Царство юбок. Трагедия королевы - Эмма Орци
Она сразу заговорила о Карле Эдуарде, так как теперь он был ее главной заботой. Она и восхваляла, и жалела его, говорила о его стесненном положении, о самоотверженности преданных ему шотландцев и наконец об обещании, данном ему Францией.
— Боже упаси, чтобы Франция опоздала исполнить свой долг относительно этого несчастного монарха, — горячо сказала она.
— Дорогое мое дитя, просто безумие думать о подобных вещах, — заговорил герцог тоном нежного упрека.
— Pardieu![5] — раздался резкий голос леди Эглинтон, — то же самое и я стараюсь объяснить Лидии в последние две недели, но она и слышать ничего не хочет, даже перестала разговаривать на эту тему. Пожурите-ка ее хорошенько, герцог; я все сделала, что могла, я знаю, что из-за ее упрямства мой сын впадет в немилость у короля, который вовсе не одобряет ее планов.
— Миледи права, Лидия, — сказал герцог, — и если бы я предполагал, что твой муж…
— Прошу тебя, дорогой отец, — спокойно прервала Лидия, — не переноси на лорда Эглинтона своего неудовольствия. Разве ты не видишь, что графиня де Стэнвиль прилагает все старания, чтобы отвлечь его мысли от его несчастного друга?
Теперь герцог в свою очередь пытливо посмотрел в лицо дочери, стараясь подметить в ее словах долю горечи; он несколько обрадовался, надеясь, что новое направление мыслей отвлечет ее от вечной заботы о безнадежном деле Стюарта.
Слегка обернувшись по тому направлению, куда были устремлены взоры Лидии, он увидал на тусклом фоне драпировок ярко-розовое пятно и изящные очертания стройной женской фигуры, заслонявшей от него лицо зятя. Герцог нежно любил свою дочь, но в то же время безгранично ценил силу ее ума, а потому при виде розовой фигуры только презрительно пожал плечами, решив, что Лидия слишком умна, чтобы думать о таком вздоре, как флирт этой безмозглой куклы, стремящейся покорить сердце милорда.
Леди Эглинтон тоже заметила неудовольствие на лице Лидии, когда она говорила об Ирэне.
— Наконец-то мой сын проявляет немного здравого смысла, — решительно сказала она, — С какой стати Франции совершать безрассудства и впутываться в это, может быть, безнадежное дело?
— С такой стати, что она должна исполнить торжественно данное обещание, — тихо прервала ее Лидия, — и безнадежность дела, о которой вы упомянули, делает это обещание вдвойне священным.
— Его величество иначе смотрит на это, — с неудовольствием возразила старая леди, — а ему, я думаю, лучше знать, чего Франция должна держаться, чтобы не запятнать своей чести.
Разумеется, на это заявление нельзя было ничего возразить, и хотя про себя Лидия шепнула: «Не всегда!» — ее уста не произнесли ни одного слова. Она умоляюще взглянула на отца; ей больше, чем когда-нибудь, хотелось остаться с ним наедине, расспросить его обо всем, успокоить себя относительно мучивших ее подозрений, а главное — отделаться от пошлой болтовни свекрови.
Но герцог не пришел ей на помощь, хотя обыкновенно тоже избегал вступать в прения с леди Эглинтон.
— В дипломатии бывают моменты, дорогое дитя… — начал он после минуты тяжелого молчания.
— Отец, — твердо прервала его Лидия, — позволь мне раз навсегда сказать тебе, что у меня на это свои взгляды. Пока я имею право голоса в деле управления Францией, я не позволю ей пятнать свое честное имя чудовищным предательством и не позволю бросить на произвол судьбы друга, доверившегося ей и ее обещаниям.
Голос ее дрожал. Ее смутил многозначительный взгляд, которым ее отец обменялся с леди Эглинтон, а между тем ведь все зависело только от нее самой. Никто, даже король, никогда не требовал у нее отчета в том, как она распоряжалась государственными финансами, а тут весь вопрос был только в деньгах. Последнее слово принадлежало, конечно, самому Эглинтону, но он предоставлял ей полную свободу действий. В то же время, как это ни было странно, Лидии хотелось чьей-нибудь поддержки в этом деле, почему — она сама не могла объяснить себе. Она не сомневалась в правоте своих намерений, но ей нужна была чужая инициатива или, по крайней мере, одобрение отца или короля, а вместо этого она смутно чувствовала какую-то интригу.
Отношение короля к молодому претенденту открыло ей глаза: интриги, ложь, фальшь и предательство гнездились в каждом углу роскошного Вестфальского дворца, а эгоизм был единственным двигателем всех разряженных кукол.
Впервые, может быть, с тех пор как в ее руках была власть, почувствовала Лидия разочарование и полную безнадежность своих стремлений. Открыв стеклянную дверь, она вышла на балкон и дала полную волю своим мечтам. Но мысли ее были тревожны и печальны, а с лица не сходило озабоченное выражение. Воздух с каждой минутой становился все жарче; с гигантской клумбы красной герани несся острый запах, приятно освежавший обоняние. Пред молодой женщиной расстилался широкий горизонт с легкими перистыми облаками. Стараясь не слышать резкого смеха миледи и болтовни безмозглых глупцов, она прислушивалась к плеску воды в фонтанах, к чириканью воробьев да к далекому-далекому, сладкому и грустному пению жаворонка, несшемуся к ясному небу.
Раздавшийся на плитах балкона шум шагов прервал размышления Лидии. К ней подходил отец, все еще с тем же смущенным выражением на красивом лице. Порывисто, вся дрожа от внутреннего волнения, бросилась Лидия к единственному человеку, которому вполне доверяла, и схватила его за руки.
— Дорогой, дорогой мой отец, — с мольбой заговорила она, — ты ведь поможешь мне, да, ты поможешь?
— Но что же можем мы сделать, дорогое мое дитя?
— Послать корабль «Монарх» на помощь Карлу Эдуарду, — ответила она, — это так просто.
— Это очень рискованно и будет стоить больших
