Борьба за трон. Посланница короля-солнца - Уильям Эйнсворт
Около него с обнажённой шпагой встал Вальтер.
— Подтверждаешь ли ты то, в чём ты сознался? — спросил король.
— Да, ваше величество. Я всё сказал и ничего не могу переменить в моих словах.
— Принц Оранский лично поручил тебе это ужасное дело?
— Я видался с ним в Кенсингтонском дворце, и он сказал мне, что если я хочу оказать ему услугу, то должен ехать в Сен-Жермен и освободить его от врага. Если бы я успешно исполнил поручение, меня ожидала бы хорошая награда.
Окружавшие короля не могли воздержаться от выражения негодования.
— Какое же есть у тебя доказательство, что ты говоришь правду? — спросил Иаков.
— Доказательств нет никаких. Я уничтожил свои бумаги, кроме той, которую я подал вашему величеству, но она была написана специально для этого случая.
— Не знаю, насколько всему этому можно верить, — заметил Иаков, обращаясь к графу Эльсбери и лорду Мельфорду, которые стояли около него.
— Не выпускайте его на свободу, государь, — сказал лорд. — Прежде чем отпустить его, посоветуйтесь с королём Людовиком!
— Я так и сделаю, — отвечал Иаков. — Стерегите его, но обращайтесь с ним мягко.
Преступника увели.
Граф Эльсбери и некоторые другие также выразили сомнение в правдивости его слов, но большинство присутствующих были уверены, что он сказал правду.
Вскоре возвратился офицер, посланный в Версаль, и доложил, что он встретил Людовика на дороге и что король едет сам в Сен-Жермен. Его величеству уже известно, что здесь произошло. Кроме того, офицер прибавил, что король приказал ему ехать назад и предупредить, что он сейчас будет в Сен-Жермене.
— Его величество едет один? — спросил король.
— Никак нет. С ним m-me Ментон и две другие дамы. Кроме того, сзади едут ещё две кареты.
— Пусть дадут знать об этом королеве, — сказал король дежурному камергеру и в сопровождении лорда Мельфорда направился в свой кабинет.
II. Людовик XIV и его супруга
Вскоре послышался тяжёлый грохот экипажей, заиграли трубы, забили барабаны, гвардия выстроилась во фронт, множество придворных, пажей и лакеев выбежали из дворца навстречу великолепной карете, запряжённой четвёркой белоснежных лошадей в красивой сбруе, украшенной золотом.
Из этой кареты вышел сам великий монарх, богато одетый в белый шёлковый камзол, шитый золотом, в огромном парике, кудри которого падали ему на плечи. На голове красовалась шляпа с пером.
Людовику в это время было пятьдесят шесть лет, но он держал себя с таким подавляющим величием, что казалось, он и в молодые годы имел такой же самый вид.
Он ещё не испытал несчастий, которые омрачили конец его долгого и блестящего царствования. Хотя его и постигали иногда кое-какие невзгоды, но и эти невзгоды обратились во славу Франции больше, чем при каком бы то ни было короле.
Правду говорили, что слово «Величество» было создано именно для него, ибо не было ни одного монарха, который среди самых тяжёлых обстоятельств умел бы сохранять такую величавость.
Он справедливо заслужил эпитет «Великого», ибо в его царствование Франция стала одной из величайших европейских стран.
Наука, литература, поэзия, искусство — всё находило себе поощрение со стороны короля. То был век Боссюэ, Паскаля, Бурдалю, Лабрюйера, Мальбранша. Тогда же действовали Масильон, Фенелон, Буало, Расин, Мольер, Лафонтен, Кино, m-me де Севинье. Можно ли найти такое созвездие в какую-нибудь другую эпоху? Сколько тут красноречивых проповедников, сколько философов, поэтов, три несравненных драматурга — Корнель, Расин и Мольер! То был век скульпторов Жирардена и Пюже, живописцев Лебрена и Лезюера и создателя садов Ленотра!
Среди великих людей эпохи нужно вспомнить Конде, герцога де Ларошфуко, маршала де Вивонна, герцога Монтозье.
Людовик XIV придал новый блеск французской академии, которую он осыпал почётными наградами. В течение двадцати лет он основал академию художеств, академию надписей и наук, устроил в Париже обсерваторию и ботанический сад.
Он давал пенсию многим иностранным учёным, продолжал достраивать Лувр и создал чудный фасад лучшего в мире дворца.
Доказательством его королевской щедрости служило его отношение к Иакову II, которому он остался верен до последнего своего дня.
Говоря о дворцах, не нужно забывать о Версале, с которым не сравнится ни один дворец. Кроме него, Людовик предложил грандиозный Южный канал, соединяющий Средиземное море с Атлантическим океаном.
Воистину, он был великий король и заслужил большую благодарность народа, над которым он царствовал.
Выйдя из кареты, король подал руку мадам Ментенон и между двумя рядами придворных повёл её в вестибюль, где их встретили граф Эльсбери, лорд Монгомери, сэр Джон Фенвик, отец Пётр и другие английские вельможи, жившие в Сен-Жермене.
Хотя мадам Ментенон в это время было уже около шестидесяти лет, она с успехом сопротивлялась разрушительному действию времени и ещё сохраняла свою красоту и изящество. На ней было белое шёлковое платье почти без всяких украшений. На голове у ней были туго накрахмаленные кружева с длинными концами, ниспадавшими ей на плечи. Этот убор назывался тогда «башней».
Всем было хорошо известно, что король сочетался с нею тайным браком. Он обращался с нею с величайшею почтительностью и требовал того же и от других. Впрочем, мадам де Ментенон довольствовалась перед публикой ролью простой статс-дамы.
Её всегда сопровождали две молодые особы — воспитанницы Сен-Сирской школы, основанной ею для дочерей бедных дворян и щедро обеспеченной королём.
В качестве супруги короля (хотя публично она никогда не титуловалась королевой) мадам де Ментенон знала все государственные тайны, нередко присутствовала на заседаниях совета министров и высказывала своё мнение по самым сложным делам. Её взгляд считался обыкновенно самым верным, и наиболее важные должности замещались по её рекомендации.
Насколько мы можем проверить, советы, которые она давала королю, обыкновенно были удачны, хотя им и не всегда можно было следовать.
Как истая католичка, она была очень набожна. Гугеноты рассказывали, что именно она добилась отмены Нантского эдикта и стремилась к тому, чтобы заставить всю Францию исповедывать единую религию.
«Нет ни малейших признаков, чтобы мадам де Ментенон старалась стать признанной королевой, — писала начальница Сен-Сирской школы. — Внешние знаки королевского достоинства не имеют цены в её глазах, а зависть и недоброжелательность принцев были бы для неё постоянной пыткой».
«Разве вы не видите, — писала она сама мадам де Мезонфор: — что я умираю со скуки среди своего благополучия, которое больше, чем я могла рассчитывать, и что только благодаря помощи Неба я не пала духом! Я была молода и красива.
