачьи костры. По сторонам все еще мелькали сумбуры и серое время. Сумбуры шептались. Пригорок. На пригорке десять белых огромных, с венками, крестов, под крестами могилы казненных рабочих.
– Повертывай! – крикнул Прохор кучеру.
– А к господину дохтуру, значит, не нужно?
– Пошел другой дорогой! – опять крикнул Прохор, ему чудилось, что кресты закачались, он задрожал и схватился за голову.
X
Среди рабочих опять началось сильное брожение. Закваской, дрожжами были политические ссыльные, передовые рабочие, кое-кто из технического персонала и отчасти даже сам Протасов. Но, по мнению Андрея Андреевича, поднять людей на новую забастовку, пожалуй, немыслимо и, как показал недавний опыт, бесполезно. Агитаторам, согласным с мнением Протасова, пришлось теперь разъяснять людям, что тут дело не в Громове: таких Прохоров Громовых на свете десятки тысяч – не тот, так другой. Да и на самом деле – была забастовка, были расстрелы, были даны послабления – и вот еще не успели сгнить в могилах казненные, у живых снова отнято все, что заработано кровью погибших... Нет, тут вся беда в самом управлении страной, в ее устарелом, жестоком строе. Значит, надо повалить насквозь прогнивший строй, надо поставить свое, народное правительство, тогда сразу всем капиталистам вместе с Прохором Громовым – крышка! А пока надо копить силы для предстоящих боев.
Состоялось свидание в брошенной рыбачьей избушке. Было двенадцать человек, среди них: Протасов, техник Матвеев, слесарь Иван Каблуков и поступивший в конторщики юноша Краев (он был на поруках Протасова), еще восьмеро рабочих: Васильев, Доможиров и другие.
Глухая ночь, берег реки, костер, чаек из котелка.
– Товарищ Протасов, – покашливая, кутаясь в длиннейший резко-желтый шарф, начал Краев. – Ваша точка зрения, простите, пожалуйста, в корне неправильна. Отговаривать рабочих от забастовки преступно. И вот почему...
– Извините, – сразу перебил его Протасов. – А я, как раз наоборот, считаю величайшим преступлением толкать рабочих без надлежащей подготовки под второй расстрел. И, пожалуйста, не старайтесь переубедить меня: я старше вас и расцениваю события жизни трезвее, чем вы...
– Ну, тогда не о чем и говорить, – занозисто сказал Краев, и сухие щеки его стали алеть. – Моя точка зрения такова, если угодно вам выслушать... Да и не только моя, а наша...
– Пожалуйста. Только прошу вас – короче.
– Жертв бояться нечего! Без жертв, Протасов, революции не бывает! – И возбужденный юноша туго-натуго затянул на шее шарф. – Вы предлагаете всякие компромиссы. Ерунда! А почему? Да очень просто: вы, Протасов, никогда не рискнете пойти ради дела... на виселицу. Да, да... Ну-с... Так сказать... А я, что ж, я на это пойду. Значит, что? Значит, я вправе говорить, что жертв бояться нечего. Я не боюсь, не боюсь!.. Нате, берите мою жизнь! Суйте мою башку в петлю!.. – срывающимся голосом выкрикивал он.
– Простите, Краев, но мне ваша мальчишеская игра в героя начинает надоедать, – нажал на голос инженер Протасов. – Вы только собираетесь, а я уже рисковал своей жизнью...
– Когда?
– Как когда?! – вскричал слесарь Каблуков не то с сердцем, не то ухмыльчиво. – А кто под пулями был, как в нашего брата шпарили? Не знаешь, и молчи.
– Вы, милый Краев, имеете право распоряжаться лишь своею, а не чужими жизнями. Поняли? Не жизнями рабочих...
– Ах, так? – И молодой человек, судорожно размотав концы саженного шарфа, резким движением закинул их за спину. – Тогда вы, Протасов, не революционер, вы, Протасов, примиренец, вы оппортунист, и больше ничего! Да, да, оппортунист. Факт! Меньшевичок стопроцентный!
