Иоанн Безземельный, Эдуард Третий и Ричард Второй глазами Шекспира - Александра Маринина
«Черт, эта ребячья болтовня меня вконец разжалобит, – думает Хьюберт. – Надо кончать». То есть на самом-то деле он говорит «в сторону», но для сцены это и означает «думает».
– Ты как себя чувствуешь, Хьюберт? – заботливо спрашивает Артур. – Что-то ты бледный. А знаешь, я бы даже хотел, чтобы ты немножко прихворнул, так, ничего серьезного, тогда я смог бы сидеть с тобой всю ночь. Наверное, я тебя люблю крепче, чем ты меня.
Что-то многовато у Шекспира разговоров о любви помимо женщин. То Иоанн с Хьюбертом, то вот теперь Артур тоже Хьюберта любить хочет. Нет, боже упаси, я ничего не имею в виду, именно поэтому и удивляюсь, что драматург вынуждает всех этих мужиков, рыцарей, воинов выяснять, кто кого сильнее любит.
«Его слова мне в сердце проникают», – думает Хьюберт и протягивает Артуру бумагу.
– Прочти, Артур.
И про себя (то есть в сторону): «Душа так болит, что выходит наружу дурацкими слезами. Надо скорее заканчивать, не то разревусь по-бабьи и утрачу всю решимость».
А вслух спрашивает:
– Что, не можешь разобрать? Плохо написано?
– Да нет, написано даже слишком хорошо для такого злого дела. Значит, ты должен железом выжечь мне глаза, я правильно понял?
Интересное дело! Король всего лишь «устно и наедине дал понять», а тут уже и документ имеется? Откуда же он взялся? Король хотел, чтобы Артур умер. А в бумаге написано, что палач должен выжечь принцу глаза. Почему? Зачем? И неужели Иоанн такой глупец, что собственноручно подписал подобный приказ? А если подпись не его, значит, в темное противозаконное дело вовлечен еще кто-то высокопоставленный, кроме собственно короля и Хьюберта? Сплошные недоуменные вопросы.
– Да, мальчик, должен.
– Неужели решишься?
– Решусь.
– И у тебя хватит духу? А помнишь, как ты страдал от головной боли и я тебе повязал лоб платком? Между прочим, это был мой самый лучший платок, мне его сама принцесса, моя мама, вышила. А я дал тогда тебе и назад не забрал. Всю ночь сидел с тобой, держал руками твою голову, спрашивал, чего ты хочешь и чем тебе помочь. Иной простолюдин спал бы себе без задних ног и ни одного ласкового слова тебе не сказал, а принц сидел и оберегал тебя, жалел. Ты, конечно, можешь думать, что моя любовь – ложь и притворство. Ну что ж, думай, как хочешь, и поступай, как хочешь. Ты собираешься лишить меня зрения, отнять у меня глаза, которые на тебя всегда смотрели только с любовью?
– Я поклялся, что выжгу твои глаза раскаленным железом.
А вот мне интересно, откуда у Артура родилась такая любовь к Хьюберту и почему принц уверен, что Хьюберт тоже к нему привязан? Между ними действительно сложились теплые отношения, настоящая мужская дружба? Артур, напоминаю, родился в 1187 году, ему сейчас только 15 лет, Хьюберту де Бургу должно быть существенно больше: год его рождения в источниках разнится или указывается приблизительно (ок. 1170 года, а кое-где и ок. 1160 года), но точно известно, что в 1197 году он уже занимал должность чиновника при дворе принца Иоанна, будущего короля. Более того, его младший (!) брат, архидиакон Норвича, родился в 1180 году, стало быть, Хьюберт родился еще раньше. Артур – пленник королевской крови, Хьюберт – тюремщик. Не сказать, чтобы для возникновения настоящей дружбы и любви почва такая уж благодатная.
Принц Артур и палачи. Художник James Northcote, 1798.
– Да уж, такое возможно только в наш железный век, – грустно произносит Артур. – Даже раскаленный прут остынет от моих невинных слез и не сможет лишить меня глаз. Если бы сюда прилетел ангел и заявил, что ты, Хьюберт, собираешься меня ослепить, я бы и ему не поверил. А тебе поверю, если ты подтвердишь.
Хьюберт топает ногой и зовет палачей, которые прячутся за коврами:
– Сюда!
Входят палачи с веревками, железными прутьями и т. д.
– Исполняйте мой приказ!
– Хьюберт, спаси меня! – умоляет Артур. – От одного их зверского вида можно ослепнуть!
– Давайте сюда прут, а мальчишку свяжите, – командует тюремщик.
– Не надо меня связывать, ну пожалуйста, – просит принц. – Я не стану ни вырываться, ни сопротивляться. Хьюберт, прошу тебя, пусть они уйдут! Ну честное слово, я буду вести себя тихо и смирно. Прогони их – и я тебе прощу все мучения, которые ты мне причиняешь.
– Ладно, оставьте нас, ждите за дверью, – говорит Хьюберт палачам.
Первый палач с удовольствием исполняет приказ:
– Я рад уйти: от такого злодейства нужно держаться подальше.
Палачи уходят.
– Эх, дурак я, прогнал человека, который мне сочувствует, – сокрушается Артур. – Я думал, он жестокий, а у него, оказывается, доброе сердце. Пусть он вернется, может, его жалость как-то подействует на тебя, Хьюберт…
Но Хьюберт еще держится.
– Приготовься, мальчик.
– Что, без вариантов? Никак не спастись?
– Никак. Ты лишишься глаз.
– Хьюберт, ну имей совесть, а? Даже когда в глаз попадает соринка или мелкая мошка – вспомни, как это мешает и не дает покоя, пока не вытащишь. А тут такое: глаза выжигать! Неужели сам не понимаешь, насколько это чудовищно?
– Придержи язык, ты ведь обещал молчать и сидеть тихо.
– Да уж лучше вырви мне язык, а глаза пощади, чтобы я мог видеть мир, мог хотя бы смотреть на тебя, если уж не говорить с тобой. Да и вообще, железо уже остыло, таким глаза не выжечь. Может, бросишь эту затею?
– Ничего, раскалю снова, – отвечает Хьюберт.
– Не, не получится, огонь так расстроился, что его хотят использовать для пытки невинного человека, что сам собой погас. Вон, видишь, угли уже не пылают. «Дыханье неба охладило жар и пеплом покаянья их покрыло».
– А я дуну на них – и они снова разгорятся, – не сдается тюремщик.
– Ага, разгорятся и снова покраснеют, только уже не от жара, а от стыда за то, что ты творишь. Может, даже ты сам устыдишься. Ну посмотри: огонь и железо отказываются служить злому делу, даже они способны сжалиться и проявить милосердие. А ты – не способен, ты жесток.
И тюремщик ломается.
– Нет, не могу и не буду! – восклицает он. – Не стану лишать тебя зрения ни за какие богатства, которые мне посулил твой дядя. Я поклялся Иоанну, что сделаю это, но клятву нарушу.
Артур не скрывает радости.
– Вот теперь я снова вижу того Хьюберта, которого знаю и люблю!
– Хватит разговоров, – сурово произносит Хьюберт де Бург. – Прощай. Я сделаю так, что
