Вячеслав Шишков - Угрюм-река
– Прохор Петрович очень просил вручить вам, васкородие, вот этот подарочек. Не побрезгайте уж... – И он сунул ему в карман портсигар из чистого золота.
Пупкин опешил, но подарочек принял с развязной любезностью.
А Нина Яковлевна, оправившись после легкой истерики, атаковала оглушенного дьяконом генерала Перетряхни-Островского. Она повела его под руку к пустому креслу мужа и, наклонясь к уху низкорослого своего кавалера, говорила ему воркующим голосом:
– Какой вы милый, какой очаровательный. Я прямо влюблена в вас.
– Да... Хо-хо... Гран мерси, гран мерси. Но вы ж – богиня Диана. Нет, куда!.. Сама Психея должна быть у вас в услужении... – Генеральские ноги продолжали пошаливать: он спотыкался, наезжая золотой эполетой на Нину.
– Генерал, я уверена, вы не придадите значения этому... этой... этой выходке моего свекора, ведь он же психически тяжко...
– Да!.. Тут, знаете. Даа... Гм, гм... Тут, как бы сказать...
– Ну вот, мы и подплыли. Садитесь в кресло мужа, будьте хозяином пиршества. А я вашей милой Софи... Я знаю, я все, все, все знаю, – с игривой улыбкой загрозила она точеным мизинчиком. – Вы плут, ах, какой плут! Вы для женщин, я вижу, небезразличны...
– Хо-хо!.. Гран мерси, гран мерси, – поцеловал он ей руку взасос.
А она ему шепотом:
– Вашей Софи я припасла кой-какой сувенирчик: колье с бриллиантами.
Генерал браво поднялся, щелкнул шпорами и трижды самым изысканным образом чмокнул в ароматную руку Дианы. Но тотчас дал крен и шлепнулся в кресло.
– Премного рад за мою мерси... Гран Софи, гран Софи...
Тут молодая Диана, заулыбавшись глазами, зубами и всеми морщинками, подплыла к Приперентьеву. Считая его кровным недругом мужа, она усадила его рядом с собой.
– Здесь вам, милый мсье Приперентьев, будет удобнее...
А Иннокентий Филатыч что-то нашептывал Наденьке. Та улыбалась и, вспыхнув вся, жмурилась, строила глазки в сторону седого, мясистого, в черных усах губернатора.
Пир продолжался.
– Господа! – встала хозяйка с бокалом шампанского. – Мой муж захворал, с ним сейчас доктор. Знаете, бесконечные хлопоты по подготовке юбилейных торжеств, бессонные ночи, заботы, – страшно переутомился он. Ну и подвыпил, конечно. И сразу как-то ослаб. Уж вы извините, господа, что так вышло. Я предла... Я подымаю бокал за драгоценнейшее здоровье нашего почетного гостя, его превосходительства Александра Александровича. Ура, ура, господа!
Чокнулись – выпили. Музыка – налили.
– Господа! – поднялся русобороденький Пупкин. – Наш глубокоуважаемый Прохор Петрович – один из солиднейших деятелей нашей великой страны. Его незапятнанные совесть и честь общеизвестны... (Тут Рябинин и Сахаров крякнули, а Иннокентий Филатыч чихнул и весело выкрикнул: «Вот правда, вот правда!») Его коммерческий гений тоже на большой высоте. Но Прохор Петрович, при всех своих деловых положительных качествах, наделен еще изумительным даром слова. Его прекрасная, вся в ярких сравнениях речь, произнесенная с величайшим пафосом в жесте и слове, могла бы служить блестящим образцом для любого оратора... – Пупкин говорил горячо и красиво, время от времени хватаясь рукой за карман с золотым портсигаром.
Чокнулись – выпили, музыка – налили. И сыпались тосты за тостами. Шампанское лилось рекой, как в сказке. Дважды пытался подняться с ответным тостом и бравый генерал Перетряхни-Островский, но сделать это ему никак не удавалось.
VII
Пьяных гостей развозили с обеда по квартирам на тройках, разносили на руках. Илья Петрович Сохатых ушел домой пешком, но по дороге валялся.
На генерала, помещавшегося в трех парадных комнатах верхнего этажа, напала икота. Он умолял Исидора соединить его по телефону с мадемуазель Софи, но трезвый Исидор всячески старался уверить генерала, говоря ему в сотый раз, что «мы в тайге, а мамзель за тыщу верст в городе» и что «вы, сударь, изволили перекушать на обеде, оттого икота, а вот будьте любезны, сударь, ваше превосходительство, раздеться и ложиться с Богом спать». Генерал, икая и подмурлыкивая «ля-ля-ля», доказывал Исидору, что он спать не хочет, а вот наденет шубу, лыжи и пойдет бить медведя. Исидор ударял себя по бедрам, тихо смеялся, говорил:
– Теперича сильная жара, лето на улице, а вы изволите молвить – лыжи.
– Хо-хо-хо... Лыжи? Я говорю – чижик!..
Чижик, чижик, где ты был?На Фонтанке водку пил, —
подплясывал генерал, расстегивая подтяжки.