Взволнованный Протасов засопел, надулся. Рабочие мрачно молчали. Тут напористо ввязался техник Матвеев:
– Ты, Краев, горячишься, нервничаешь и не излагаешь наших условий... Дело вот в чем, Андрей Андреич! – сказал он и чиркнул зажигалку. Четверо закурили от одного огонька. Большая борода слесаря Ивана Каблукова отливала красно-сизой чернью, воспаленные глаза были внимательны. Попыхивая трубкой, он принялся подживлять костер. Их окружала неверная, вся в тревоге, темень. На Угрюм-реке мерцали дремлющие бакены. В небе, там, далеко за тайгой, пошаливали, играя в прятки, бледнолицые молнии. На том берегу озорливо пылал костер. Возле него чуть виднелась кучка людей. И, будоража мглистый воздух, волнами наплывала от костра каторжная песня:
Этот дом, барин, казенн-а-ай,Александровский централ,А хозяин тому до-о-о-му —Сам Романов Николай!..
– Слышите?! – озлобленно крикнул Краев на Протасова и взмахнул рукой навстречу птице-песне. – Слышите, Протасов? Вот вам... А кто поет? Простые мужики, лесорубы, рабы вашего милейшего людоеда Громова...
– Краев, брось! Андрей Андреич, значит, слушайте. – И техник Матвеев, потряхивая отвислыми щеками, стал приводить резоны. – Итак, план... Первое – объявление забастовки без всяких переговоров с Громовым. Второе – накануне забастовки, в ночь, мы разоружаем казаков и полицию. В-третьих...
– Чепуха, – буркнул Протасов. – С голыми руками к казакам соваться нечего...
– Позвольте, позвольте! В этом деле нам помогут ребята Ибрагима. Среди них есть наши рабочие с приисков и, говорят, один бежавший политик. Мы с ними уже вступили в связь. Итак, в-третьих – мы организованно предъявляем наши требования Громову. В-четвертых – мобилизуем рабочих для вооруженного восстания...
– Чепуха... Опасно, преждевременно! Против вооруженного восстания я в принципе решительно ничего не имею. Напротив! Я только говорю, что это преждевременно. Без контакта с общим движением рабочих ни черта не выйдет, уж поверьте. – И Протасов, черпая красноречие в приподнятом настроении своем, подверг сильной критике план забастовочного комитета.
– Я, вероятно, с Громовым расстанусь, товарищи. Перехожу либо на Урал, либо... и сам не знаю куда, – сказал в заключение Протасов. – Я думаю, что Громов скоро сам себя угробит: до чертиков пьянствует, балдеет, к работе относится спустя рукава, а поэтому и с финансами запутался... Мой вам совет, товарищи: готовьте силы к революции. Она близка.
Рабочие поднялись на ноги и сняли шапки.
– Товарищ Андрей Андреич, – заговорили они враз. – Мы тоже утекать отсель мекаем. Нас, желающих уйти, человек более полсотни. Мы в Россию. Присоветуй, Андрей Андреич...
– Почему же вы? Заработок, что ли, мал?
– Не в этом суть, – ответил широкоплечий, в рыжих усах, молодой мужик Телегин, бывший солдат. – А вот в чем... Тут у нас, понимаешь, исходя из соображения... Каблуков, толкуй!.. Ты вроде как старшой у нас.
Иван Каблуков двигал бровями, переминался с ноги на ногу, видимо, оробел.
– А пойдемте-ка, братцы, к лодке, – сказал Протасов, – мне ехать пора. Там и поговорим.
Матвеев с Краевым решили переночевать в избушке. Рабочие, вместе с Протасовым, дружески попрощались с ними и спустились к воде. Протасову нужно в литейный цех, где спешно, в ночную, ремонтировалась вагранка. Заработали две пары весел. Протасов взялся за руль. Сквозь темень лодка быстро заскользила вниз.
– Так в чем же дело, Каблуков?
– Да вот... Поскладней хотелось. Да не шибко мастер говорить-то я. – И смущенный слесарь стал утюжить свою бороду. – Дело вот в чем, барин Протасов... То бишь, как его... Андрей Андреич... Ты даве правду сказал, бастовать у нас теперича – это ваньку валять, нет никакой спозиции. Економной забастовкой, то есть кономической, нешто капитал проймешь? Да ни в жизнь! Ей-богу, правда... Главная суть – вредят эти самые штрики, как их...
