Царство юбок. Трагедия королевы - Эмма Орци
— Отец! — дрожащим голосом умоляла она, глядя ему прямо в глаза. — Отчего ты не отвечаешь на мой вопрос?
— Я уже ответил тебе, дитя мое, — уклончиво произнес он, — я нахожу недостойным защищать свою честь пред собственной дочерью.
Лидия отвернулась от него и тихо высвободила свою руку. Она поняла, что в сущности получила ответ на свой вопрос.
IX
Некоторые черты характера, унаследованные маркизом Эглинтоном от его деда-англичанина, были причиной того, что милорд для своего petit-lever выбрал себе более изысканный костюм, чем тот, какого требовал строгий придворный этикет. Согласно предписанию моды и обычаю, в то самое время, как он, сидя со спущенными ногами на краю постели, так решительно потребовал в половине одиннадцатого у Ахилла свои башмаки, он должен был иметь на себе пестрый халат, отделанную кружевом ночную сорочку и высокий ночной колпак с кисточкой, вместо отсутствующего у него парика. Тогда, по крайней мере, все окружавшие его знатные вельможи знали бы, что им делать. Все они присутствовали на petits-levers королей, министров, куртизанок, насколько их обязывали к этому их происхождение и положение при дворе. Графиня де Стэнвиль в таком случае отошла бы в сторону с низким реверансом, может быть, нежно улыбаясь и делая глазки, благо ей разрешалось свободное обращение; а Ахилл, с надлежащей церемонией, подобающей такому торжественному действию, передал бы дневную сорочку господина контролера самому знатному из присутствующих, который так же торжественно надел бы ее на милорда. По окончании этой важной церемонии весь остальной туалет великого человека мог быть закончен камердинером. Но слыханное ли дело, чтобы petit-lever министра обошлось без помощи принца крови или по крайней мере маршала Франции?
Однако, очевидно, у «маленького англичанина» были на этот счет свои собственные понятия, без сомнения унаследованные им от предков, и напрасно Ахилл убеждал своего господина не нарушать так бесцеремонно придворного этикета Франции: в этом отношении все его старания оказывались тщетны.
Д’Аржансон, присутствовавший на petit-lever министра 13-го августа 1746 года, рассказывает, что, когда милорд потребовал свои башмаки на целых десять минут раньше, чем следовало, выслушав нежные упреки графини де Стэнвиль за его более чем нелюбезную поспешность, он был уже наполовину одет. Правда, на нем бьит пестрый халат, с красивой вышитой отделкой, но, когда он с чисто мальчишеским жестом нетерпения сбросил с себя одеяло, то оказался в прелестно гофрированной денной сорочке, панталонах из тонкого сукна и белых шелковых чулках. Парик, правда, еще отсутствовал, но зато не было и ночного колпака; у милорда, по присущей всей британской нации эксцентричности, была сделана прическа из слегка напудренных собственных волос, перевязанных на затылке широким черным шелковым бантом. Лицо Ахилла приняло непроницаемое, каменное выражение; только едва заметный вздох вырвался из его груди при виде такого пренебрежения к придворному этикету.
В самый разгар обсуждения с графиней де Стэнвиль вопроса о том, насколько удачно будет сочетание ярко-розового цвета с бирюзовым, Эглинтон, неожиданно прервав спор, потребовал свои башмаки. Неудивительно, что Ирэна при этом надула губки; впрочем, это выходило у нее очень мило.
— Если бы я была так счастлива, что моя глупая болтовня доставляла удовольствие милорду, — сказала она, — то вы не спешили бы отделаться от моего общества.
— Нет, графиня, позвольте мне объяснить вам, — любезно возразил Эглинтон. — Помните, что последние полчаса я имел счастье быть недостойной целью стрел, направленных в меня вашим умом и красотой. Но теперь я чувствую себя совершенно беспомощным без своего жилета и башмаков. Я похож на несчастного воина, которому помешали надеть оружие в то самое время, как он столкнулся лицом к лицу с могущественным неприятелем.
— Вы забываете этикет, — возразила Ирэна.
— Неужели, графиня, мы с вами станем обращать на него внимание?
В это время Ахилл с надлежащим поклоном взял камзол и жилет милорда в свои достойные руки и стоял в такой позе и с таким выражением лица, какое бывает у деревенского священника, держащего в руках Святые Дары.
Все с тем же пренебрежением к установленному церемониалу лорд Эглинтон взял жилет из рук Ахилла и, натянув его на себя, с такой быстротой застегнул пуговицы, как будто всю свою жизнь, кроме этого, ничем иным и не занимался.
На секунду Ахилл окаменел. В первый раз, может быть, во все время существования Франции, министр финансов сам надел на себя жилет. И это во время его, Ахилла, правления! С отчаянием уцепился он теперь за камзол, готовясь пролить свою кровь, лишь бы поддержать старинные традиции Франции.
— Не угодно ли вам, милорд, принять свой камзол из рук монсиньора принца де Куртенэ, принца крови? — спросил он, делая неимоверные усилия для восстановления столь жестоко попранных традиций.
— Сейчас сюда придет его величество король, — быстро произнесла Ирэна.
— Его величество никогда не приходит позднее половины одиннадцатого, — нерешительно возразил Эглинтон, — и не имеет ни малейшего представления о том, как надо помочь надеть камзол. У него не было практики, и я уверен, что мой камзол превратится в лохмотья, если его августейшие руки попробуют напялить его на мои недостойные плечи.
Он сделал отчаянное усилие, чтобы завладеть своим камзолом, но на этот раз Ахилл остался непоколебим. Казалось, он готов был пожертвовать жизнью, лишь бы не расстаться с
