Cага о Бельфлёрах - Джойс Кэрол Оутс

начинала возиться, чтобы приготовить на завтрак своему молодому мужу (она стала — про себя, тайно — называть его Иеремией, хотя обращалась не иначе как на «вы») свежие персики со взбитыми сливками, тост с медом и отличный черный кофе; и Лили тоже, когда подошла к окну, чтобы посмотреть, что же там, внизу, так привлекло внимание ее маленькой племянницы Джермейн (девочка со взъерошенными волосами выбралась из кроватки и теперь сидела на обитой бархатом скамье у окна, засунув пухлые пальчики в рот и поджав колени, и неотрывно глядела вниз на своего двоюродного деда, который направлялся к заднему входу в замок, горделиво откинув голову назад, а руке у него что-то блестело). Рафаэль тоже мог его видеть — в последние дни он спал тревожно, потому что его пруд — прекрасный Норочий пруд — оккупировали дети сборщиков фруктов; они обожали плескаться в нем и шлепаться в воду, и кататься на лодке, конечно, они не замышляли ничего дурного, но все-таки ломали камыши и цветущий рогоз, вырывали с корнем прекрасные, словно Вылепленные из воска, лилии. Разумеется, Рафаэль в эти дни не ходил к пруду и даже не надеялся вернуться, пока нарушителям не запретят появляться там или пока они, наконец, не отправятся на работу, в сады. Старика, должно быть, видели и слуги. Кухарка, и Эдна, и Уолтон; хотя, конечно, они держали рот на замке и немедленно опустили глаза, когда узнали в старике Жан-Пьера и увидели, что он несет в правой руке, крепко прижимая к бедру. А Паслёну, как только он увидел его, еще в отдалении, хватило и ума, и отваги кинуться наверх в спальню своей госпожи: ей-то точно надо было сообщить.

— Мисс Лея! Мисс Лея! Проснитесь! Пойдемте, прошу вас! Господин Жан-Пьер натворил дел!

Маленький горбун продолжал умолять, чуть не плача, и в ужасном волнении, как одержимый, дергать ручку ее двери, пока наконец, по прошествии долгого времени, Когда он то хныкал, то чуть ли не грозил ей, перемежая слова судорожными всхлипами, дверь спальни распахнулась — в самом деле распахнулась! И перед ним стояла растерянная, удивленно моргающая Лея.

(Она вышла из своего чудовищного транса. Или — ее вывели из него. И вскоре она полностью позабудет — с благословенной легкостью — ощущение этого покоя одиночной камеры, этого тошнотворного умиротворения. Больше она никогда не вернется в столь противоестественное для нее состояние. Размышляя о нем позже, она будет повторять — хмурясь, так что между ее выразительных бровей появлялись резкие, глубокие складки, — что ее «меланхолия» была ничем иным, как предзнаменованием. Она не имела отношения к ней самой, к ее жизни, как и, разумеется, к семейным делам Бельфлёров вообще; она была связана лишь с этим невероятным поступком Жан-Пьера той августовской ночью. Лея чувствовала, что грядет нечто; она каким-то образом знала, что произойдет, но была не в силах это предотвратить — как Джермейн, ведь девочка тоже «видела» некие вещи, но никак не могла помешать им и даже понять; вот поэтому она, Лея, и впала в это мрачное уныние, от ощущения своей беспомощности. Но теперь она, безусловно, освободилась от него. Как только самое ужасное свершилось, как только все произошло наяву, чары немедленно рассеялись.)

Той ночью, а если быть точнее, в промежуток примерно с двух часов до шести утра Жан-Пьер II ухитрился — несмотря на тремор в руках и слабые ноги, невзирая на все трудности, которые поджидали его по пути, — добраться в беззвездную ночь до не знакомой ему части поместья и перерезать горло не только Сэму, его свите и еще примерно десятку страстных сторонников, но и восьмерым работникам, включая одну женщину. (Впоследствии было решено, что женщину он убил по ошибке, приняв ее — из-за крупного телосложения и легкого пушка на лице — за мужчину.)

Слабым, дрожащим, то и дело затухающим голосом Жан-Пьер сказал лишь, что работники — это зло… что они непокорны… и надо немедленно с ними покончить… не допустить, чтобы они оскорбляли своих благодетелей.

— Надо бы, полагаю, позвать Юэна, сказал он, облизывая губы.

И тогда Джаспер — босой, полуголый, в одних летних белых брюках — побежал наверх, к комнате Юэна и начал громко колотить в дверь. (Юэн обычно не появлялся в своем служебном кабинете раньше десяти утра, поэтому спал до восьми и не любил, когда его сон прерывали.)

Когда Джаспер рассказал ему о случившемся — согласно их подсчетам и исходя из неразборчивого лепета старика, он убил как минимум шестерых человек, но, возможно, и все двадцать или больше, — Юэн резко вытянул вперед свою большую лохматую голову и вылупил полусонные, похмельные, в красных прожилках глаза; потом зажмурился и тут же уставился на сына снова.

Он попросил Джаспера повторить. Сколько?..

А после, с глубоким вздохом, произнес: «Я так и подумал, мой мальчик».

Все было, как и сказал Паслён: Жан-Пьер натворил дел.

Книга пятая

МЕСТЬ

Клавикорд

Вопреки слухам и несмотря на неустанные гневливые изобличения своего мужа, Вайолет Бельфлёр впала в состояние рассеянной меланхолии, а впоследствии, одной морозной субботней ночью, лишила себя жизни вовсе не из-за Хейеса Уиттиера (странное выражение: «лишить себя жизни» — словно человек лишает себя любимого предмета гардероба или незаслуженного, лишнего куска торта); причиной тому была даже не неврастения, вызванная или, возможно, обострившаяся из-за ее бесконечных беременностей и выкидышей. И даже не «порочность» несчастной женщины. (Это было любимое определение ее мужа. Чем дальше, тем чаще Рафаэль прибегал к нему, потому что оно позволяло объяснить и осудить и пристрастие его сестры Фредерики к этой нелепой протестантской секте; и непостижимое стремление его брата Артура к смерти которую он и нашел в Чарлзтауне во время попытки похищения тела Джона Брауна для переправки на север, где повстанцы собирались оживить его с помощью гальванической батареи; и поведение его сыновей, Сэмюэля и Родмана; и политический климат эпохи; и колебания на мировом рынке хмеля — если они были благоприятными, то Рафаэль называл их «здоровыми», в противном же случае — «порочными».

…и даже не из-за