Лейтенант Хорнблауэр. Рука судьбы - Сесил Скотт Форестер
Невольничья палуба была пуста; как обычно, все матросы находились на боевых постах. За переборкой стояла его койка, на ней лежали книги, сверху раскачивалась масляная лампа. Ничто не вдохновляло его. В следующей переборке располагалась еще одна запертая дверь. Она вела во что-то вроде боцманской кладовой, дважды Хорнблауэр видел ее открытой, когда оттуда выносили краску и что-то еще в таком роде. Краска! Это навело его на мысль: он перевел взгляд с запертой двери на масляную лампу, потом обратно, шагнул вперед, вынимая из кармана складной нож, но тут же отступил назад, ругая себя. Дверь не была обшита, но состояла из двух прочных древесных плит и двух толстых поперечных брусьев. Замочная скважина тоже ничего не давала. Уйдет много часов, пока он одолеет эту дверь перочинным ножом, а на счету каждая минута.
Сердце лихорадочно билось, но еще лихорадочней работал мозг. Хорнблауэр снова огляделся. Дотянулся до лампы и качнул ее — почти полная. Какую-то секунду он медлил, собираясь с духом, потом быстро принялся за дело. Безжалостной рукой он вырвал страницы из «Principes de navigation»[9] Гранжана, скомкал их, получившиеся комочки сложил у двери. Сбросив сюртук, стянул через голову синюю шерстяную фуфайку, длинными сильными пальцами разорвал ее вдоль и стал выдергивать нитки, пытаясь распустить. Вытащив несколько ниток, он решил не терять больше времени, бросил фуфайку на бумагу и снова огляделся вокруг. Матрас на койке! Господи, он же набит соломой! Разрезав ножом материю, Хорнблауэр принялся охапками вытаскивать содержимое. Солома слежалась в плотный ком, но он растряс ее так, что получилась куча почти по грудь. Это даст такой огонь, какой ему надо. Хорнблауэр остановился, заставляя себя мыслить ясно и логично, — именно горячность и непродуманность погубили «Мари Галант», а теперь он тратил время на эту фуфайку. Хорнблауэр продумал всю последовательность действий. Из страницы «Manuel de Matelotage»[10] он сделал длинный бумажный жгут и зажег от лампы. Потом вылил жир — лампа была горячая, и жир совсем расплавился — на комки бумаги, на палубу, на основание двери. Прикосновение жгута воспламенило бумажный комок, огонь быстро побежал дальше. Дело было сделано бесповоротно. Он бросил солому на пламя, потом в неожиданном приступе безумной силы вырвал койку из креплений, сломав ее при этом, и швырнул обломки на солому. Огонь уже бежал по ней. Хорнблауэр кинул лампу на кучу, схватил сюртук и выскочил из каюты. Он хотел было закрыть дверь, но передумал — чем больше воздуха, тем лучше. Нырнув в сюртук, он взбежал по трапу.
На палубе Хорнблауэр сунул дрожащие руки в карманы и заставил себя с безразличным видом прислониться к лееру. От возбуждения накатила слабость. Время шло, возбуждение не спадало. Важна каждая минута до того, как пламя обнаружат. Французский офицер с торжествующим смехом что-то говорил, указывая за гакаборт, — очевидно, о том, что «Неустанный» остался позади. Хорнблауэр печально улыбнулся в ответ, потом подумал, что улыбка тут неуместна, и попытался изобразить мрачную гримасу. Дул свежий ветер, так что «Пика» едва могла нести все паруса незарифленными. Хорнблауэр ощущал его дыхание на горящих щеках. Все на палубе оказались необычайно заняты: Невиль наблюдал за рулевым, время от времени поглядывая наверх, убедиться, все ли паруса работают в полную силу; матросы стояли у пушек, двое вместе со старшиной бросали лаг. Господи, долго ли еще он протянет?
Вот оно! Комингс ахтерлюка как-то исказился, заколебался в дрожащем воздухе. Через него идет горячая струя. А там не намек ли на дым? Точно! В этот момент поднялась тревога. Громкий крик, топот ног, резкий свист, барабанный бой, пронзительный возглас: «Au feu! Au feu!»[11]
Четыре Аристотелевы стихии — земля, воздух, вода и огонь — извечные враги моряка, но ни подветренный берег, ни шторм, ни волна не так опасны, как пожар на деревянном судне. Старое дерево, покрытое толстым слоем краски, загорается легко и горит быстро. Паруса и просмоленный такелаж вспыхивают, как фейерверк. А в трюме многие тонны пороха ждут первой возможности разорвать моряков в куски. Хорнблауэр смотрел, как пожарные отряды один за другим включаются в работу, помпы втащили на палубу, подсоединили шланги. Кто-то пробежал на корму с сообщением для Невиля — очевидно, доложить о месте возникновения пожара. Невиль выслушал сообщение и, прежде чем выкрикнуть приказания посыльному, бросил быстрый взгляд на прислонившегося к лееру Хорнблауэра. Из люка уже валил густой дым: по приказу Невиля матросы бросились в отверстие сквозь дымовую завесу. Дыма становилось все больше и больше; подхваченный ветром, он клубами плыл в сторону носа, — видимо, дым валил и из корабельных бортов по ватерлинии.
Невиль с искаженным от злобы лицом зашагал к Хорнблауэру, но его остановил крик рулевого. Тот, не выпуская из рук штурвала, ногой указывал на световой люк каюты. Под ним мелькали языки пламени. Пока они смотрели, стекло вывалилось, и в отверстие полыхнуло пламя. Склад краски, вычислял Хорнблауэр (он был теперь спокоен и позже, вспоминая, сам дивился своему спокойствию), должно быть, прямо под каютой и полыхает изо всех сил. Невиль посмотрел вокруг, на море и небо, и в бешенстве ухватился за голову. Первый раз в жизни Хорнблауэр видел, как человек буквально рвет на себе волосы. Однако Невиль овладел собой. По его приказу принесли еще одну помпу, четверо матросов встали к рукояткам, и — клац-клац-клац-клац — стук помпы слился с ревом огня. Тонкая струя воды полилась в световой люк. Другие матросы выстроились в цепочку и принялись черпать воду из моря и передавать ведрами — толку от этого было еще меньше, чем от помпы. Снизу раздался глухой рокот взрыва. У Хорнблауэра перехватило дыхание — он ждал, что корабль разорвет на куски. Но больше взрывов не последовало: то ли треснула пушка, то ли рванул бочонок с водой. Тут цепочка матросов, передававших воду, неожиданно разорвалась: под ногами одного из них палубный паз разверзся широкой алой ухмылкой, из которой тут же вырвалось пламя. Кто-то из офицеров схватил Невиля за руку и горячо с ним спорил. Хорнблауэр видел, как Невиль в отчаянии сдался.
