Христоверы - Александр Владимирович Чиненков
– И чего ты взбеленилась, сестра? – удивилась Мария. – Всем же известно, что нынче воскресенье и все к радениям готовятся.
– Он о других радениях вещал, – с угрюмым видом сообщила Евдокия. – О тех, где богатые люди участвовать будут.
– И? Чего ты взбрыкиваешь? – улыбнулась Мария. – Это же хорошо. А ещё лучше будет, ежели он из них тебе «духовного мужа» подыщет.
– Если тебя это радует, то меня нет, – обиженно поджала губки Евдокия. – Я после слов Андрона себя гулящей девкой почувствовала.
– Эй, сестра, о чём это ты? – вскинула удивлённо брови Мария.
– О свальном грехе, вот о чём, – заливаясь краской, ответила Евдокия. – Я не хочу после радений в чьих-то мерзких объятиях в общей куче валяться. Я по-другому хочу – в чистой кровати, с мужем, Богом данным.
– Э-э-эх, дурёха, – вздохнула Мария. – Радуйся тому, чего есть. Богатый купец завсегда сто сот стоит. Ты вон на Нюрку глянь Крупнову, на Глашку Безрукову, а ещё на Соньку Рябову, на Пистемею Котову. Все они к купцам на радения ходят, и… Ты только погляди на них? Цветут и пахнут!
– А я не хочу, как они, – упрямо твердила Евдокия. – Я хочу…
Откуда-то со двора послышался голос «духовного мужа» Марии Никодима.
– Марья, где ты?
– Ой, мне пора, – заторопилась сестра, а Евдокия с унылым видом пошла в дом.
15
Гавриил Семёнович Лопырёв ужинал в полном одиночестве: жена лечилась в психиатрической больнице, а сын Влас где-то веселился и «бражничал».
Закончив есть, он тщательно вытер рот салфеткой и бросил её в тарелку. В столовую вошёл слуга.
– Чего тебе, Демид? – строго спросил Лопырёв. – Ну? Говори, с чем пожаловал.
– Да там Иван Ильич в дверь стучится, – ответил слуга. – Что делать прикажете?
– Гм-м-м, принесла нелёгкая, – поморщился Лопырёв. – Ладно, впусти, Демид, друга моего закадычного.
Появившийся Сафронов прошёл к столу и уселся напротив хозяина дома.
– Чаю не желаешь? – слащаво улыбаясь, предложил Лопырёв. – Извини, что выпить не предлагаю.
– Я не чаи гонять, а поговорить пришёл, – отказался Сафронов. Грубоватый тон, выбранный им для разговора, не смутил Лопырёва. Он только ещё шире улыбнулся и развёл руками.
– Вот гляжу я на тебя, Ваня, – заговорил он вкрадчиво. – Мы как будто и не расставались вовсе.
– Со дня, когда мы виделись, прошло пять дней, – напомнил Сафронов.
– Ай-я-яй, как много? – ухмыльнулся Лопырёв. – Так чего ты пришёл, Ваня? Опять на попойку меня подбивать? А может быть, сообщить, что передумал свою дочку за моего сына выдавать?
– Я не хочу свою дочь за сына хлыста отдавать, – заявил категорично Сафронов. – Я не хочу видеть свою Аннушку несчастной, ты хорошо меня услышал, Гаврила?
Слушая его, Лопырёв изменился в лице. Глядя на дверь, он крикнул:
– Полина, Авдотья, кто там? Самовар поставьте да лимончик и сахар несите!
Он перевёл взгляд на озабоченное лицо Сафронова и усмехнулся:
– Прознал-таки, Ивашка, что я с хлыстами дружбу вожу?
– Прознал, как видишь, Гаврюшка, – ответил Сафронов. – В тот же день прознал, как только из дома твоего вышел.
– Что ж, скрывать не буду, есть такой грех, – вздохнул Лопырёв. – А вот сын мой, Влас, ни сном ни духом не ведает о моём эдаком пристрастии.
