Белые степи - Рамазан Нурисламович Шайхулов
Через их село проходили то белые, то красные. С красными уходили босяки, так как агитаторы большевиков обещали им равенство после победы над белыми, да и с винтовкой в руках можно было неплохо нажиться, пограбить богатеев. Они заходили в село и первым делом забирали все съестное, уводили коров и овечек. Угрожая оружием, отбирали добротную одежду, обувь. И все объясняли революционной необходимостью.
Белые приходили хорошо вооруженными, в чистом, новом обмундировании. И еду покупали за деньги. С ними уходили сынки богатеев и те, кто польстился, без всяких идей, за хорошую провизию или просто – за пару новых сапог.
Но страшнее стало позже, когда обескровленные, обозленные и те и другие приходили не только забирать последние припасы, но и мстить – белые выявляли семьи красных, красные – ушедших с белыми. Так белые повесили прямо на перекладине ворот родителей Тимербака – дядю Ишмурзу и тетю Рабигу, так как Бака, несмотря на хромоту, ушел с красными. При этом солдаты согнали всех жителей полуопустевшего села, и, показывая на связанную пару, высокомерный белый офицер, сидя на гарцующем боевом скакуне, картавя, произнес речь:
– Сельчане, вы сами видите, в какой ад пгевгащается наша Ггоссия под властью большевиков! Они безбожники и газбойники! Они только и умеют, что газгушать и ггабить, и много несознательных сыновей вместо того, чтобы идти воевать за цагя, за нашу самодегжавную Ггусь, уходят к кгасным! Мы не можем это пгостить, мы богемся за спгаведливость, за цагя, а они убивают нас и потом пгидут ггабить и гасстгеливать вас! Вот пегед вами отец и мать такого выгодка, их сын воюет на стогоне кгасных. Будет вгемя, мы покончим и с ним, а сегодня мы казним его годителей в назидание остальным. Так будет со всеми, кто будет сотгудничать с большевиками! – И он, небрежно махнув рукой, отъехал.
Дядя Ишмурза держался по-мужски, прямо смотрел в глаза своих земляков, но страх мелькал в глазах, когда косил на веревочные петли, привязываемые прямо на перекладины их ворот. Тетя Рабига, и так уже от старости ополоумевшая, ничего не понимая, лишь глупо скалилась, как будто стесняясь сосредоточенного внимания такого количества людей. Только когда лысый, беззубый подобострастный татарин-толмач, шепелявя, перемешивая башкирские слова с русскими и татарскими, перевел речь офицера и ее поставили на лавку рядом с мужем, накинули на шею петлю, до нее дошел смысл происходящего, – она неистово, дико завопила. Когда бравый казак пинком свалил лавку, ее дикий визг перешел в сиплый хрип… До сих пор перед глазами дрыгающиеся тела ни в чем не повинных соседей. Белый офицер приказал не трогать их под страхом наказания, не хоронить. Так они и провисели до прихода красных. Посиневшие и объеденные мухами тела снял сам Тимербай…
Красные расправлялись с не успевшими сбежать сторонниками белых, с несознательными, укрывающими хлеб, одежду, конскую упряжь от «экспроприации».
Как-то белые и красные с разных сторон подошли к селу и через село же перестреливались. Жители попрятались кто куда. Зухра с родителями Шакира отсиживалась в погребе, что был вырыт в конце огорода. Долго они сидели, кончились припасы, мучила жажда, и Зухра ночью вызвалась сбегать за водой, надеясь на темноту, мол, никто не увидит. Когда бежала обратно, видимо, хорошо просматриваемая на фоне неба фигура была замечена, и со стороны белых щелкнул выстрел, и, обдав лицо жаром и пороховым дымом, прямо перед носом просвистела пуля. От страха она упала, и тут же над ней просвистела вторая пуля… Если бы не упала…
От разрывов снарядов загоралась почти поспевшая пшеница, а что не сгорело, было вытоптано конницей. В мельнице прятались и отстреливались красные, белые артиллерийскими выстрелами снесли запруду, попали по мельнице, она сгорела…
Все переменилось в жизни села и Зухры. Как-то ранним утром Гадыльша запряг лошадь, открыл ворота и уже уселся на телегу, но что-то его остановило. Зашел в дом соседей, со всеми поздоровавшись, обнял Зухру.
– Времена настают плохие, доченька. Если что, держись брата, хоть и увечен он с войны, но все равно еще хозяйничает. Сестренку береги, она у тебя одна.
– Да что ты, папа, как будто прощаешься…
– Нет, слушай. Всему, что нужно в жизни хозяйке, ты научилась, хорошо справляешься. В сарае я припрятал мешок муки, не все унесли солдаты. Если что, найдешь…
И еще раз крепко обнял ее и, смахнув слезу, быстро развернулся и уехал по делам в село Архангельское. Ни к вечеру, ни на следующий день он не вернулся. Никто не видел ни его тела, ни лошадь, запряженную в телегу. Никто не знал, что с ним стало. Сначала Зухра забрала сестренку Зулейху в дом родителей Шакира; отцовский дом и двор опустели – не стало кобылы, корову давно увели красные, попропадали куры, оставшиеся были съедены.
Как-то красные пришли и стали растаскивать для укрепления окопов вокруг села бревна так и не собранного в дом сруба Ахата. Сабир-агай, во что был одет, выскочил из дома стал умолять солдат не делать этого:
– Ребятки, сынки, не разоряйте нас. Сына это сруб, вот придет он с фронта и поставит дом. Не надо ребята, ох…
Сначала его отгоняли прикладами, нещадно били в плечи, в живот, и когда он, вырвавшись, подбежал и лег, раскинув руки поперек на уже посеревшие бревна, его просто закололи штыком, стащили тело на траву и окрававленные бревна все до одного отвезли на позиции. Там они, прошитые пулями, расщепленные разрывами гранат, сгорели.
Постепенно колчаковцы, отступая, окончательно разоряя сельчан, уходили на восток. За ними шли обозы красных, насаждая советскую власть. В селе установился относительный мир, только теперь красные, уже утвердившись во власти, окончательно расправлялись с врагами большевизма. Обозы со связанными ненадежными сельчанами уходили в сторону Архангельского.
Вернулся от белых в дом Гайши израненный Асхат, но его, сопротивляющегося, нелепо размахивающего большими ладонями на тонких руках, вытащил на улицу Тимербака. На шум и возню, на хриплые возгласы дяди Асхата Накипа собралась толпа:
– Что вы делаете! Тимербай, пощади Асхата! Вы же вместе все детство были, вместе росли и играли. Зачем тебе его жизнь?!
Тимербай, высокомерно глядя на молчавшую и спрятавшуюся за плечом худого мужа Гайшу и обращаясь к окружившим сельчанам, подражая речам пламенных коммунистов, размахивая наганом, заговорил:
– Да, дядя Накип. Мы вместе росли, вместе играли. И Асхат немало в детстве нахлебался горя в вашей семье. И он должен был быть вместе с нами. Вместе с теми,