– Эх, молодость! – кряхтел старенький Исидор, помогая молодящемуся барину раздеться. – Уему-то на вас нет...
– Хо-хо-хо!.. А что? А что? Я еще, брат... А чертовски хорош пломбир... И это самое... «Клико», «Клико»...
– Да, «Клико» неплохое, ваше превосходительство. А в достальном вам поможет русалочка одна. А я прогуляться на часок пойду. Вы, сударь, русалок не боитесь?
– Хо-хо! Я? Русалок? Нисколько, – ерзал до белья раздетый генерал.
Исидор вышел, втолкнул в дверь к генералу Наденьку, а сам направился в благоухающий цветущим табаком сумеречный сад.
...В десять вечера зажгли иллюминацию. В одиннадцать часов на трех разукрашенных огнями пароходах, с двумя оркестрами и двумя хорами, гости отплыли на прогулку по Угрюм-реке. Счастливая Наденька подлетала то к одному знакомцу, то к другому и, смеясь сквозь носик, говорила:
– Поздравьте!.. Теперь я исправничиха. Мой дурак повышение по службе получил.
На головном пароходе – Прохор Петрович с Ниной, генералом и прочими почетными гостями. Новоявленный сердечной щедростью Наденьки исправник не отходил от генерала. Прохор подчеркнуто весел, беззаботен.
– Господа! – простер он свою длань во мрак, как фальконетовский Медный всадник. – Посмотрите, какая красота кругом.
Действительно, было феерично. Как изумрудная, врезанная в тьму игрушка, блистала тысячами лампочек башня «Гляди в оба». Скалистые берега реки во многих местах освещались вспышками разноцветных бенгальских огней. То здесь, то там вдоль по реке взрывались блещущие искрами причудливые фейерверки. Вершины сопок, как жерла огнедышащих вулканов, пылали огнищами костров. Все это в миллионах дробящихся созвездий опрокидывалось, как в зеркальную бездну, в густые чернила вод.
На головном пароходе трижды взмахнули горящим факелом. С вышки башни мальчишка крикнул вниз:
– Федотыч! Эй, Федотыч!
– Чую-ю!..
И один за другим загремели, потрясая ночь, пушечные выстрелы. Через пять минут взорвался стоявший у противоположного берега дощатый фрегат. Вместе со взрывом хлынул из недр фрегата разноцветный каскад огней. Фонтаны искр осветили ночь на многие версты, и мчались в мрачное небо, одна за другой, жар-птицы, драконы, черти, бабы-яги. Вот взлетел и лопнул в черных облаках главный трюк искусства пиротехники – золотисто-огненный транспарант: «Прохор Громов Х лет».
Ошеломленные гости ахали, визжали, били в ладоши, кричали «ура». Надрывались оркестры, пели хоры, оглушительно бухали пушки.
– Колоссаль, колоссаль! – беспрерывно хрипел простудившийся мороженым, охмелевший мистер Кук. – Канонада, как в Севастополь!.. Как в очшень лютшей рюсска пословиц: «Мушик сначала грянет, потом перекрестится», – блистал он в дамском обществе знанием русского языка и русской истории.
Только Прохор Петрович, недавно видевший величавый пожар тайги, равнодушно взирал с сатанинской мудростью в глазах на все эти глупенькие огонечки.
«Шапошников... Шапошников... Сумасшедший батька... Встают из гроба мертвецы... Анфиса, Синильга, Шапошников... И этот дьявол Ибрагим... Нет, я отказываюсь понимать, что со мной творится». Сердце Прохора тонуло в тоске, однако он очень весело, очень беспечно продолжал болтать с гостями. Эта подчеркнуто чрезмерная веселость Прохора Петровича все больше и больше начинала беспокоить следившего за ним доктора в дымчатых очках. (Хирурга Добромыслова на пиршестве не было: он убоялся тайги и, пробыв при больнице около месяца, уехал восвояси.)
– Мне ваш супруг не нравится, – на плохом немецком языке сказал доктор Нине, потеребливая длинными пальцами ассирийскую свою бороду.
– Я давно опасаюсь за его здоровье, – ответила Нина. – А эта сегодняшняя речь! Господи, хоть бы скорей все кончилось, все эти праздники! Но, ради Бога, что с ним?
– Нечто вроде начальных признаков психостении.
– Как некстати. Но какие же причины, доктор?
– Душевные потрясения, вроде скандального появления папаши. Сверхнормальные частые выпивки... Ну... злоупотребление кокаинчиком.
– Опасно?
– Не думаю. Хороший отдых – и все пройдет. Впрочем, я не специалист.
– Мерси. Я удивляюсь, как это могли пустить отца... Ну, отлично... Потом поговорим. – И она крикнула: – Господа! Нужно спешить на бал. Скоро час ночи.
Пароходы повернули вспять.
Прохор не принимал участия в танцах. С четырьмя приезжими из столицы он сидел у себя в обширном кабинете, довольно неуютном, отделанном в псевдомавританском стиле.
