Cага о Бельфлёрах - Джойс Кэрол Оутс
Это безумие, думал он. Потом выпрямился — внизу спины стрельнуло, — и долго вглядывался в бескрайнюю зеленую шапку сада, под которой прятались сотни, нет, тысячи, спелых персиков. Это безумие, думал он, невидяще уставясь в небо.
Он покинул замок. Умчался на своем покрытом дорожной грязью белом двухместном «роллсе», прибавляя газу после каждого поворота, то и дело шаря в бардачке в поисках фляжки. Хотя, конечно, это было опасно, да еще, судя по звуку, двигатель барахлил, и это были не шутки, но какого черта, думал он, а в лицо ему бил ветер, отбрасывая волосы назад.
Рев мотора перешел в стук. Вот же у мастера руки-крюки, машину толком и не починили, с презрением подумал Гидеон и выжал педаль газа. Он вот-вот вырулит на шоссе, и тогда полетит со скоростью сто миль в час, туда, в Иннисфейл. Это был стук сердца, его неукротимого сердца. Отчаянного, мятущегося. Но в нем не было жалости, и он продолжал давить на педаль.
Он хотел взять с собой дочку, просто покататься. Ведь он так редко ее видел. Он любил ее, но почти не видел. Она вжалась в угол комнаты, немного напуганная его поведением (он был такой оживленный, игривый, на себя непохож), но она, конечно, согласилась бы поехать, если бы не Лили, сказавшая с неожиданной решительностью: «Нет. Ты гоняешь слишком быстро. Мы все это знаем. На тебе клеймо. Как и на моем муже. Не трогай ребенка».
(Поскольку мать Джермейн была больна, о девочке заботилась Лили. Она угощала ее печеньем с арахисовым маслом и деревенским хлебом со сливовым джемом; они делали украшения из ракушек. Нанизывали красивые бледно-голубые и желтоватые ракушки на длинные грубые нитки, чтобы получилось ожерелье; одно из них предназначалось для Джермейн в подарок на день рождения. Он же помнит, что через несколько дней у нее день рождения?.. Нет, он не помнил.)
«И тем не менее это моя дочь. У меня есть право, и я не сдамся».
Гидеон сворачивал на старую Военную дорогу, когда все и случилось: он будто наехал на огромный лист металла, и раздался ужасный, оглушительный треск. Он ударил по тормозам, и машину повело, задние колеса словно бросились догонять передние, потом, перелетев какую-то мелкую канаву, она влетела в кустарник, пропахала его, въехала в забор с колючей проволокой поверху и, повалив его, очутилась в кукурузном поле. Гидеона бросило вперед, потом ударило о дверцу, та распахнулась, и наконец, после всего, он упал на землю, и его кровь стала капать в грязь. Он пошарил руками в поисках Джермейн. Моя малышка. Где же она? Ее тоже выбросило? (Его охватила безумная уверенность, что машина должна взорваться.)
Джермейн! Джермейн! Джермейн!
Урожай
А потом, совершенно неожиданно, накануне трехлетия Джермейн (стояла тихая душная влажная ночь, температура скакала, как ненормальная, луна и звезды спрятались) произошло событие, которое изменило всё: стачка прекратилась; собиратели фруктов приступили к работе (безропотно, почти в полном молчании, по расценкам прошлого года); богатый урожай персиков, груш и яблок был собран; а Лея, после нескольких недель полной апатии, когда она словно утратила себя, — Лея очнулась от своей летаргии.
И всё — из-за Жан-Пьера И.
Когда бабушка Корнелия рано утром мельком посмотрела в окно своей спальни (еще не было семи; бедная женщина редко просыпалась позже) и увидела, как ее старый, немощный деверь нетвердой походкой направляется к замку по гравиевой дороге, идущей параллельно стене сада, примерно в двадцати ярдах, то сразу поняла — еще до того, как заметила, что он прижимает к себе запачканный кровью нож для колки свиней: что-то стряслось. Потому что на ее памяти он никогда не покидал замок. (Никто не отважился рассказать ей о появлении Жан-Пьера на вечеринке Юэна.) И что-то в самой его фигуре, в этом будто картонном силуэте на фоне зеленого росистого газона, облаченном в черный фрак, с торчащими во все стороны белыми волосами, поразило ее своей неестественностью.
Она тут же кинулась к Ноэлю и пробудила его от тяжелого забытья. (Накануне он нарочно напился, чтобы заснуть, потому что отчаянно переживал из-за травм Гидеона и пропадающего урожая.)
— Ты должен немедленно спуститься вниз. Говорю тебе. Сейчас же. Говорю же! Я не могу сказать почему, — шептала она, тормоша его и надевая на него очки. — Но кажется… Я боюсь… что твой брат, Жан-Пьер…
— Жан-Пьер? Что с ним? Он заболел? — вскричал Ноэль.
— Да, похоже на то.
Хайрам тоже увидел его, из окна своей спальни: на протяжении длинной, душной ночи бедняге удалось поспать лишь урывками. В его воображении громоздились горы гниющих фруктов, рисовались сцены публичного унижения его семьи (снова назначат аукцион, и чужие люди натаскают грязи в нижний этаж замка, и на этот раз будут проданы даже части здания — за бесценок) и гнездился ужас из-за смерти единственного сына, полностью осознать которую он до сих пор не нашел времени. (Заклятые враги Бельфлёров бросили мальчика в вонючую реку, связав по рукам и ногам, как собаку!) А теперь еще и Гидеон попал в больницу, в Фоллз, с многочисленными переломами и сотрясением мозга…
В одном белье, еще не побрившись, Хайрам выглянул в окно, приладил на нос очки и увидел бредущий силуэт в черном. Сначала он подумал, что это сомнамбула, его товарищ по несчастью: человек двигался неуверенно, словно на ощупь, откинув голову назад, словно его совершенно не волновало, куда ступать. (Он действительно шел, как слепец, то по гравию, то по траве, заступая на узкую грядку флоксов и гейхеры вдоль стены.) Не сразу Хайрам признал в нем собственного брата, Жан-Пьера. И тотчас, как и Корнелия, понял: что-то стряслось.
— Надеюсь, он не… Старый дурак!
Юного Джаспера разбудил испуганный скулеж собаки, спавшей у него в ногах, и он тоже увидел старика; и прабабка Эльвира, которая поднималась около шести утра и