– Трудно скрывать такое «пристрастие», – уколол его Сафронов. – Рано или поздно он всё равно узнает.
– Что ж, чему быть, того не миновать, – пожимая плечами, сказал Лопырёв. – А я и не собираюсь ни от кого прятаться и что-то скрывать. Мои желания для меня закон, а что обо мне думают другие, меня не заботит.
– А что за интерес такой тебя с хлыстами связывает? – полюбопытствовал Сафронов. – Я давно знаю тебя, Гаврила, но никогда не подумал бы, что ты вот так вот возьмёшь и поменяешь свои пагубные пристрастия на что-то другое?
– Видишь ли, старею я, Ивашка, – посетовал Лопырёв. – Да и ты не молодеешь тоже. В жизни я многое повидал и многое испробовал. И вспомнить есть что, да вспоминать «то» не хочется. А вот побывал я на радениях христоверов и всё под корень поменять захотелось.
– А в церковь сходить не пробовал? – усмехнулся Сафронов. – Как мне известно, именно там, в храме Божьем, чаще всего ищут спасения души заблудшие?
– Это как сказать, Ивашка, – вздохнул Лопырёв. – В церковь я ходил всю свою жизнь беспутную. Я привык к поповским проповедям и каялся и постился, но благодать небесная как-то обходила меня стороной. А вот побывал на радениях хлыстов, и сразу зацепило меня за живое. И на душе полегчало, и на жизнь свою я по-другому взглянул.
– И чем же зацепили тебя проповеди хлыстовские? – заинтересовался Сафронов. – Голоссалиями или свальным грехом?
– И тем, и другим, – не стал отпираться Лопырёв. – Поют больно уж сладко девки хлыстовские. Проникновенно, одухотворённо, заслушаешься. Даже в церкви я такого пения не слышал. А грех свальный… Так это их религией не возбраняется, да и мне услада на душу.
Служанки поставили на стол самовар, пироги, порезанный тонкими дольками лимон и вазочку с кусочками сахара.
Лопырёв взглянул на часы и занервничал.
– Что, гостей ждёшь? – с едва уловимой издёвкой поинтересовался Сафронов.
– Жду, Ивашка, жду, – кивнул Лопырёв. – Их сегодня много ко мне пожалует.
– Так что, мне тогда уйти? – сузил хитровато глаза Сафронов. – Даже в необходимости женить своего сына на моей дочери убеждать меня не будешь?
– Буду, обязательно буду, но не сейчас, – поморщился Лопырёв. – Приходи завтра хоть с утра раннего, обещаю, весь день калякать будем и чаи гонять.
– Нет, пожалуй, я останусь, – огорчил его Сафронов. – Мы сегодня ещё чаю не попили и пирогами не полакомились.
– Ну, давай не сегодня, – заёрзал на стуле Лопырёв. – Я же сказал, что ко мне гости вот-вот пожалуют и твоё присутствие может расстроить их.
– Это ты из-за хлыстов меня за порог выставить хочешь, Гаврила? – осклабился Сафронов. – Как я понимаю, у тебя здесь радение намечается?
У Лопырёва сморщилось лицо и отвисла челюсть.
– Хорошо, я тебя понял, ты не против, – вздохнул Сафронов, подставляя чашку под носик самовара. – Я остаюсь, Гаврила, гони не гони. Тем более меня сам старец Андрон на радения в твой дом пригласил.
– Чего-о-о? – округлил глаза Лопырёв. – Ты… ты…
– Да нет, не христовер я ещё, – подмигнул ему озорно Сафронов. – Но приглашение на радение я всё же получил.
* * *
Первыми в телегу уселись пять девушек, самые молодые сектантки, затем Евдокия Крапивина. Старец Андрон залез последним.
– Савва, трогай, – обратился он к Ржанухину, – нам к сроку поспеть надо, так что поспешай, голубок…
На радение к «большим людям» Евдокия ехала с
